Читать онлайн «Русская книга». Страница 9

Лупинский говорит Орловой:

«— Что же я могу сделать… Нет-с, Татьяна Николаевна, пока начальник губернии прежде всего стоит на том, чтобы «не дискредитировать власть»… до тех пор разные Гвоздики… как у Христа за пазухой… Вы пишете корреспонденцию, я предоставляю его превосходительству факты, а ревизующий от присутствия член находит, что корреспонденция раздута, и в волости все благополучно… А все для того, чтобы «не дискредитировать власть».

Вот ведь он вроде бы и искренен, и иронизирует, понимая весь идиотизм такого устройства. Сколько же таких, как он! А менять они ничего не хотят. Наоборот, они стремятся как можно лучше изучить правила этой игры и стать ее виртуозами.

Смерть исправника. Деталь из чиновничьей жизни. Н.Ланская пишет о дочери исправника: «Она думала о своей молодой жизни, иногда утирала слезы, соображая, как лучше сделать оборку, куда пришить бант, и когда утром знакомые и сослуживцы покойника собрались на парадную панихиду, она вошла в глубоком трауре и очень интересная». Знакомого из русской литературы XIX в. сарказма здесь все-таки меньше, чем «женского взгляда». О чем свидетельствуют и упомянутая лубочность крестьянских типов, и многие эпизоды мещанского быта, близкого и желанного Н.Ланской, но которые она, как автор социального романа, позволяет себе лишь изредка, как, например, вот: «… на углу главной улицы открылся модный магазин «пани Липской», с заманчивой вывеской, где дамская шляпка походила издали на мужское седло, а шиньон с локонами напоминал пучок вместе связанных колбас».

Это, кстати, эпизод уже из второй части романа, где основной сюжет понемногу иссякает, а перо автора все более места заполняет описанием все новых и новых типов прибывающих обрусителей.

«Со времени «бунта» в Волчьей волости прошло полтора года, и в уездном городе многое изменилось: прибыли новые люди, ушли со сцены некоторые из старых, и печальная история «прискорбных недоразумений», как было официально озаглавлено происшествие в Сосновке, почти всеми забылась.

Простоватого посредника Грохотова, не умевшего даже поживиться как следует, заменил прибывший из Вятки или Перми г. Шнабс, поживлявшийся уже решительно всем».

А что же главный герой?

«…бедному «пану маршалку» недоставало самой малости: спокойной совести — и этого решительно негде было взять!.. Теперь у него была одна задушевная мечта: прослыть за честного человека».

Н.Ланская явно симпатизирует обрусителям «первой волны», видимо, — своей волны. И явно недолюбливает тех, кто приехал попозже. Ведь она и ее приятели здесь уже почти местные, прижились за два-три года. А эти, лупинские какие-то, понаехали без году неделя, и занимают начальственные кресла. И еще, наверное, этой разницы в два-три года умышленно не замечают. И взятки берут!..

Похоже, именно такое раздражение, такая нервность водит рукою автора. По крайней мере, она стимулирует больше, чем обида за обделенных крестьян.

«Петр Дмитриевич [Колобов] принадлежал к эпохе первых реформаторов Полесья; он служил в проверочной комиссии при Якушкине и тех первых посредниках, которые, прослыв «красными» в глазах «ясновельможных», впоследствии прослыли чуть ли не сумасшедшими, когда настало другое время и пошли другие взгляды. Тогда времена менялись быстро: то с мужиком носились, как ни весть с какой драгоценностью, мужика сажали рядом с паном, даже выше, ему не только возвратили его образ и подобие, его вознесли, его почти открыли… Пан имел право только соглашаться, чаще всего его даже не спрашивали; мужику, напротив, внушили, что он может требовать, и его не только слушали, ему подсказывали. Это было почти как на театре и также скоро кончилось…: явились другие люди, сверху пошли другие циркуляры, и, поиграв с мужиком, ему, как в сказке о рыбаке и рыбке, опять оставили одно дырявое корыто… Пошла переоценка земли, леса, угодий, и у мужика отняли то, что он начал было считать своим. Долго ли сбить с толку темного, безграмотного человека? Когда, отнимая, ему сказали, что это делается на законном основании, он стал совершенно в тупик, потому что на том же самом основании ему давали. Кое-где он вздумал даже упираться и бунтовать… Расходившегося мужика поспешили унять… нагайками и штыками, потом его и совсем закрепостили, заменив старое ярмо барщины, которому все-таки предвиделся когда-нибудь конец, ярмом чиновничьего произвола, которому и конца не было видно. Тогда, почуяв добычу, явились на службу обрусения Лупинские, Гвоздики, Ванины, Болванины, Акулы, Овсянские, Ля-Петри, Свистовские и, наконец, Столяровы… Словом, целый легион хищников-обруси- телей».

«…неприятность корреспонденции усиливалась еще тем обстоятельством, что в Болотинск только что прибыл новый губернатор, про которого ходили такие слухи, что из конца в конец вся Болотинская губерния вздохнула о блаженной памяти уволенного Михаила Дмитриевича — «Умел взять — умел и другим дать!» Начались увольнения.

«В то время ходил еще весьма распространенный слух, будто самое назначение это состоялось с целью очистить воздух Болотинской губернии — и это аллегорическое выражение было понято всеми в надлежащем смысле. Впоследствии все это так и осталось на степени аллегории; но тогда с умилением рассказывали, что новый губернатор принял даже какую-то бабу из самой дальней волости и, по ее жалобе, немедленно назначил строжайшее расследование».

На группу прогрессистов, сплотившуюся вокруг Орловой после того, как она заговорила о взятках Лупинского, посыпались доносы от группы Лупинского. «Вслед за грязным, бессмысленным и лживым доносом на Зыкова явился донос на Шольца, которому ставилось в вину немецкое происхождение и сомнительность его брака; на Колобова, обвинявшегося в распущении каких-то, волнующих общество, слухов; на Комарова за противодействие и оскорбление полицейской власти; на судью Натан Петровича за какую-то игривую надпись, сделанную им на бланке и, наконец, на Орлова за непосещение им храма Божия в торжественные дни, что, как было сказано в доносе, «возмущало патриотическое чувство русских людей».

Такие вот «вечные темы». Представляете? А жена Орлова в сердцах говорит: «Ах, негодяи! Да я про них роман напишу! Да так и назову: «Обрусители». Воистину непредсказуемы пути, которые доносят до нас правду давнего времени!..

Наконец, «пан маршалок» поехал жаловаться куда- то так высоко, что захватил с собой все деньги. Но правое дело, как это водится, все- таки победило. И еще через два года Лупинского отдают под суд.

Выбравшись, таким образом, из фабулы романа, перейдем, вслед за Н.Ланской и А.Цвикевичем, к обобщениям, к механизму обрусительства в целом, к ответам на поставленные в ходе чтения вопросы.

А.Цвикевич цитирует К.Кауфмана, заместителя Муравьева, сменившего впоследствии его на посту генерал-губернатора края:

«Все мероприятия, влекущие в Западный край российский народ, российское просвещение, российские капиталы, одинаково нужны и полезны во исполнение высочайшей воли обрусения края». «По плану Муравьева, — продолжает А.Цвикевич, — этой цели дожны были служить систематические мероприятия власти как в области административной, экономической и религиозной, так особенно в области культурно-общественной и просветительской. Вместе с выпиской из центральной России полицейских, урядников, великорусских попов и целой тьмы «истинно-русского» чиновничества, вместе с сохранением в крае военного положения и массы войск, — началось насаждение в Беларуси российской школы, книги и прессы».

Как это насаждение происходило на местах?

«Вестник Западной России» обратился с призывом «к свежим русским людям, которые прибывают в Западный край для деятельности на пользу коренного здешнего народа», где просит дружно помочь великому народному православно-русскому делу… Во всех уголках Западной России довольно найдется российских рук и голов, чтобы настойчиво сделать это дело, — исторической, политической и религиозной сознательностью доказать, что мы здесь «исконные владыки».

Обратим внимание на этот эпизод. Кому — доказать? Поверженному краю, который, утратив свою субъектность, превратился на время в молчаливый фон деятельности новых властей? Западу, которому Россия не слишком старалась что-либо доказывать? Да нет. Себе! Для себя самой она искала оправдания своей насильственной и слишком уж безнравственной политики. Она сама — голосами своих прогрессистов — осуждала и высмеивала «обрусителей», увязнувших в «Западном крае». И она же — голосами Гаворского и ему подобных — оправдывалась, доказывала. И тогда доказывала, и прежде, и потом. Именно из этих оправданий и составлена целая идеология, внушение всяческих братств, единств и исконностей.

«Босота, сволочь, пустая ноздревщина, непроходимая семинарщи- на, отребье местной жизни» — вот эпитеты, которые посылались из петербургской прессы Газорскому, когда Муравьева сменил Кауфман, допустивший, по свидетельству современников, необычайный разврат среди российских чиновников, и когда за Кауфманом пришел А.Потапов.