Читать онлайн «Апокалипсис для шутников». Страница 50

«Хорошенькое начало путешествия, – подумал Жан-Люк, содрогаясь в приступе тихой паники, – не успел попасть на место, как уже пожинает урожай трупов!.. Черт знает что такое! А этот проклятый конь, как нарочно, тут же встал. Угробил хозяина и остановился, скотина проклятая. А что? Может, он мне сгодится? – мелькнуло в голове у бережливого француза. – Утопленничку всё равно он уже ни к чему, а средство передвижения в пределах здешних мест, где с общественным транспортом туго, – куда как кстати».

Вопреки своему недавнему поведению, конь проявил устойчивое стремление к общению, незлобивость и толерантность. Он косил на Пелисье лиловым глазом и никуда не убегал. Пелисье похлопал его по боку, и конь тихонько всхрапнул. Видно было, что он проделал большой путь: бока взмылены и ходят ходуном, ноги в пыли и дрожат от напряжения… К седлу была приторочена какая-то сумка, и любопытный Пелисье, не сумев спасти ее законного хозяина, проявил желание ознакомиться с ее содержимым. Внутри оказались: мешочек с парой десятков аурей, золотых монет римской чеканки; фляга с вином, которое не замедлил продегустировать Пелисье; пергамент из козлиной кожи, на котором было написано несколько слов по-латински, но так неразборчиво, что Жан-Люк ничего и не понял.

Впрочем, при некоторой затрате времени он и сумел бы перевести то, что было написано в пергаменте, однако этого времени у него не оказалось, что выяснилось уже через минуту. Пелисье услышал какой-то шум и увидел, что из-за аккуратно подстриженных деревьев и купированных кустов рододендронов к нему направляется отряд из нескольких римских солдат. Во главе с высоченным молодцом в ярко-алом плаще, наброшенном на левое плечо, и в зашнурованной до колен обуви с толстенной подошвой. На нагруднике панциря свирепо скалились львы. Шлем сверкал, качались орлиные перья, а взгляд обращенных к Пелисье изжелта-серых глаз был строг не менее, чем короткие слова:

– Следуй за нами!

– Я прошу прощения, но куда и зачем я должен идти? – пробормотал Пелисье, но никто не стал давать ему прощения. По отмашке декуриона его взгромоздили на коня и повели животное под уздцы. Пелисье, ведомый таким замечательным образом и в относительном комфорте, несколько приосанился, подумав: «А что? Собственно, я и сам хотел попасть на эту виллу. А эти молодцы приведут меня к хозяину этого прекрасного сада, роскошных цветников и особняка, который я вижу там, в глубине…»

Дорога повернула в гору. Пелисье увидел перед собой прекрасный садово-парковый ансамбль со всеми характерными особенностями римского загородного строительства: беломраморными фонтанами, уставленными копиями греческих статуй, водяными каскадами, с перголами – аллеями, крытыми целым пологом вьющихся растений. Сады располагались поярусно и соединялись между собой лестницами и пандусами, выстроенными с истинно римским великолепием.

До самой виллы, белеющей в глубине садов, не дошли и свернули в боковую аллею, ведущую вдоль искусственного канала. Солдаты завели Пелисье в один из внутренних двориков и, довольно бесцеремонно стащив с лошади, ввели в двери арочного типа, богато инкрустированные золотом. Пелисье оказался в так называемом виридариуме – модном в то время среди римлян саду вечнозеленых растений под открытым небом, который часто использовали для вечерних пиршеств на вольном воздухе. Здесь за богато уставленными столами возлежали около двух десятков римлян обоего пола. Судя по обилию кубков, красным лицам и вольным позам пирующих, пиршество было в самом разгаре. Толстый римлянин с коротким носом, золотым обручем на плешивой голове, в ярко-красной греческой хламиде с застежкой у горла возлежал во главе стола. По всему было видно, что хозяин тут он. У ног его возлежал какой-то тощий тип, густо перемазанный соусом. На типе сидела голая танцовщица, обвешанная браслетами и цепочками, и играла амулетом на груди хозяина. Последний жевал жаркое, время от времени запивая трапезу вином из тяжелой, осыпанной лепестками роз чаши. Гости нестройно гомонили какую-то застольную песню.

– Тихо! – подняв руку с зажатым в ней куском ароматного мяса со специями, провозгласил хозяин. – Ты прибыл из Египта? – вопросил он Пелисье.

– Вообще-то я был в Египте, но… – проговорил Пелисье, однако его немедленно перебил начальник отряда солдат, приведших путешественника в виридариум:

– Благородный Валерий, вот что мы нашли при нем. Этот пергамент подтверждает, что перед нами тот самый человек, которого мы ждем для продолжения твоего спора с твоим дорогим гостем.

И он подал Валерию кусок пергамента, который тщился, но так и не успел прочесть Пелисье после гибели настоящего обладателя документа.

Публий Валерий Гарб, таково было имя достойного патриция, возглавлявшего пир и украшавшего его своей упитанной особой, был красив, умен и обладал видением и мышлением выдающегося государственного деятеля. Единственным недостатком Публия Валерия следовало признать только его чрезмерную скромность, которая единственно не давала ему причислить себя к богам. Впрочем, еще одним минусом благородного хозяина виллы следовало признать то, что красивым он казался только самым пьяным и щедро оплаченным танцовщицам, которых он волок в свою опочивальню, умным его почитал только один человек – это сам Публий Валерий Гарб. Что же касается государственного мышления, то император Тиберий (которого Валерий полагал своим близким другом), назначая Гарба прокуратором Иудеи, сказал: «Тамошние мудрецы считают себя самыми умными. Посмотрим, сумеют ли они убедить в этом самого тупоумного из моих подданных!.. Dixi!» Так Публий Валерий Гарб, прокуратор Иудеи, получил щедрую добавку к своему и без того пышному имени и теперь звался Публий Валерий Гарб Тардус, или Публий Валерий Гарб Тупоумный.

Суть правления Валерия Тардуса в Иудее сводилась к тому, что он, пробыв в главной своей резиденции в Иерусалиме с неделю или около того и поставив на уши и римскую администрацию, и Синедрион, уезжал на свою виллу у Генисаретского озера и пьянствовал тут месяц или два. Так замыкался цикл. Все дела он перекладывал на своих соуправителей, которые сообщались с прокуратором посредством нарочных и посыльных.

– Приляг, гость, верно, ты устал с дороги? – приветливо произнес Валерий, глядя на Пелисье тупыми крошечными глазками. – Эй, раб! Виночерпий! Налей гостю вина. Из этого пергамента следует, что тебя зовут Сервилий и ты один из лучших в деле сыска в городе Александрия Египетская. Узнай же, Сервилий, что привело тебя столь долгой дорогой в мой дом, и помоги разрешить спор, вышедший у нас с моим другом Понтием.

И он указал на мужчину плотного телосложения с синеватыми от бритья щеками и жесткой складкой у рта. У него были короткие, ежиком, темные волосы, широкое, костистое лицо и прямой, истинно римский нос. Услышав свое имя, он ухмыльнулся, показав неровные белые зубы, и запустил пустым кувшином в слугу, стоявшего наготове с новым кувшином вина. Вино, которое налито в него, было драгоценно, пятидесятилетней выдержки, с лучших виноградников Греции (сноб Валерий принципиально не пил италийского вина, считая греческие образцы более утонченными). Однако сам кувшин был еше дороже: серебряный, необычайно тонкой ковки, инкрустированный золотом и изумрудами с той безвкусной варварской роскошью, каковая отличала заевшихся римских патрициев, считавших себя образцом тонкого вкуса.

Публий Валерий Тупоумный между тем говорил:

– Я весьма искушен в деле управления сей провинцией. Однако подумал я, что пора склоняться на покой. Но меня умолили остаться, ибо под моим мудрым руководством Иудея цветет. (Валерий был настолько глуп, что лесть, льющуюся в его адрес из уст прихлебателей, повторял дословно – без купюр и сокращений.) И решил я вверить жребий воле случая. Нет, не богам – что могут эти мелкие завистники, которым наваяли статуи по всей земле?! Решил я испытать судьбу и вступил в состязание с моим молодым другом Понтием, а на кон поставил должность прокуратора Иудеи. Выигрываю я – остаюсь на прежней должности. Выигрывает он – я удаляюсь на покой и еду на Капри, к моему другу императору Тиберию, который, как поговаривают, скучает без меня. А вместо меня пост прокуратора Иудеи займет Понтий Пилат!..

Понтий кивнул, едва не угодив при этом мордой в стоявшее перед ним изысканно сервированное блюдо с красной рыбой. Пелисье вздрогнул, во все глаза разглядывая легендарного прокуратора, который сейчас, возлежа перед ним в пьяном состоянии, еще не был никаким прокуратором и даже не мог подозревать, как он войдет в историю и как будет поминаем (читай: проклинаем) потомками. Пелисье порылся в памяти, которую он заблаговременно загрузил нужными для данной миссии сведениями, и выудил дату: 26 год нашей эры. Да, именно в этот год, по римским источникам, Понтий Пилат стал прокуратором Иудеи. Двадцать шестой год нашей эры, угасание прежней и заря новой цивилизации…