Читать онлайн «Неотвратимость». Страница 9

Нет, после всего этого не может он изменить ей, своей «крестной мамаше». Значит, в милицию?

Милиция!.. Это слово с детских лет вызывало у Павла сложное чувство: преклонения перед смелостью и боязни, как чего-то излишне прямолинейного, грубоватого, бескомпромиссного. Конечно, работники милиции, которые хватают и сажают в тюрьму закоренелых преступников, в силу особенностей своей профессии обязаны быть железными людьми. Но почему им не иметь при этом таких человеческих черт, как доброта, отзывчивость, жизнерадостность, наконец, просто гибкость ума?

«Ты человек или милиционер?» — эту ироническую фразу произносили частенько взрослые, уважаемые Павлом люди. На тяжелую, опасную и малооплачиваемую тогда работу в милиции, как он слыхал не один раз, шли будто лишь те, кто не сумел устроиться в другом месте.

Что ж, как и всюду, были, вероятно, и тут недалекие, чиновного склада работники, равнодушные к своему делу, бездумные исполнители. Но разве можно по таким случайным людям судить о всей милиции? А ведь все эти домыслы живучи, их поддерживают, распространяют. Кто? Обыватели? Не только. А для чего? Одни — потому, что не повезло на встречу с милицией, другим есть расчет представлять милицию в столь невыгодном свете, третьи (а их как раз и больше всего) — особенно не вдумываясь, под давлением сложившегося в их кругу общего мнения. И кстати, все, кто только что подсмеивался или негодовал, обсуждая действия милиции, весьма охотно читают посвященные ей книги, ожидая от авторов детективов, что они покажут силу и логику мышления, находчивость, самоотверженность, человечность ее сотрудников, то есть именно те качества, в которых они совсем недавно вовсе отказывали милиции…

Ну, отдохнул немного, взглянул назад-вперед, определил линию, а теперь пора подвести итоги дня. Павел достал из лежавшей в столе кожаной папки, с которой ходил в университет, толстую тетрадь в пластикатовом переплете. Тетрадка «для мыслей»… Многие юристы-третьекурсники по совету преподававшего у них криминалистику профессора Владимира Николаевича Кудринского стали вести такие тетрадки. Они записывали в них свои впечатления об уголовных преступлениях, с которыми встречались, когда проходили практику, отмечали факты, что насторожили их или казались непонятными. В тетрадках с завидной уверенностью ниспровергались одни научные авторитеты и утверждались другие. Короче говоря, с легкой руки Владимира Николаевича студенты вступали на путь исследователей. И видно, действительно билась в этих юношеских торопливых записках некая живая мысль, потому что не однажды еще, уже на работе в розыске, обращался Павел к «тетрадке мыслей», находя в ней доводы в пользу своих наблюдений, а нередко и заново осмысливая на ее страницах прежние выводы.

Худой, высокий, сутуловатый, с крупными чертами лица и с резкими неожиданными движениями, Владимир Николаевич стал доктором наук, когда ему еще не было и тридцати, но молодости своей отнюдь не стеснялся. В темной одноцветной рубашке с расстегнутым воротом (галстуков терпеть не мог!), он, стоя на кафедре, скорее напоминал одного из студентов, нежели их наставника. Но стоило Владимиру Николаевичу оседлать своего любимого конька и начать рассуждать, скажем, о «проклятых» вопросах криминалистики, как вместе с ним начинали бродить по запутанным лабиринтам этой увлекательнейшей науки все до единого человека, до отказа заполнявшие аудитории на его лекциях.

И можно было поручиться, что Владимир Николаевич совсем не ради одной «теории» так много времени отдавал психологии. Ему стоило лишь толкнуть с горы очередной полемический «ком», а он уже сам двигался дальше, обрастая все больше и больше, и стремительно несся вниз, чтобы, ударившись там о твердую скалу научных аргументов, рассыпаться на мельчайшие частички опыта, каждую из которых обязательно понесут с собой дальше профессорские ученики.

Наиболее длительным и горячим оказался на курсе Павла спор, не утихавший, очевидно, с тех пор, как объявились на свете правоведы, — спор о том, существуют ли задатки, которые передаются профессиональными преступниками своему потомству, и отражаются ли преступные наклонности на чертах лица, на всем облике закоренелых уголовников.

Жаркие схватки шли в основном вокруг теорий Чезаре Ломброзо — знаменитого в прошлом веке итальянского врача-психиатра, ученого-биолога и автора многочисленных трудов по психиатрии и криминологии. «Естественнонаучная» теория преступления Ломброзо утверждала вечное существование преступности, признавала преступление явлением, присущим не только человеческому обществу, но и миру животных и даже растений.

Полемический пыл будущих юристов вполне объясним. Ведь Ломброзо дошел до того, что предлагал учредить специальные комиссии для применения мер безопасности к действительным или возможным преступникам. Он рекомендовал одних лечить, других — пожизненно изолировать, третьих — уничтожать.

Да и с чертами, о которых писал Ломброзо, все обстояло гораздо сложнее. Отнюдь не обязательно находить в лице профессионального уголовника черты вырождения. Вон с каким солидным «стажем» мошенники-рецидивисты, которых только что увезли. А увидит их тот, кто не знает, что они за птицы, примет за вполне достойных людей. Что касается наследственности, то она у этих образованных воров в какой-то мере «играет» на Ломброзо. И папы, и деды, и прадеды их — известные в Одессе коммерсанты, то бишь ловкие дельцы или, иначе, непойманные жулики крупных масштабов.

Не велик еще у Павла жизненный опыт — надежный помощник в расследовании преступлений. Еще более скромны достижения в самой практике этих расследований. Но он может все-таки припомнить обстоятельства и совсем иные, нежели те, что сложились с пожилыми мошенниками. А Чезаре Ломброзо и тут должен отступить.

Было такое короткое время в Москве, когда ее буквально наводнили кустарные патефонные пластинки с записями наиболее душещипательных песен Лещенко, Вертинского и самых разухабистых танцевальных мелодий, привезенных с Запада. Где же находится таинственная подпольная «фабрика»? Откуда ее организаторы берут в таком количестве дефицитнейшее сырье для своей продукции? Кто и по каким каналам ее распространяет? На последний вопрос удалось ответить довольно быстро. В ГУМе дружинники Павла Калитина задержали мальчишку лет четырнадцати, который продавал самодельные пластинки. Вскоре попались еще трое учеников ремесленного училища, предлагавших возле университета студентам купить такую же «музыку из-под полы». Кто-то вербовал малолетних — с них, мол, спрос меньше, — чтобы сбывать ходовой товар. Но кто? Мальчишки никак не хотели называть тех, кто снабжал их пластинками и кому они должны были передавать выручку.

Дружинники Павла с воодушевлением помогали оперативным работникам следить за всеми подозрительными подростками, регулярно навещавшими ГУМ. Но тут пластинки начали реализовывать, и совсем не в ГУМе, а сразу на нескольких рынках и возле вокзалов, бабы-спекулянтки, давно взятые на заметку милицией. Но и те из них, которые были арестованы, наотрез отказывались что-либо сообщить.

История с пластинками затягивалась. А тут еще ее заслонила во внимании Павла неприятность с Сережей Шлыковым. Еще во время войны, когда семьи Калитиных и Шлыковых эвакуировались в Саратовскую область, мальчишки пробовали заниматься «закаливанием» — ходили по снегу босиком. Для Павла эти эксперименты закончились лишь жестокой простудой, а Сергей слег с воспалением легких. Истощенный детский организм никак не мог тогда справиться с тяжелой болезнью. И вот теперь, много лет спустя, легкие у Сергея опять начали пошаливать, и Павел почти насильно затащил друга к рентгенологу.

В небольшой поликлинике, куда они пришли, очередь у рентгеновского кабинета подвигалась убийственно неторопливо И тут произошел инцидент, несколько разрядивший обстановку серой монотонности лечебного учреждения. Над входом в кабинет врача только-только погасла красная лампа, возвещавшая о конце очередного просвечивания, как сразу же за ручку двери схватился неизвестно откуда взявшийся человек в коричневом, не очень опрятного вида костюме и с перевязанной щекой.

— Куда же вы, гражданин? Сейчас моя очередь. Нехорошо так, — попытался усовестить человека с флюсом старичок, сидевший у входа в кабинет.

— У меня флюш. Шрочный шнимок. Операцию должны шделать, шуб удалить, — прошепелявил человек в коричневом костюме.

Естественно, возник шум. Прибежала дежурная сестра — наводить порядок. И здесь выяснилось, что человек с флюсом не записан к рентгенологу. Более того, он вовсе не имеет никакого отношения к поликлинике научных работников: семью Шлыковых прикрепили сюда, так как отец Сергея был кандидатом наук.

Скандал назревал с угрожающей силой. И тогда из кабинета выглянул сам рентгенолог. Рыжеволосый, быстроглазый, с весьма уверенными манерами и неприятно-металлическими нотками в голосе, он прежде всего пригласил к себе больного старичка. Потом негромко что-то сказал сестре и сверкнул глазом на человека с флюсом, отчего тот сник и исчез так же неожиданно, как появился.