Читать онлайн «Проклятые». Страница 14

Обеденный зал закрылся, аудитории тоже. Даже учителя запаковали чемоданы и уехали, а я осталась практически в одиночестве.

Я сказала «практически», потому что по территории школы ходил ночной охранник, а то и несколько. Они проверяли, закрыты ли двери, уменьшали температуру на термостатах, время от времени освещали ночь фонариками, похожими на прожекторы из старого фильма про тюрьму.

За месяц до того мои родители усыновили Горана — мальчика с мрачным взглядом и голосом графа Дракулы. Хотя Горан был всего на год старше меня, его лоб уже прорезали морщинки, а щеки впали. Брови Горана казались такими дикими и заросшими, как лесистые склоны Карпат, такими свалявшимися и колючими, что если присмотреться, не ровен час увидишь среди волосков хищные волчьи стаи, разрушенные замки и горбатых цыганок, собирающих хворост. Даже в четырнадцать лет у Горана было такое выражение глаз и такой глухой голос, будто он видел, как всех его ближних и дальних родственников мучили в соляных шахтах какого-то далекого ГУЛ А Га, травили на льдинах собаками и стегали кожаными плетками.

Ах, Горан… До его смуглости и грубости было далеко любому Хитклиффу или Ретту Батлеру. Он жил в своей личной скорлупе, отгородившись от всех ужасной историей тягот и лишений, и я ему завидовала. О, как я мечтала о таких же пытках!

Рядом с Гораном даже взрослые казались глупыми, болтливыми и легкомысленными. Даже мой отец. Особенно мой отец.

Лежа в постели, одна на все швейцарское общежитие, рассчитанное на три сотни девочек, при температуре воздуха, которой едва хватало, чтобы в трубах не замерзла вода, я представляла себе Горана, вспоминала, как голубые вены ветвятся под прозрачной кожей у него на висках. Как его густые волосы не приглаживаются, а торчат, словно у юношей, которые изучают философию марксизма над крошечными чашечками эспрессо в прокуренных кофейнях, дожидаясь удобной возможности забросить шашку динамита в открытый кабриолет какого-нибудь австрийского эрцгерцога и разжечь мировую войну.

Пока мои мама с папой возили бедного Горана в Парк-Сити, Канны или на Венецианский кинофестиваль и представляли его самым разным средствам массовой информации, я пряталась под шестью одеялами и ела заблаговременно запасенные фиговые печенья, запивая минеральной водой «Виши» без газа.

Да, так нечестно, но мне явно повезло больше, чем Горану.

Мои родители думали, что я провожу каникулы где-то на яхте с хихикающими подружками. Они думали, будто у меня вообще есть подружки. В школе думали, что я с родителями и Гораном. А мне достались две прекрасные недели, на протяжении которых я только и делала, что читала сестер Бронте, избегала встреч с редкими охранниками и бродила по школе — голая.

За свои тринадцать лет я никогда даже не спала голой. Конечно, мои родители постоянно ходили голышом, и не только дома, но и по эксклюзивным пляжам Французской Ривьеры и Мальдив, а вот я всегда казалась себе слишком плоской в одних местах, слишком толстой в других, одновременно нескладной и жирной, слишком старой и слишком молодой. И все-таки однажды ночью я стащила с себя ночнушку и залезла в постель голой — против всех школьных правил поведения.

Моя мама периодически без всякого стеснения предлагала мне съездить на какой-нибудь семинар, посвященный осознанию своих гениталий и управлению центрами удовольствия — обычная тусовка знаменитых мамаш и дочек, которые от нечего делать закрываются в каком-нибудь гроте, сидят на корточках над зеркальцами и восхищаются бесконечными «розовыми настроениями» шейки матки. Такое семинарское образование казалось мне слишком стерильным. Где ему до откровенной, честной работы над моей сексуальностью? Мне нужен был Горан, обветренный и непредсказуемый. Пираты и тугие корсеты. Разбойники в масках и похищенные девицы.

На следующую ночь, когда я спала голой, я проснулась оттого, что захотела пописать. Туалеты находились дальше по коридору, на каждом этаже, но я почти наверняка была в здании одна. Так что в нарушение всех правил я выглянула из комнаты голая и босая. Проверив, не патрулирует ли темный коридор охранник, я пробежала по холодному полу в туалет и сделала, что хотела, в слабом лунном свете, проходящем сквозь окна. От моего дыхания в холодном воздухе шел пар. На третью ночь я снова ходила в туалет голой, но теперь не спеша, а на обратном пути заглянула в вестибюль и посидела на холодных кожаных диванах перед пустым темным зеркалом-телевизором. Мое голое отражение в стекле, бледное, как толстый призрак…

О, славные времена, когда у меня еще было отражение в зеркале!

Я серьезно, Сатана. Поклянись, что никому ни словечка.

К пятой ночи я ходила голой в химическую лабораторию, сидела за своей партой в классе романских языков и нагишом стояла на помосте во главе обеденного зала, где обычно сидели старшие учителя.

И да, пусть я мертва, не люблю свое тело и плохо осознаю собственную важность, но я прекрасно понимаю, что этот ночной эксгибиционизм и моя тяга к Горану — симптомы зарождающейся сексуальности. Холодок ночного воздуха на коже… по всему телу, включая соски… Текстура привычных предметов: парт в классах, ковров на лестницах, плитки в коридорах — все ощущалось гораздо ярче без помех в виде слоев шелка или нейлона. За каждым углом мог таиться охранник, чужой мужчина в форме и в начищенных ботинках. Я представляла каждого охранника с блестящим значком и с пистолетом, пристегнутым к поясу. Скорее всего он оказался бы добропорядочным дедом или папашей швейцарского семейства, но я воображала себе Горана. Горан с наручниками. Горан с мрачным взглядом из-за темных стекол очков. В любую секунду меня мог найти луч фонарика, раскрыть то, что я до сих пор в себе прятала. Меня арестуют, меня исключат. Все обо всем узнают.

В своих путешествиях нагишом я задерживалась среди пахнущих кожей книг в библиотеке, рассматривала их, стоя босиком на холодном мраморном полу. Я плавала без купальника в бассейне. При свете луны я пробиралась в сияющие нержавейкой кухни, где садилась, скрестив ноги, на бетонный пол и поедала шоколадное мороженое, пока мое тело не начинало дрожать от холода снаружи и внутри. Гибкая, как зверь, как фея, как дикарка, я заходила в капеллу и демонстрировала свое мясистое тело перед алтарем. Дева Мария на иконах и в виде статуй была всегда плотно одета и укутана, увенчана коронами и отягощена украшениями, а вот Христос редко прикрывался чем-то кроме тернового венка и крошечной набедренной повязки. Я садилась на переднюю скамью и чувствовала, как мои голые бедра почти присасываются к отполированному дереву.