Читать онлайн ««Кондор» оставляет следы». Страница 16

Да и зачем ей спешить, если ее покровители, правящие круги США, отнюдь не стремятся к тому, чтобы убийцы Орландо Летельера получили по заслугам, и препятствуют раскрытию всей правды о гибели патриота? Дж. Динджес и С. Ландау авторитетно утверждают, что «некоторые департаменты американского правительства отказались предать гласности, уничтожили или скрыли важные доказательства вины преступников»{14}.

С первых дней расследования, с сентября 1976 г., американские власти прятали концы в воду (достаточно вспомнить историю с докладной агента ФБР Шеррера). Тем же самым занимается и нынешняя администрация. Правительство Рейгана могло бы возобновить выяснение обстоятельств гибели видного чилийского эмигранта. Могло бы. Но не захотело. 3 марта 1981 г. корреспондент испанского информационного агентства в Вашингтоне передал следующее сообщение:

«Государственный департамент решил не обращаться в Верховный суд США с просьбой разобраться в вызвавшем много кривотолков постановлении апелляционного трибунала об отмене приговоров кубинским эмигрантам, обвиненным в убийстве чилийца Орландо Летельера».

Неудивительно, что новый посол чилийской хунты Энрике Валенсуэла, направляясь в Вашингтон к месту службы, заявил журналистам в мае 1981 г.:

— «Дело Летельера» меня не беспокоит.

Он дал понять тем самым, что по-прежнему привлекающее внимание мировой общественности убийство бывшего министра в правительстве Сальвадора Альенде ничуть не осложнит его отношений с американскими властями.

— Я думаю, — добавил Валенсуэла, — что мне легко удастся наладить добросердечный диалог с администрацией Рейгана.

Так оно и случилось. Не только у посла, но и у самой военно-фашистской хунты отношения с Вашингтоном стали сейчас еще более тесными и дружескими, чем при предыдущих администрациях.

Удивляться тут нечему. США были и остаются рассадником и организатором международного терроризма. Причем при администрации Рейгана, может быть, больше, чем когда бы то ни было. Ведь официальный Вашингтон взял ныне курс на всемерное сближение с террористическими диктатурами, в том числе и в Латинской Америке.

Уругвай, как отмечал член руководства компартии этой страны Хулио Гонсалес, называли при буржуазно-либеральных правительствах «латиноамериканской Швейцарией», «Афинами бассейна реки Ла-Платы». Имелось в виду, что в этой небольшой южноамериканской республике существовали «образцовые» буржуазно-демократические порядки.

Однако с конца 50-х годов страна все глубже увязала в глубоком политическом кризисе, что в конце концов привело к крушению существовавшей ранее системы власти. В июне 1973 г. в результате государственного переворота в стране была установлена реакционная диктатура.

Кроме внутренних причин переворота имелись и внешние. «Прологом чилийской драмы» назвал его Первый секретарь ЦК Компартии Уругвая Родней Арисменди. Развивая свою мысль, он отмечал: «Разгромленный во Вьетнаме, переживающий кризис своей глобальной стратегии войны и контрреволюции, имеющий дело с миром, где соотношение сил продолжает склоняться в сторону социализма, демократии, национальной независимости и мира, империализм Соединенных Штатов предпринимает яростное контрнаступление на юге Латинской Америки»{15}. Контрнаступление на «уругвайским участке фронта» организовало, как и следовало ожидать, ЦРУ.

Проамериканский переворот, по словам того же Роднея Арисменди, был осуществлен, чтобы «не допустить возможности будущей победы передовой демократии в условиях роста антиимпериалистических и рабочих сил…»{16}. Таким образом, внешние и внутренние причины июньских событий 1973 г. были тесно связаны между собой.

Империализм и внутреннюю реакцию особенно встревожило создание в 1971 г. так называемого Широкого фронта, куда вошли коммунисты, социалисты, христианские демократы, группы, вышедшие из традиционных буржуазных партий, различные левые группировки, видные независимые деятели и в их числе некоторые военные. Председателем фронта стал генерал Либер Сереньи.

Армия активизировала свое участие в политической жизни страны с начала 70-х годов. Это было связано с тем, что тогдашнее правительство бросило вооруженные силы на борьбу с «Движением за национальное освобождение» («Тупамарос»)[5] — нелегальной леворадикальной организацией представителей городских средних слоев, преимущественно интеллигенции. Эта организация, действовавшая исключительно в городах, развернула в Уругвае партизанскую вооруженную борьбу.

К осени 1972 г. «Тупамарос» были разгромлены. Однако военные продолжали активно вмешиваться в политическую жизнь страны, охваченной продолжающим углубляться социально-экономическим кризисом.

В процессе втягивания вооруженных сил в политическую борьбу в их недрах происходила постепенная дифференциация: обрисовывалось два крыла — ультраправое и умеренно-реформистское.

В феврале 1973 г. патриотически настроенные военные заявили, что впредь не намерены быть «вооруженной рукой экономических и политических групп». Они обнародовали привлекшие к себе широкое внимание общественности коммюнике № 4 и № 7, в которых изложили свою программу необходимых стране демократических преобразований. Программные положения этих документов, как отмечает Хулио Гонсалес, «частично совпадали с платформой рабочего и народного движения»{17}. Авторы двух коммюнике ставили вопрос о необходимости демократических преобразований, критиковали правительственную политику, обличали коррупцию. На митингах и демонстрациях народ заявил о поддержке требований «национальной реконструкций», выдвинутых реформистским крылом армии.

Официальный Вашингтон с неудовольствием следил за развитием уругвайских событий. Правительство, реакционная военщина Уругвая тоже были крайне встревожены. Они обрушились с нападками на патриотическую, демократическую часть военных. Иные из этих военных подверглись аресту. Некоторые были уволены в отставку или переведены в другие части. Эти чистки, а также правительственная пропаганда, разжигавшая в вооруженных силах настроения антикоммунизма, привели к тому, что в течение последующих четырех месяцев в армейской среде соотношение сил постепенно изменялось в пользу правого крыла.

27 июня президент Бордаберри, опираясь на правое крыло армии, распустил парламент и возглавил созданное им диктаторское военно-гражданское правительство. Институты «представительной демократии» были ликвидированы. Политические партии утратили возможность легальной деятельности. Начался новый, мрачный период уругвайской истории. Период, затянувшийся по сегодняшний день.

Новые властители страны сразу же после переворота столкнулись с упорным народным сопротивлением. Через два часа после роспуска парламента началась всеобщая забастовка, которая продолжалась полмесяца. В последующем сопротивление принимало другие — самые различные — формы, и диктатура ни на минуту не чувствовала себя спокойно. Стабилизации режима препятствовали также экономические трудности, переживаемые Уругваем.

К тому же и в самой армии оставалась прослойка военнослужащих-патриотов. Недаром в августе 1973 г. пленум ЦК КПУ среди основных направлений деятельности партии в новых условиях наметил «продолжать проведение политической линии, направленной на обеспечение союза демократических гражданских слоев с демократически настроенными военными»{18}. Правительство, опасаясь углубления противоречий в вооруженных силах и возможности возникновения на этой почве военно-политического кризиса, не прекращало чистку армейских кругов, начатую еще до переворота, перемещало офицеров из гарнизона в гарнизон. Руководителя Широкого фронта генерала Либера Сереньи, а также его соратников — генерала В. Ликандро и полковника К. Суфриатеги — бросили за решетку.

Среди тех, кто вызывал у властей сомнения в благонадежности (правда, в значительно меньшей степени, чем Сереньи, Ликандро или Суфриатеги), был некий полковник Трабаль. В офицерской среде он был человек известный и влиятельный, и потому от него избавились, так сказать, почетным для него манером — послали военным атташе в уругвайское посольство во Франции.

Что же он представлял из себя, этот видный офицер вооруженных сил Уругвая, бывший шеф военной разведки? И почему он стал неугоден новым властям?

Происходил он из семьи военных. Был твердым сторонником верности вооруженных сил конституции страны (иначе говоря, являлся противником военных переворотов). Был щепетильно честен и относился крайне неодобрительно к явлениям коррупции и стяжательства, распространенным в правящих кругах.