Читать онлайн «Кодекс». Страница 10

Лоры нигде не было видно. Эдвард прошел через комнату в белый коридор с призраками снятых картин и добрался до чулана с винтовой лестницей. Вой пылесоса затихал позади, подошвы позванивали на железных ступеньках. Верхняя дверь на этот раз открылась легко, и он плотно закрыл ее за собой. Точно войти летним днем в кинозал — такая же темнота и прохлада, такая же атмосфера молчаливого предвкушения. Эдвард глубоко вдохнул. Застоявшийся холодный воздух лег влажным полотенцем на больной лоб.

В данных обстоятельствах перспектива тихой, кропотливой, относительно бездумной работы представлялась ему невыразимо приятной. Он не спеша проследовал к столу, наслаждаясь тишиной и одиночеством. Все лежало в точности там, где он оставил. Большой фолиант в кожаном переплете покоился на столе торжественно, как надгробный камень. Эдвард включил ноутбук и подошел к открытому ящику. Из щели между шторами падала на пол узенькая полоска света.

Эдвард взял сверху стопку запакованных книг и вернулся к столу. Первой он развернул тонкую книжечку в серозеленой обложке с золотым обрезом. Лоренс Стерн, «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии». Кожа переплета, очень мягкая, крошилась и оставляла следы на пальцах. Книжка насчитывала всего лишь около сотни страниц. Эдвард раскрыл ее на титульном листе — издано в 1791 году.

Он стал разворачивать остальные, бросая бумагу на пол. «Жалоба, или Ночные думы и Сила религии»[8]. Викторианский отчет о раскопках замороженного мамонта с великолепными иллюстрациями, переплетенный вместе с трактатом о метеоритах той же эпохи. «Le sofa», предреволюционный французский роман в розовой бумажной обложке, — порнографический опус с сильным революционным подтекстом о сексуальной жизни французской аристократии, написанный от лица обозначенной в заглавии мебели. Пачка бумажных листов, перевязанных черной лентой, — раннеамериканские памфлеты. Дешевое издание сборника стихов Джойса «Яблоки по пенни за штуку».

Открыв папку с инструкциями, Эдвард приступил к их исполнению. Он пересчитывал ненумерованные страницы в начале и конце каждой книги. Он измерял тома в сантиметрах, проверял на ощупь твердость углов, сокрушенно цокал языком над поломанными и подпорченными корешками. Он считал иллюстрации. Он выискивал определения книжных орнаментов на соответствующих страницах, где перечислялись наиболее популярные их виды с датами изобретения и именами печатников-изобретателей. Он упоминал о пометках всякого рода — форзац Стерна, например, покрывали порыжевшие от времени арифметические расчеты, сделанные авторучкой. Он долго разбирал надпись на сборнике Джойса и выяснил, что тот принадлежал Аните Лоос[9].

Данные по каждой книге он вводил в компьютер — каталогизационная программа предусматривала отдельное поле для каждого элемента информации. Снизу никто не приходил и не беспокоил его. В библиотеке было холодно, но захваченный из дому свитер хорошо согревал и предохранял одежду от пыли. Головная боль за работой стала проходить. Уличное движение на Мэдисон казалось таким отдаленным, что Эдвард воспринимал его как гул прибоя в морской раковине, перемежаемый музыкальными сигналами.

В следующей стопке он обнаружил трехтомный английский труд по юриспруденции; путеводитель по Тоскане двадцатых годов с засушенными между страниц итальянскими полевыми цветами; французское издание Тургенева, от ветхости распавшееся у него в руках; лондонский статистический справочник 1863 года издания. Что за идиотизм, если вдуматься. Он обращается с этими книгами как со священными реликвиями. Читать он их собирается, что ли? Но есть, есть в них что-то магнетическое, внушающее почтение, даже в самых дурацких — взять хоть просветительскую брошюрку о том, как пчелы создают молнию. Все они содержат какую-то информацию, но не в той форме, к которой он привык. Память у них не цифровая, не электронная — они не отштампованы из силикона, а терпеливо сотворены из древесной пульпы, типографской краски, кожи и клея. Одни люди взяли на себя труд написать их, другие позаботились их купить, а возможно, и прочесть — во всяком случае, сохранить их лет на сто пятьдесят, а то и дольше, в то время как они могли погибнуть от одной-единственной искры. Хотя бы это придает им какую-то ценность, разве нет? Несмотря на то что он, вздумав почитать какую-нибудь из них, наверняка помер бы со скуки. Может быть, именно это и притягивает его — зрелище стольких книг, которые ему никогда не придется читать, не придется проделывать такую умственную работу. Как давно уже он не читал книги — настоящие книги, а не детективы?

От каждого томика, раскрываемого им, исходил особенный пряный запах. Компьютерный каталог рос пункт за пунктом, и Эдвард потерял счет времени. Большинство книг было родом из Англии, но американских и континентальных тоже имелось достаточно. Немецкие порой были напечатаны черным, паучьим готическим шрифтом, который он расшифровывал вдвое дольше. Кириллицу и арабский алфавит он откладывал сразу как безнадежные. Из книги бенгальских стихов выпала печатная карточка. Текст «С признательностью от автора» сопровождался витиеватой нечитабельной подписью.

Когда тонкая полоска дневного света добралась до стола, он взглянул на часы и увидел, что уже почти шесть. Он встал и потянулся, с наслаждением распрямив хрустнувший позвоночник. Две трети длинного стола заполняли ровные стопки книг, пол усеивали груды оберточной бумаги. Он чувствовал себя безупречно добродетельным, как средневековый монах, который по завершении дневных трудов возвращается в аббатство, чтобы попить пива с домашним сыром.

Оставалась еще книга, которую упомянула Лора, написанная кем-то с окончанием на «ий». Да, он же записал вчера: Гервасий Лэнгфордский. Для верности он еще раз просмотрел книги, которые уже внес в каталог. Нет, ничего такого. Вон сколько ящиков еще предстоит вскрыть — хорошо бы хоть с этим управиться до отъезда в Англию.

На полках у стены стояли какие-то справочники, и Эдвард подошел посмотреть. Здесь были и переплетенные ксерокопии, и десяти-двадцатитомные энциклопедии, до того толстые, что переплеты проседали под тяжестью страниц. Специализация самая узкая: «Repertorium Bibliographicum»[10], «Gesamtkatalog der Wiegendrucks»[11], «Инкунабула в американских библиотеках», «Краткий каталог восемнадцатого века», «Переплет эпохи Английской реставрации». Ну что ж, исследовательской работы он никогда не боялся. Эдвард снял с полки солидный фолиант под названием «Каталог английских книг, изданных до 1501 года».

Справочник весь состоял из черно-белых фотокопий каталожных карточек. Десятки тысяч копий, собранные из разных библиотек и расположенные в алфавитном порядке, рядами заполняли тонкие, как из папиросной бумаги, страницы. Эдвард расчистил на столе место под лампой и всего через минуту обнаружил нужного автора, между Гервасием Кентерберийским (ум. 1205) и Гервасием Тильбюрийским (ок. 1160 — ок. 1211). Гервасию Лэнгфордскому (ок. 1338 — ок. 1374) посвящались три карточки. Две из них, видимо, были разными изданиями одной и той же книги, «Chronicum Anglicanum»[12] (Лондон, 1363 и 1366), третья книга называлась «Les contes merveilleux»[13] (Лондон, 1359).

В нижней части каждой карточки сокращенно обозначались библиотеки, владеющие экземплярами данной книги. Сокращения расшифровывались в длинном указателе-приложении, из которого Эдвард выяснил, что «Chronicum Anglicanum» можно найти в Нью-Йорке, Техасе и Англии. Нью-йоркский экземпляр хранился в учреждении под названием «Ченоветский депозитарий редких книг и манускриптов». Эдвард записал название, выключил компьютер и собрал свои вещи. Проверил напоследок, все ли в порядке, и на пути к выходу погасил торшер.

Закат окрашивал белые стены нижнего коридора в мягкие карамельно-розовые тона. Окна были раскрыты настежь, и прохладный ветерок гулял по пустым комнатам. Днем Эдвард стремился избежать всяких встреч, но сейчас, после долгих часов безмолвной работы, находился в общительном настроении и почти что надеялся на столкновение с Лорой Краулик. Интересно, живет ли она здесь, подумал он снова, столуется ли и ночует ли в этой квартире. Идя к лифту, он заглянул в приоткрытую дверь и увидел маленький, тесно заставленный кабинетик. На полках, на полу, на верхушках шкафов, даже на подоконниках громоздились манильские конверты, кучи бумаг, черные скоросшиватели, пухлые, завязанные тесемками папки — точно некая гигантская бумаголюбивая птица вила здесь гнездо. Рабочий кабинет без компьютера выглядел странно.

Эдвард, поколебавшись, вошел туда. Решив не откладывать дела в долгий ящик, он снял телефонную трубку и запросил в справочной номер Ченоветского депозитария. Открыт он еще или нет? Ответивший Эдварду библиотекарь бесцеремонно направил его в другой отдел, где звонок перевели на режим ожидания. Эдвард, заполняя паузу, поворошил бумаги на столе — страховые формы, письма, какие-то крючкотворские переговоры с подрядчиком по циклевке полов. Розовые копии счетов за компьютерные работы, выполненные неким Альберто Идальго.