Читать онлайн «Возвращение ценности. Собрание философских сочинений (2005—2011)». Страница 21

С точки зрения имперской православной методологии (византинизма), древнерусское общество с момента принятия христианства должно было постоянно поддерживаться в состоянии этнической неоднородности (фактически отождествлявшейся с политической неоднородностью), потому что только так можно было утвердить, во-первых, наднациональную власть, и во-вторых, вероисповедный приоритет греческой религиозности, культурный (а следовательно, и политический) вассалитет Руси по отношению к Византии – в строгом соответствии с традицией римской государственности (Pax Imperium Roma). Вот почему на смену «горизонтальному» (властно-территориальному) делению внутри единого культурного пространства должно было прийти деление «вертикальное» (этно-социальное), иерархически организованное по принципу принадлежности к определенному «избранному роду», владевшему «землей» независимо от его природной принадлежности к самой «земле». Вот почему греческое православие не просто всегда желало этнической неоднородности русского общества, но оно всегда и поддерживало ее в качестве необходимого условия принудительного разрыва с собственной объявленной «идольским мраком», «поганством» и пр. прирожденностью самой распространенной народности, (а вовсе не ради «объединения разных славянских племен»), или, что то же самое, – ради отстранения (!) «земли» (традиционной русской общины) от рычагов власти, искони – со времен языческой, родоплеменной демократии – носивших на Руси демократически-выборный характер. В свою очередь, только идеологически и духовно опираясь на деспотическое, авторитарное православие, на Руси могла править элита, культурно и сословно противопоставлявшая себя основному этносу.

И здесь мы подходим к главной тайне русской истории – как древней, так и новейшей – этническая неоднородность в фактически мононациональном (или естественно тяготевшем к мононациональности) обществе могла поддерживаться исключительно за счет сословных (социальных, социально-политических) различий и перегородок, благодаря которым внутри единого этноса постепенно образовался, а затем искусственно поддерживался порвавший с собственной природой социальный слой, фактически представлявший собой новый этнос, социально и культурно обособленный внутри основного этноса, конституировавший себя именно в противоположность и в отрицание собственной прирожденности. И таким «новым этносом внутри базовой народности» со времен языческого Киева всегда был слой высшей, управляющей, политической элиты государства, составлявшийся преимущественно из очень небольшого числа представителей нескольких наиболее знатных «варяжско-половецких» (т.е. в природном отношении – вполне «космополитичных», «вселенских») великокняжеских, боярских родов, а так же присылавшихся из Константинополя высших руководителей церкви (в основном греков, евреев, сирийцев, болгар и т.д.), зачастую даже плохо понимавших язык местного населения и рассматривавших последнее в качестве необходимого объекта «колониальной эксплуатации». Важнейшей характеристикой этого слоя, идеологически, культурно и духовно поддерживавшегося греческим православием, был именно разрыв с собственной природой, т.е. системный, сознательный отказ от воспроизведения любых прирожденных («родовых») признаков, культурного характера, обычаев, языка и мышления не только «базового природного элемента», под которым естественным образом понималась русская прирожденность (в ее социально «низовом», «рабье-холопьем» состоянии), но и любой природы вообще.

«Грозовой миф», по одной из гипотез, утвердившийся на Руси перед самым принятием христианства, повествующий о непримиримом конфликте двух центральных для славянской мифологии Богов102, отчасти объясняет происхождение «враждебного начала» в отношениях власти и народа. А именно, за восемь лет до принятия христианства повсеместно насаженный Владимиром кровавый (с человеческими жертвоприношениями) культ Перуна наметил траекторию будущего этнокультурного разлома, расколовшего древнерусское общество. После чего приход христианства, построенного на античных реалиях тотального принуждения и рабства («вины» и «наказания»), априорного разделения людей на «свободных» и «рабов» и т.п., оказался уже абсолютно неизбежен. Изощренная, типично восточная «христианская» тактика прихода к власти в паре и в противоположность народному язычеству, с обязательным предварительным «обострением» последнего путем нехарактерного для него действа (человеческих жертвоприношений, в последующем создающих в народе чувство «вины» за содеянное), была опробована уже святым Константином, в 312 г. осуществившим христианский переворот в Римской империи точно так же на волне борьбы с нехарактерными для античного язычества человеческими жертвоприношениями103. Тем не менее, возможно, именно «доисторический» отказ подчиниться этнически чуждой власти повлек за собой постепенный выбор в пользу природно безразличной организованной социальной иерархии. Чему мог способствовать и более цивилизованный тип «территориального» (в отличие от «кровнородственного») устройства славянской общины, на котором настаивают некоторые исследователи (напр., А. Г. Кузьмин), не исключающий, конечно, ни возможности «удельного патриотизма», ни готовности сопротивляться этнически чуждой власти. Но даже если источником разрыва с собственной прирожденностью была этно-политическая ситуация Руси, сложившаяся к концу I тыс. н.э., в которой «высшим» потребовалось внушить «низшим» чувство вины и покорности сначала силой (что и нашло отражение в новой мифологии), все же именно греческое православие стало тем абсолютно адекватным механизмом, который через идеологически обоснованное устранение природных (а следовательно, и культурных) особенностей базовой народности обеспечил сохранение власти на Руси за принявшими христианство княжескими кланами. В частности, взамен традиционной языческой нравственности, православие «утверждало общий для всех нравственный кодекс, основанный на чувстве вины и голосе совести (курсив мой. – Д.Г.)»104. С тех пор социальное подавление прирожденности стало прежде всего механизмом удержания власти, мало изменившемся до настоящего времени. Освященный греческим православием абсолютно неустранимый социальный конфликт был положен в основание российской государственности, став ее главным опорным элементом (!), а незаживающая трещина «между самыми верхними и всеми остальными» на многие века вперед определила самый характер их взаимного конституирования на основе непрекращающегося взаимного противопоставления и отрицания (буквально: подняться наверх – перестать быть Русью, опуститься вниз – соединиться с Русью). Что и стало главной отличительно-аномальной чертой российского социума.

Поскольку утверждение общественной иерархии происходило независимо от природы культурного единства и даже вопреки ему («Корсуньское чудо» крещения Руси!), постольку со временем принадлежать к элите мог кто угодно, и даже скорее он, чем кто-либо из самого многочисленного природного элемента. Удостоившийся же «высокой чести» редкий представитель базовой народности, напротив, ради сохранения целостности сложившейся социальной системы должен был последовательно утратить все свои природные отличия, стать как бы свободным от каких-либо культурных признаков и даже малейшего намека на них. Характерный пример – из 540 служилых родов, подавших свои родословия в Разрядный приказ, только 35 признали своё исконно русское происхождение; остальные присочинили себе иностранных предков105. Таково было преобладающее негативное (либо стыдливо-негативное) отношение к «базовой народности» со стороны элиты в XVI – XVII вв. – в эпоху существования «Русского царства». Вот почему не стоит удивляться «новой колонизации» России, по словам А. А. Зиновьева, начавшейся в 1985 г. и проходившей под знаком «западнизации» верхов с естественным перемещением самого многочисленного природного элемента в низший слой («своего рода базисный слой»)106. Потому что прежде уже была аналогичная – «советская» – колонизация, в ходе которой была сформирована «новая, наднациональная общность людей, общество второго уровня по отношению к остальной стране», точно так же с Русью в качестве основного объекта колониального порабощения107. А еще раньше, на протяжении двух столетий (начиная с эпохи Петра Великого) от основного природного элемента, лишенного всяких человеческих прав и превращенного в «бессловесный товар», непрерывно «отчуждалась его образованная часть, пораженная в высшей чиновной бюрократии засильем иностранцев и иноверцев»108.