Читать онлайн «Записки из арабской тюрьмы». Страница 28

Обычно сообщали родственникам, что есть возможность помочь своему близкому путем «рашвы» (взятки). Немногие верили и соглашались, но иногда срабатывало, и бандитам получалось за чей-нибудь счет поживиться. Передавали своим дружкам на волю, и те приступали к «обработке» близких выявленной жертвы.

Со мной был случай особый, я являлся иностранцем, причем носителем редкого для этого региона языка. Поэтому против правил решили воздействовать не на моих родичей, а непосредственно на меня. Лучше прикинуться дураком, чем оказаться им и потерять лицо. Я подыграл этим скотам, как показала практика — это было правильное решение. Кто ж будет резать курицу, которая может принести золотые яйца.

На самом деле, как оказалось, это было мудрое решение. Дело в том, что по закону я имел право всего на два письма в месяц. Причем должен оплачивать марки сам. По Тунису имели хождение марки ценой в 150 миллимов, во Францию — 500 миллимов, а в Россию — 750 миллимов. Для нищего Туниса это приличная сумма.

Забегая вперед, скажу: из отправленных мною за год 24 официальных писем, ни одно не дошло до адресата. Их просто выкидывали. То же касалось и писем, отправленных мне из России, их тоже выкинули. Дошло всего два письма до мамы, отправленных окольным путем через освобождающихся знакомых.

Оказывается, лишить человека свободы и поместить его в скотские, не пригодные для жизни условия — не самое ужасное. Если еще присовокупить к этому и полное отсутствие информации о своих близких, тогда человек, если он не бесчувственное бревно, действительно испытывает мучения, которые ни с чем не сравнимы. К физическим страданиям добавляются еще и муки душевные!

Год, целый год я ничего не знал, что с моими родными и близкими Наташи! Целый год я ежедневно думал о них. Когда приходило время писать письмо (раз в две недели), я, экономя бумагу, так как было положено писать на одном листе формата А-4, мелким почерком, экономя отведенное пространство, писал о себе. Я хотел объяснить родным Наташи, что произошло на самом деле, чтобы знали, что нет моей вины в смерти их дочери!

Я писал своим, что то, в чем меня обвиняют, — чудовищная ошибка! Я хотел, чтобы мои слова были услышаны в России, чтоб не держали на меня зла. Больше всего я боялся, что умру в этих стенах, и никто так и не узнает правды. Я должен был выжить! Выжить и рассказать, как произошло все на самом деле! Я решил для себя, что выживу, несмотря ни на что!

Я где-то читал, что человек привыкает ко всему, способен выжить в самых сложных условиях. Но вот останется ли он человеком и сохранит человеческий облик при этом? Вот в чем вопрос!

Замкнутое пространство, ужасные условия содержания, ежедневные драки и ужасающий шум, отвратительное питание и малоподвижный образ жизни, жара летом, холод зимой, каждодневные мысли о том, что в любой момент могут унизить, покалечить или убить — вот далеко не полный перечень того, что предстояло преодолеть. Смириться с этим не смог, но запереть на время в себя получилось.

Кроме того, я был русским, единственным представителем своей страны в этом гадюшнике, и по мне судили о моей Родине. Я не мог дать себе слабину, предаться отчаянию и позволить этим ублюдкам думать, что мы — нация, сломавшая хребет фашистскому зверю и запустившая первого человека в космос, можем прогнуться перед какими-то арабами-уголовниками!

Видимо, обрадовавшись совершенной сделке, Тамил устроил праздничный ужин. Меня угостили жареной бараниной, картофелем фри, салатом из помидоров и кока-колой, купленной в тюремном магазине. После пригласили на десерт.

Мускулистый, с ног до головы покрытый татуировками и шрамами от многочисленных порезов, уголовник Хасан принялся готовить напиток — смесь-балдейку. Для этого он налил в пластиковую полуторалитровую бутыль из-под минералки водопроводную воду. Кстати, в Тунисе хорошая вода, и если в нее не добавлять хлорку, то по вкусу не отличишь от той, которая продается в магазине под маркой минеральной. А может, так и поступают, кто его знает. Так вот, заполнил водой бутыль, насыпал жменю сухой хлорки, а дальше стал крошить в нее различные таблетки, имевшиеся у него в наличии. Там были и сердечные, и обезболивающие, одним словом, все, что нашлось в камере. Закрыл пробкой и принялся с силой трясти, корча при этом ужасные рожи и подмигивая, играя татуированными веками. Зрелище, конечно, еще то!

Пока готовился этот коктейль «Аля Торчок», капран предложил сыграть в шашки на интерес. Надо сказать, что в тюрьмах Туниса играют в шашки (дама), нарды (шишбиш), шахматы (шатрандж). В карты играть боятся, так как начальство запрещает, хотя на воле в кофейнях довольно часто можно встретить играющих в карты местных мужиков. Я пытался изготовить самопальные карты и научить их играть в «тысячу», но желающих не нашлось, поэтому отказался от этой затей.

Проиграв пару партий, так как давно не держал шашек в руках, да и обстановка не очень располагала к игре, очень развеселил народ в камере. Все с интересом следили за игрой, и мой проигрыш обрадовал арабское население темницы. Ну, а если учесть, что я был единственным неарабом, то понятно, за кого все болели.

К этому времени гремучий коктейль созрел, и я удостоился чести отведать его с новоявленными «братанами». Хасан первым сделал глоток, выпучил глаза, отрыгнул хлоркой и произнес: «Беги! (Хорошо!)» Затем передал бутыль мне.

Я не стал отказываться, боясь нарушить законы гостеприимства, и сделал малюсенький глоточек. О, боже! Ничего отвратней и мерзопакостней я никогда в своей жизни до этого не пробовал. Голимая хлорка, вперемешку с горьковато-сладковатым вкусом таблеток, острой бритвой прошлась по моей ротоглотке! Хорошо этот придурок добавил несколько кусочков сахара, видно, чтоб не так противно было усугублять, а иначе выплеснул бы содержимое своего желудка ему в татуировано-изрезанную харю.

— О, беги! — вторил ему я. — Но больше не хочу!

— Беги! Беги! — похвалил меня Тони и сам сделал приличный глоток.

По логике вещей, после приема этого пойла у них должно было произойти растворение желудка или, по крайней мере, хоть мало-мальское отравление. Какое там! Эти скоты вылакали всю бутыль, пуская по кругу. Пили только особы, приближенные к императору. И… хоть бы хны!

Опорожнив бутыль, повеселевшие и раскрасневшиеся арабы принялись барабанить по пустым ведрам, коробкам, горланить песни, а в довершение ко всему пустились в пляс. Происходящее завораживало, я чувствовал себя исследователем диких африканских племен, который изучает их язык и обычаи. Так, наверное, оно и было б на самом деле, если бы не место действия и не цепь тех трагических обстоятельств, приведших меня сюда.