Читать онлайн «Кибериада. Повести и рассказы». Страница 24

Боже праведный! Да ведь коврики- вытертые, с проплешинами,а дядя — он был плешив… Не может этого быть! «Долой! Назад! Проснуться! Очнуться!»- подумал король."Трубить побудку, и вон из этого сна!» хотел он закричать,но, когда все исчезло, легче ему не стало.Впал он из сна в сон- новый,снящийся предыдущему,а тот еще более раннему пригрезился,так что этот,теперешний, был уже будто третьей степени;уже совершенно явно все оборачивалось тут изменой, пахло отступничеством;знамена,словно перчатки, из королевских на изнанку черную выворачивались,ордена были с резьбой, словно шеи обезглавленные, а из сверкающих золотом труб не музыка боевая звучала, но дядин смех громыхал ему на погибель. Взревел король гласом иерихонским, кликнул войско- пусть хоть пиками колют, только бы разбудили! Ущипните! — требовал он громогласно. И снова: Яви мне!!! Яви!!!- впустую; и опять из цареубийственного, крамольного сна пытался он пробиться в коронный,но расплодилось в нем снов что собак, шныряли они повсюду, как крысы, ширился всюду кошмар, как чума, разносилось по городу- тишком,полушепотом, втихомолку,украдкой — неведомо что, но такое ужасное,что не приведи господь!Стоэтажным электронным громадам снились шурупики,трупики,медяшки-смертяшки, и в каждой личностной подстанции короля гнездилась шайка родных,и в каждом его усилителе хихикал дядя; задрожали этажи-миражи, сами собой перепуганные, и выроилось из них сто тысяч родни, самозваных претендентов на трон,инфантов-подкидышей,двоедушных, узурпаторов косоглазых,и хотя никто из них толком не знал,снящийся он или снящий, и кто кому снится, и зачем, и что из этого выйдет,но все как один ринулись они на Мурдаса,а на уме у них плаха,топор,весь разговор,воскресить, казнить опять, раз, два, три, четыре, пять хочешь смейся,хочешь плачь,снимет голову палач, и потому лишь ничего пока не предпринимали,что не могли условиться,с чего им начать. Так вот и низвергался лавиной рой мыслей монарших, пока не сверкнула от перенапряжения вспышка. Не снящееся, а настоящее пламя поглотило золотые отблески в окнах королевской особы, и распался король Мурдас на сто тысяч снов, которые ничто уже, кроме пожара, не связывало, и полыхал долго…

Была у короля Панцерика дочь,коей красота затмевала блеск сокровищ отцовских; свет, от зеркального лика ее отразившись, глаза ослеплял и разум; когда же случалось ей пройти мимо, даже из простого железа электрические сыпались искры; весть о ней отдаленнейших достигала звезд.

Прослышал о ней Ферриций,трона ионидского наследник,и пожелал соединиться с нею навеки так,чтобы входы и выходы их ничто уже разомкнуть не могло. Когда объявил он о том своему родителю, весьма озаботился король и сказал:

— Поистине,сын мой, безумное замыслил ты дело, не бывать тому никогда!

— Отчего же,король мой и повелитель?-спросил Ферриций, опечаленный этой речью.

— Ужели не ведаешь ты,-отвечал король,-что Кристалла поклялась не соединяться ни с кем, кроме как с одним лишь бледнотиком?

— Бледнотик?-изумился Ферриций.-Это что за диковина? Не слыхивал я о таком существе.

— Неведение только доказывает твою невинность,- молвил король.- Знай же, что галактическая эта раса зародилась манером столь же таинственным,сколь непристойным,когда тронула порча все тела небесные и завелись в них сырость склизкая да влага хладная;отсюда и расплодился род бледнотиков, хотя и не вдруг.Сперва что-то там плесневело да ползало,потом выплеснулись эти твари из океана на сушу,взаимным пожиранием пробавляясь.И чем больше друг дружку они пожирали,тем больше их становилось;и наконец,облепивши вязкой своею плотью известковую арматуру,выпрямились они и соорудили машины.От тех машин родились машины разумные,которые сотворили машины премудрые,которые измыслили машины совершенные,ибо как атом,так и Галактика суть машины,и нет ничего, кроме машины, ее же царствию не будет конца!

— Аминь!-машинально отозвался Ферриций,поскольку то была обычная вероисповедная формула.

— Род бледнотиков-непристойников,-продолжал седовласый монарх,-добрался на машинах до самого неба,благородные унижая металлы, над сладостной измываясь электрикой,ядерную развращая энергию.Однако же переполнилась мера их прегрешений,что глубоко и всесторонне уразумел праотец рода нашего, великий Калькулятор Генетофорий;и начал он проповедовать этим тиранам склизким, сколь мерзостны их деяния,когда растлевают они невинность кристаллической мудрости,принуждая ее постыдным служить целям,и машины в порабощении держат себе на потребу,- но тщетны были слова его.Он толковал им об этике, а они говорили, что он плохо запрограммирован.Тогда-то и сотворил праотец наш алгоритм электровоплощения,и в тяжком труде породил наше племя,и вывел машины из дома бледнотиковой неволи.Теперь,милый мой сын,ты видишь,что нет и не будет дружбы меж ними и нами; мы звеним,искрим,излучаем- они же лопочут, пачкают и разбрызгивают.Увы!И нас иногда поражает безумие;смолоду помрачило оно разум Кристаллы и извратило ее понятия о добре и зле.Отныне тому, кто просит руки ее облучающей,тогда только дозволяется предстать перед нею,ежели назовется он бледнотиком.Такого принимает она во дворце, подаренном ей родителем,и испытывает истинность его слов, а открывши обман, велит казнить воздыхателя.Кругом же дворца,куда ни глянь,покореженные останки разбросаны, коих один лишь вид довести способен до вечного замыкания с небытием,- так жестоко обходится эта безумная с влюбленными в нее храбрецами.Оставь же пагубное намерение,любезный мой сын, и ступай с миром.

Королевич отвесил учтивый поклон своему отцу и владыке и удалился,не говоря ни слова,но мысль о Кристалле не покидала его, и чем больше он о ней думал,тем большей воспламенялся любовью.Однажды позвал он к себе Полифазия, Великого Королевского Наладчика,и,открыв перед ним жар своего сердца,сказал:

— Мудрейший!Если ты мне не поможешь,никто меня не спасет, и тогда дни мои сочтены,ибо не радует уже меня ни блеск излучения инфракрасного,ни ультрафиолет балетов космических, и погибну я, коли не соединюсь с чудной Кристаллой!

— Королевич,-ответствовал Полифазий,-не стану отвергать твоей просьбы, но соблаговоли повторить ее троекратно,дабы уверился я,что такова твоя нерушимая воля.

Ферриций исполнил требуемое, и тогда Полифазий сказал:

— Господин мой! Невозможно иначе предстать перед Кристаллой, как только в обличье бледнотика.

— Так сделай же, чтобы я стал, как он!- вскричал королевич.

Видя,что от страсти помутился рассудок юноши, ударил Полифазий пред ним челом,уединился в лаборатории и начал вываривать клей клеистый и жижу жидкую.Потом послал слугу во дворец,велев передать:«Пусть королевич приходит ко мне, если намерение его неизменно».

Ферриций прибежал немедля,а мудрец Полифазий обмазал корпус его закаленный жидкою грязью и спросил:

— Прикажешь ли продолжать, королевич?

— Делай что делаешь! — отвечал Ферриций.

Взял тогда мудрец большую лепешку- а был то осадок мазутов нечистых,пыли лежалой и смазки липучей,из внутренностей древних машин извлеченной,-замарал выпуклую грудь королевича, а после сверкающее его лицо и блистающий лоб препакостно облепил и делал так до тех пор,пока не перестали члены его издавать мелодичный звон и не приняли вид высыхающей лужи.Тогда взял мудрец мел,истолок,смешал с рубиновым порошком и желтым смазочным маслом, и скатал вторую лепешку,и облепил Ферриция с головы до ног,придавши глазам его мерзкую влажность,торс его уподобив подушке,а щеки- двум пузырям, и приделал к нему там и сям подвески да растопырки, из мелового теста вылепленные, а напоследок напялил на его голову рыцарскую охапку волос цвета ядовитейшей ржавчины и, подведя его к серебряному зерцалу, сказал: «Смотри!»

Глянул Ферриций на отраженье и содрогнулся оттого, что не себя в нем узрел, но чудище-страшилище небывалое- вылитого бледнотика,со взором водянистым,как старая паутина под дождем,обвисшего там и сям, с клочьями ржавой пакли на голове, тестовидного и тошнотворного; а тело его при каждом движении колыхалось, как студень протухший; и вскричал он в великом гневе:

— Ты,верно,спятил,мудрейший?Тотчас же соскреби с меня всю эту грязь,нижнюю — темную и верхнюю- бледную,а с нею и ржавый лишайник, коим ты осквернил мою звонкую голову, ибо навеки возненавидит меня королевна, в столь мерзостном узревши обличье!

— Ты заблуждаешься, королевич,-возразил Полифазий.-Тем-то ее безумие и ужасно, что мерзость кажется ей красотою, а красота- мерзостью.Только в этой личине ты можешь увидеть Кристаллу…

— Пусть же так будет! — решил Ферриций.