Читать онлайн «Убийство в Амстердаме». Страница 28

8

Когда мы в первый раз встретились в Париже и переходили из кафе в кафе, приводя в бешенство ее голландских телохранителей, она говорила о Просвещении. Вначале она сделала мне выговор за то, что в статье, написанной для одного из журналов, о суровых обстоятельствах ее жизни говорилось так, как будто они могли служить объяснением ее взглядов. О ее аргументах, вполне справедливо заметила она, следует судить по их достоинствам. В их основе, объяснила она, лежат прочитанные ею произведениях Карла Поппера, Спинозы, Хайека и Норберта Элиаса. В «Кафе де Флор» она чувствовала себя в своей стихии, грелась в лучах летнего солнца и наблюдала за парнями и девушками, которые проходили мимо в легкой летней одежде, держались за руки, целовались и вообще стремились получить удовольствие от жизни. «Приехав из мира, где господствует племенной уклад, – сказала она, – я с такой радостью читала книги о людях как об общественных существах»*.

Считая главной проблемой ислам, она тем не менее верила, что надежда есть даже у женщин в Саудовской Аравии, не имеющих права водить машину, потому что путь к Просвещению можно «срезать». Не обязательно идти к нему сотни лет. Нужно только «освободить свой разум». Огромное преимущество Просвещения, сказала Айаан с почти фанатичным блеском в глазах, заключается в том, что «оно снимает налет культуры и оставляет только конкретного человека».

Африканской иммигрантке в Европе нужна смелость, чтобы сказать это, даже если она принадлежит к привилегированному классу. Такому человеку, как Герман Филипсе, уверенному в своем праве занимать место за высоким столом европейской цивилизации, легче абстрагироваться от культуры подобным образом, потому что он многое может принимать как само собой разумеющееся. Нет никакой необходимости «срезать путь», если вас научили верить в универсальность и индивидуализм – продукты цивилизации, в которой родился Филипсе. Нельзя сказать, что такое понимание цивилизации на Западе разделяют все. Странно, что Айаан с ее индивидуализмом выбрала в качестве платформы для политической карьеры социал-демократическую партию PvdA. В социал-демократах ее привлекла их «социальная сознательность», но первостепенное значение для них имела культура; они стремились защищать и даже поощрять национальное самосознание иммигрантов в мультикультурном обществе. Для Айаан это было не чем иным, как trahison des clercs (предательством интеллектуалов).

Она считает, что ее мечту об освобождении мусульман на Западе саботируют западные культурные релятивисты, которые борются с расизмом, заявляя: «Если вы критикуете ислам, вы – расист, исламофоб или фундаменталист от просвещения». Или: «Это – часть их культуры, которой вы не должны их лишать». «‹…› Так клетку не удастся сломать никогда. Представители Запада, избравшие своей профессией распределение социальных пособий и помощи в целях развития или представляющие интересы меньшинств, заключили сатанинский договор с мусульманами, заинтересованными в сохранении клетки».[30]

Айаан Хирси Али представляет собой такую интересную и неоднозначную фигуру благодаря той роли, которую она играет в европейской гражданской войне – интеллектуальной, а иногда и кровопролитной. Эта война идет на протяжении столетий между коллективизмом и индивидуализмом, между идеалом универсальных прав и ценностей и зовом предков, между Просвещением и Контрпросвещением, между духом веры и просвещенным эгоизмом, между героем и торговцем. Слушая Айаан, я вспоминал Маргарет Тэтчер: тот же непреклонный разум, та же нетерпимость к тем, кто не смог добиться поставленной цели, имея равные исходные возможности, то же восхищение Америкой. Когда в конце 1930-х годов беженцы из нацистской Германии и Австрии попадали в Великобританию, более консервативные из них, восхищавшиеся богатыми английскими традициями, оставались жить там, а радикалы обычно ехали дальше, в менее предсказуемые Соединенные Штаты. Айаан Хирси Али явно относится к числу радикалов.

«О да, – сказала она в «Кафе де Флор», когда я спросил ее об Америке, – в Нью-Йорке, где можно увидеть людей с разным цветом кожи, я чувствую себя как дома. Некоторые настолько черны, что кажутся почти синими. У многих цветных дела идут очень хорошо, и это подтверждает, что успех не зависит от генетики».

Как и следовало ожидать, Айаан ушла от социал-демократов и вступила в партию свободного предпринимательства, WD. В партии, большинство которой составляют белые мужчины, с восторгом встретили красивую чернокожую женщину, критикующую государство всеобщего благоденствия и мусульманский радикализм, словно ходячая статуя Свободы. Но этот шаг еще больше отдалил ее от прогрессивных левых, видевших в ней теперь не просто врага мультикультурализма, но и отступницу. В результате к Айаан приклеился ярлык любимицы консервативно настроенных белых мужчин средних лет – профессоров философии Просвещения, хранителей европейских ценностей, защитников прав «коренных» голландцев, живущих в страхе перед иностранной угрозой.

Но и для WD она была излишне радикальной. Лидеры этой партии типичных «регентов» больше всего не любят, когда раскачивают лодку, а целью Айаан было именно это. Она всегда была скорее активистом, чем политиком, поэтому компромиссы и сделки, хлеб политиков, были не для нее. Как Пим Фортейн или ван Гог, она жаждала будоражить умы. Она хотела стать Вольтером ислама, критиковать веру, écraser l'infâme [31]. «Мусульманской культуре, – писала Хирси Али, – нужны книги, «мыльные оперы», стихи и песни, объясняющие, что есть что, и высмеивающие религиозные правила…» Она считала, что нужен фильм наподобие «Жития Брайана по Монти Пайтону», английской пародии на Иисуса Христа. Фильм о пророке Мохаммеде, снятый арабским Тео ван Гогом.

Я встретил Фунду Мюжде, голландку турецкого происхождения, артистку кабаре и газетного обозревателя, в кафе в Амстердам-Норд, старом рабочем районе на другом берегу залива, напротив Центрального вокзала. Ее отец когда-то работал там и жил во временных бараках для турецких гастарбайтеров, прозванных Лагерем Ататюрка. Он приехал в 1960-е годы, в поисках лучшей, более независимой жизни и образования для детей. В Анкаре он получил разрешение на работу, но только после того, как врач заглянул ему в рот и в задний проход, словно рабочей лошади. Голландские вербовщики рабочей силы отдавали предпочтение неграмотным мужчинам, с которыми у нового начальства будет меньше неприятностей.

Амстердам-Норд – район скромных семейных домов, построенных в 1920-е годы для рабочих верфей, теперь уже давно закрытых. Мемориальная доска на одном из зданий напоминает о надеждах, возродившихся в те дни, после окончания кровопролитной Первой мировой войны: «Пусть солнце мира тучи черные закрыли. Царя убили, трона кайзера лишили. Мы продолжаем строить корабли…»

Среди аккуратных домиков стоит большая новая мечеть. Бородатые мужчины в джеллабах стоят около входа или сидят на скамьях, переговариваясь на берберском языке. В нескольких минутах ходьбы от мечети находится приют для женщин, подвергшихся физическому насилию, которым управляет Паул Схердер, голландец, принявший ислам после того, как женился на марокканке. Во время нашей последней встречи он рассказал мне, с какими трудностями столкнулся после и сентября, а затем после убийства ван Гога, когда мусульмане боялись плевков и оскорблений. Чиновники стали вести себя более жестко, а иногда даже жестоко, особенно те, которые сами являются выходцами из иммигрантских семей. Именно они, сыновья марокканских или турецких рабочих, демонстративно отказывались снять обувь, придя в чужой дом, наступали ногами на молитвенные коврики, заставляли старого египтянина снять рубашку и показать свежий операционный шрам, чтобы удостовериться, что он действительно был в отпуске по болезни. Они лучше любого коренного голландца знали все тонкие и не очень тонкие способы унизить напуганного «аллохтона».

Фунда Мюжде – красивая брюнетка с короткой стрижкой. Ее речь, как и жестикуляция, типична для амстердамской актрисы – быстрая, немного театральная, слова налетают одно на другое не всегда в правильном порядке. В 2003 году она приняла участие в гастролях труппы, выступавшей со спектаклем «Монологи под паранджой». Турецко-голландские и марокканско-голландские актрисы рассказывали со сцены об интимных переживаниях мусульманских женщин, связанных с потерей девственности или мастурбацией, которые они не привыкли обсуждать публично. Айаан однажды сказала мне, что во время первого приезда на Запад ее больше всего удивило то, что женщины откровенно говорят о своей половой жизни.

«Монологи под паранджой» были навеяны «Монологами вагины».[32] Кроме профессиональных актрис читать монологи со сцены приглашали известных голландок, в том числе и Айаан Хирси Али.