Читать онлайн «Фуксы, коммильтоны, филистры… Очерки о студенческих корпорациях Латвии». Страница 37

У крюшонного стола на филистрском вечере. 10 декабря 1932 г. Фотография из альбома корпорации Fraternitas Arctica

В отличие от немецких корпорантов, где идея индивидуального служения как в рыцарстве сочеталась с дружбой и товариществом, у русских это дополнялось еще идеями национального, патриотического служения, и для некоторых оно было, может быть, важнее, чем индивидуальное, чем попойки там, взаимоотношения с дамами и т. п.

Эти ценности не были разрушены и во время войны, и в эмиграции. В советский период корпорации были запрещены, но на похоронах они могли подписываться – «члены Рутении», это было. Корпорация рутенов взяла на себя миссию представлять Россию на прибалтийской территории. И брали на себя ответственность, например, когда становились переводчиками или присоединялись к пропагандистской кампании.

Латышские корпорации воспринимали все двадцать лет первой республики как ситуацию эксцессную, нестабильную, как период становления государства, где их национальная деятельность должна была служить окостеневанию, формированию хребта государства. То, что делали русские корпоранты во время войны.

Я видел, как на допросах в 1948 г. выявляли корпорантов и людей, так или иначе связанных с ними, чтобы через них – как через филателистов, геронтистов – выйти на «мировую антисоветскую сеть». Распространение слухов о всеобщем внедрении в корпорации секретных агентов разрушало дух единства, взаимного доверия, которое тут было краеугольным камнем.

Корпорации в Дерпте имели множество способов реализации своего духа и тела, а латышские корпорации в Латвии были как бы более ограничены в своих действиях, путях реализации. Отсюда – стычки студентов, в 1923 г. было избиение болельщиков матча, когда еврейская команда «Хагахоа», или «Макаби», выиграла у латышской команды. Или – было подбрасывание в русский театр вонючих петард.

Когда в 1934 г. тут произошел переворот, то одним из первых, поздравивших Латвию, был итальянский посол. Через некоторое время он не то чтобы отозвал свое поздравление, но заявил, что установившаяся в Латвии власть не имеет ничего общего с итальянским режимом того времени. Мне кажется, немецкие корпоранты должны были точно так же отнестись к латышским: они должны были понимать, что это не те корпорации, которые были у них. Хотя внешние элементы сходства, безусловно, и были. И вообще, сама идея объединения не по профессии, учебному заведению, а по национальному составу она говорит об уродливости, ущербности или о выспренности. Кстати, существовали еще и еврейские корпорации при Политехническом институте ‹…›

Корпорации были прежде всего социальными организациями, туда поступали дети буржуев, правительственных чиновников, крупных, зажиточных сельских хозяев. У них были определенные политические установки. Они были антисоциалистами, даже покушение на Райниса организовали, эти корпоранты, и поэтому социал-демократическая партия выделила одного офицера генштаба охранять Райниса. Они – корпоранты – освистали певицу Брехменштенгель, которая побывала в Советском Союзе и выступила с рассказом о том, как там в целом культурно. В деятельности корпорантов сочетались выступления против монархизма, против социализма, против коммунизма. Среди латышских корпорантов была и тенденция против немцев (сначала – как крестьян против господ, горожан против бюргеров), т. к. социальная струя тут все время вбирала и национальную. Ну и против русских.

Что такое корпоранты – хорошо показано в литературе и фильмах. Как они в пьяном виде закупают извозчиков, разъезжают по городу, распевая свои песни пьяные, кошку увидят – мяукают, собаку – лают…

Что заставляло юношей объединяться в корпорации – карьеризм, потому что как теперь кто проникает в партию, тот всех своих партийцев ставит на хлебные места, так тогда было с корпорациями. Корпоранты были у власти, имели между собой тесные контакты, выдвигали друг друга. Некоторые, конечно, мотивировали свое вступление идеальными соображениями, что, мол, это воспитывает мужество, такт, дружбу, умение держать себя в обществе. На самом деле в основе всего этого был карьеризм.

Один из моих знакомых – Катехов – рассказывал, что его папка входил (еще до войны) в одну русскую корпорацию, Рутения. И он вместе с друзьями напивался, и мамка папку ругала, «а чтобы мне пришло в голову спросить папку, что там и как там, – такое мне в голову никогда не приходило», – говорил он.

Старший брат моего лучшего друга, Таливалда Гринберга, Имантс, был в корпорации (Lettonia). Он приходил на наши школьные вечера и учил нас пить коньяк через лимон: кусочек лимона надо на рюмку коньяку положить, и потом – махнуть, выпить. Единственное, что от его корпорантства досталось мне. Ну они там научные доклады читали, в частности разоблачали Кришьяниса Валдемара в том, что он стал латышским патриотом только потому, что немцы его отринули. Он ведь женился на немецкой баронессе[257] и пытался войти в немецкое общество, но его отринули, и ему ничего другого не оставалось, как стать латышским националистом и связаться с русскими, с Катковым подружиться. И это – был доклад, сделанный в корпорации Lettonia, которая была сама во многом “детищем” самого Кришьяниса Валдемара![258] Так, они отыскивали самые удивительные явления, где кого можно разоблачить. Но в народе они больше известны своими похождениями, пьянками. Женские корпорации были – там пьянок не было. Теперешние – они сидят тихо-скромно, ничем не рыпаются, теперь партии у всех на языке. Эти же – корпорации – участвуют на похоронах, в поминовениях. А тогда – они были провозвестниками национализма, как и диевтуры. Ну и воспитание молодежи, мазпулки, теперь, в конце 1930-х годов, в противоположность скаутам, воспитывались в ультранационалистическом духе. Хотя мазпулки в Латгалии были и при русских школах, нельзя сказать, что туда только латышей принимали.

Прозвучал тогда тезис Ульманиса, который позднее был повторен Вайрой Вике-Фрейбергой, что в Латвии могут жить любые национальности, но что на первом месте всегда должны быть латыши. В повседневности, мне кажется, это никак не отражалось. В моей гимназии было так: девочек оставили в старом положении, а мальчиков пустили по свету. В другом помещении мы проработали месяц, потом нас оттуда тоже выгнали. На улице Гайзинь было большое здание, там на первом этаже была немецкая гимназия, а на втором – латышская, а на третьем – русская. Сразу возник вопрос – что делать, чтобы мальчишки не дрались. Решили так: начинать и кончать занятия в разное время. Сначала немцы начинали и кончали, потом латыши, потом русские. На самом деле никто не дрался. С немцами мои коллеги-латыши никакого общения не имели, но с русскими девочками (наша, латышская, была только мужская гимназия, а у русских были и мальчики, и девочки) латышские парни шибко дружили, ходили к ним на балы, флиртовали, и никаких национальных проблем не было; с немцами тоже не было. Теперь это объясняется тем, что тогда русских было мало.

У нас в классе было всего 10 мальчиков. Я был чисто русский, двое было смешанных, Нейман: отец – полковник генерального штаба, мать – русская. Отец потом в Америке возглавил литературную организацию. Когда был выпускной бал, отец был в командировке, то этот полковник пригласил мою мамашу и меня отобедать в офицерском клубе. Мы отправились, и его жена обратилась по старому обычаю к моей мамаше по-русски. Полковник сразу сказал: «Здесь по-русски не разговаривают». Мы тогда перешли на латышский. И еще был такой эпизод, уже после 17 июня 1940 года. Моя мамаша на улице однажды встретила другую мамашу моего одноклассника, сына профессора Майзите, она тоже была русская, говорила по-латышски, но чувствовалось, что она – не латышка. Моя мамаша обращается к ней по-русски, а та говорит: «После 17 июня я по-русски больше не разговариваю». Вот как люди относились. Но проявления – это ограничивалось такими вот редкими эпизодами.

Студентов-евреев латышские студенты-корпоранты били, и газета «Сегодня» печатала: «Куда смотрит Райнис? Почему не вмешивается?» Мой одноклассник Лукас (мать которого была русская, а отец – полковник), однажды подошел к одной красивой, хорошо одетой девочке-еврейке и что-то спросил там про еврейский язык, ну она прошла мимо, будто ничего не слышала. Такие фокусы допускались в отношение к евреям. С евреями были всякие контры, но между латышами и русскими – ничего. По традиции была неприязнь латышей к немцам, по старой памяти. И когда уезжали немцы, многие латыши искренне радовались.

«В. Вольфрам II Fr!Arc! ухаживает». Фотография из альбома корпорации Fraternitas Arctica. 1934 г.