Читать онлайн «Последний поезд в Москву». Страница 7

Социализация в финском обществе

Евреи, жившие в Финляндии, только по прошествии обеих войн стали финскими евреями, то есть частью финского общества, хотя уже с начала прошлого столетия занимали важное положение в истории столицы[40]. Еще в период между войнами евреи считались чуждым элементом. Владевшие несколькими языками, просионистски настроенные, урбанизированные – это было особое, занятое в основном торговлей меньшинство, чей уровень образования превышал уровень образования коренного аграрного населения. Сионисты подчеркивают, что именно благодаря образованию евреи смогли оставить такие традиционные для них занятия, как торговля одеждой и пушниной[41].

Благодаря владению шведским финские евреи ощущали большую близость к Швеции, чем к Прибалтике, где евреи говорили в основном на идиш.

Отсутствие в Финляндии еврейской школы ускорило ассимиляцию[42]. Финские евреи отличались от ранее сформировавшейся и более крупной еврейской диаспоры в Швеции еще и тем, что за редким исключением были выходцами из России и остались в Финляндии после службы в русской армии[43].

Солдаты-евреи имели данное царем право остаться жить в местности, где закончили службу. Финские евреи были типичной транснациональной группой населения, чья история не ограничивалась Финляндией: у многих из них были сильны родовые связи, в особенности с Россией, а также – вплоть до самой революции – с русской армией. Лишь по закону от 1 января 1918 года они получили финляндское гражданство. Моя мать, родившаяся в Гельсингфорсе (Хельсинки), стала финляндской гражданкой 3 января 1920 года в возрасте девяти лет.

Отношение к прибывающим в Финляндию евреям и их стремление стать финляндскими подданными его величества освещены в истории достаточно основательно. Одним из интересных моментов, затронувших и семью моей матери, было данное незамужним еврейкам право оставаться в Финляндии. До этого они, не являясь финляндскими подданными, по достижении совершеннолетия должны были вернуться в “местность, откуда были родом” – где скорее всего никогда и не бывали. “Местность, откуда они были родом” определялась по последнему месту службы отца и находилась где-то в Российской империи. Поэтому брак с солдатом-евреем, получившим право остаться, был самым верным способом также остаться в Финляндии.

По свидетельству Лауры Катарины Экхольм, согласно протоколам полиции, это была самая распространенная причина еврейских браков в Финляндии[44]. Как пишет Рони Смолар, незамужние еврейки стекались из прибалтийской провинции в Финляндию, желая найти там мужа-еврея и таким образом получить право остаться[45].

Я помню, как бобе называла своего мужа солдафоном, как обучала его шведскому языку – судя по всему, жить с ним было нелегко. С самого начала они были очень разными людьми. Первым шоком для невесты стали вставные зубы жениха…

Моя бабушка Сара Лефкович, согласно метрическим книгам, была родом из Турку, но выросла в Николайстадте-Вааса, где ее мать держала питейное заведение для солдат-евреев. Там маленькая Сара впитала шведский язык и шведскую культуру. Мой кузен, музыкант Гилель, с восхищением вспоминает, какое невероятное количество шведских детских песенок и потешек она знала. Мой дед Мейер был родом из русской еврейской глубинки. Ортодоксальный глубоко верующий еврей, сионист, в Хельсинки он стал процветающим бизнесменом. Мои кузены рассказывают, что в синагоге у него было собственное место, где и по сей день видны следы его ног. Жил он на углу Лённротинкату и Альбертинкату, так что до синагоги на Мальминкату мог дойти пешком, и в шабат ему не приходилось пользоваться транспортом.

Снайпер Мейер Токациер служил в седьмой роте Первого финляндского стрелкового полка в казармах Ууденмаа в Хельсинки и был отправлен в резерв в августе 1903-го[46]. Вышла ли Сара за него замуж, чтобы упрочить свое право на проживание в Финляндии, – вопрос, ответить на который уже невозможно.

Мамина социализация в финском обществе неизбежно началась сразу после необратимой ссоры с семьей. Моя младшая дочь Катарина нашла в списках сделавших пожертвование на основание Финского культурного фонда за 1938 год подпись “госпожи Фанни Нюберг”, внесшей 10 марок[47]. Ни родителей, ни братьев и сестер матери в этом списке нет, зато упоминается кузен моей жены “школьник Тимо Хольма”, будущий пастор, который тоже участвовал в сборе и пожертвовал столько же.

На родительской книжной полке стоят “Рассказы прапорщика Столя” Рунеберга в позолоченном кожаном переплете, на первой странице которого отцовской рукой вписаны владельцы: Бруно и Фейго Нюберг, 01.11.1939. Это и моя книга, которую я перечитываю спустя годы.

После Зимней войны мама перешла в лютеранскую веру[48]. Как рассказала отцу Маша в Риге в 1957 году, это было мамино решение. Ее крестили 28 мая 1940 года. Дело в апелляционном суде Турку на тот момент все еще находилось на рассмотрении, суд вынес решение только в июле 1940-го.

Когда разгорелась вторая Советско-финская война, и отец снова отправился на фронт, мама по объявлению в газете записалась в больницу Красного Креста водителем скорой. У нее были водительские права, и она умела водить отцовский “Паккард”. Хрупких женщин в 1940 году еще не брали в водители, и мама выучилась в Красном Кресте на “сестричку”. Она всю войну прослужила в Хельсинки в этой должности и получила медаль Свободы второго класса с красным крестом (для награждения медицинского персонала). Служила она в госпитале Экспериментального лицея на Аркадианкату, который специализировался на ранениях головы. Позже она продолжила карьеру ассистентом врача в больнице Красного Креста в Тёёлё.

После третьего раздела Польши в 1795 году Россия стала преобладающим по количеству евреев государством мира. До этого, если не принимать во внимание определенные исторически сложившиеся поселения, в России жили лишь единичные евреи. В глобальном труде о евреях в России “Двести лет вместе (1795–1995)” Александр Солженицын цитирует письмо Ивана Грозного королю польскому, датированное 1550 годом: “И ты бы, брат наш, вперед о жидех к нам не писал”[49].

Еврейское население, которое при Екатерине Великой насчитывало миллион, к концу Первой мировой войны выросло до 5 миллионов, что составляло 4 % населения Российской империи и более половины еврейского населения мира. Второй по количеству евреев была на тот момент Австро-Венгрия (около 2 миллионов). Та часть Российской империи, к которой относились нынешняя Восточная Польша, Литва, Белоруссия, западная часть Украины и Бессарабия, была известна как черта оседлости, откуда евреи по экономическим причинам стремились вырваться во “внутренние губернии” России и особенно в города.

Исключением являлись отвоеванная у Швеции в 1721 году Ливония, Рига, а также присоединенная при разделе Польши в 1795 году Курляндия, в которых зарегистрированным евреям дозволялось селиться. Ограничения были не расовыми, а религиозными, и не затрагивали исторических мест проживания: горских и грузинских евреев, изначально вышедших из Вавилона и обосновавшихся в Бухаре среднеазиатских, “туземных” (бухарских) евреев, а также караимов[50].

Черта оседлости и ограничение свободы передвижения сохранялись вплоть до Февральской революции 1917 года. Премьер-министр, реформатор Петр Столыпин в 1906 году предлагал царю отменить черту оседлости, на что Николай II ответил: “Внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя”[51].

Строгие ограничения с течением времени размылись. Во время Первой мировой войны, когда линия фронта достигла поселений, евреев обвинили в шпионаже, после чего началось массовое бегство в том числе из Курляндии во внутренние губернии. По мнению Солженицына, война уничтожила еврейские поселения как явление и практически открыла для евреев столицы, то есть Петроград и Москву[52]. Лишь в 1915 году от переселившихся за черту оседлости перестали требовать ежегодное разрешение на пребывание, то есть внутренний паспорт.

Линия фронта расколола надвое территорию от Ливонии до Галиции и Румынии. На этой территории проживало три четверти евреев всего мира.

О немецких солдатах у евреев сложилось положительное мнение, и они пытались вступать с ними в разговор, используя идиш. Немцы, по их мнению, были образованнее, чем русские или поляки [53]. У поляков евреи вызывали подозрения своей любовью к немцам, то есть слыли германофилами, а литваки – литовские и белорусские евреи, владевшие русским языком в качестве второго, – в свою очередь, русофилами[54].