Читать онлайн «История московской войны». Страница 6

А там и стародубцы признали его своим государем[36], дали ему, какое смогли, содержание и разослали от его имени по другим крепостям грамоты, которыми оповещали о прибытии государя и призывали переходить на его сторону. Написал [Дмитрий] письма и к пограничным литовским городам: «Как в первый раз я занял столицу с литовской помощью, так и теперь прошу выручить». Вскоре собралось к нему москвитян до трех тысяч — все же войско, хоть и не очень хорошее. Когда пришел поляк Меховецкий[37], он стал их гетманом.

С этим войском двинулся Дмитрий к Карачеву. В это время восемь тысяч людей Шуйского, старшим над которыми был Матиаш Мизинов[38], пытались взять крепость Козельск. Дмитрий скрытно пошел к ним от Карачева, застав врасплох, разгромил войско, и пленил самого Матиаша Мизинова. Когда Дмитрий вернулся в Карачев, литва, желая уйти с добычей, взятой под Козельском, стала бунтовать. Дмитрий, видя, что удержать их трудно, вырвался с тридцатью самыми преданными из своих людей (москвитянам он тоже не доверял) и уехал в город Орел. Из поляков был с ним лишь один, звавшийся Круликовским. В Орле [Дмитрий] находился в такой опасности, что приказывал Круликовскому спать у себя в ногах. Однажды Дмитрий лег спать, а один москвитянин, решив, что он уснул, встал, зажегши свечу над ним, и уже поднял нож для удара. Дмитрий разбудил Круликовского, толкнув ногами, а москвитянин, выронив свечу, улегся как ни в чем не бывало и притворился спящим. Дмитрий же встал, перешел на другое место и уже там дожидался рассвета.

Меховецкий сначала не знал, куда исчез царь. Расспрашивая, дознался наконец, что он в Орле, и послал к нему гонца с просьбой вернуться, объясняя, что присутствие царя поможет ему удержать войско. Но и на этот раз закрепиться Дмитрию не удалось, и он, не доверяя свою жизнь одним москвитянам, снова тайком уехал с преданными людьми. На этот раз он направился прямо в Путивль, именно там рассчитывая найти спасение, потому что, как я уже упоминал выше, этот город поддерживал и первого Дмитрия, который после смерти Бориса Годунова оттуда был взят на царство[39].

Сбежав лишь с тремя или двумя десятками человек, Дмитрий набрел на Валявского[40], который шел к нему с Киевской Украины. Его послал князь Роман Рожинский [41] с тысячью украинцев (ибо Дмитрий еще до этого сносился с князем Рожинским по поводу сбора людей и припасов). Потом он встретил Самуила Тышкевича [42] с тысячью польских людей. Дмитрий, конечно, не хотел называть им своего имени, но затем должен был сознаться, что он и есть царь. Рассказав обо всем, что недавно с ним произошло, он объяснил им причину своего бегства в Путивль. Его утешили, сказав, что явились к нему на службу, а следом ожидают и князя Рожинского, у которого польского войска намного больше.

Итак, Дмитрий получил подкрепления и мог рассчитывать на князя Рожинского. Тем временем прибывали со своими отрядами и другие поляки, как то: житель Киевского воеводства князь Адам Вишневецкий, из Брацлавского воеводства — Мелешко и Хруслинский[43]. Собрав все войско, Дмитрий вернулся под Карачев, но город ему уже изменил, перейдя на сторону Шуйского. Поэтому он двинулся к Брянску и расположился неподалеку от города. Здесь и застала его зима. Меховецкий вернулся к нему и до прихода князя Рожинского командовал войском. К Брянску же подошли и люди Шуйского и расположились по другую сторону крепости. Войско Дмитрия провело с москвитянами несколько сражений, но лишь потеряло время, Брянск взять он так и не смог и ушел на зимовку в Орел[44].

Когда в Московском государстве происходили эти события, князь Роман Рожинский постарался собрать как можно больше людей, и в этом ему помог случай: после рокоша остались целые отряды людей, сражавшихся как на стороне короля, так и на стороне рокошан. И когда прошел слух, что Дмитрий жив, к князю Рожинскому отовсюду потянулись люди. Всех нас собралось около четырех тысяч[45]. В этом году, под Рождество, князь Рожинский подошел к Чернигову и стал ожидать сбора всех людей. К находившемуся в Орле царю войско отправило послов, которые должны были сообщить о нашем вступлении в Московское государство и объявить условия нашей службы. Сами мы двинулись следом в начале нового года. Послов мы встретили уже под Новгородком [46] и там, на льду реки, они отчитались перед нами о делах посольства. Некоторые из наших засомневались: тот ли это царь, что был в Москве, или не тот? Они отвечали уклончиво: «Он тот, к кому вы нас посылали».

От Новгородка мы пошли спешно и прибыли к Кромам (город находился в шести милях [47] от Орла, где была царская резиденция). Там, в Кромах, ожидали мы конца зимы. В то же самое время войско Шуйского собиралось под Болховом, который лежал в восьми милях от Орла в сторону Москвы. Из-за очень глубокого снега, укрывшего землю на семь пядей[48], это войско не могло сойтись с нами. Встав в Кромах, мы снарядили послов (среди них был и я) в Орел к царю Дмитрию. Мы вновь объявляли о своем прибытии, сообщали свои условия и требовали у него денег (было нас в этом посольстве человек тридцать). Явившись к царю, мы, по обычаю, накануне справили приветствие, а затем и само посольство[49]. От имени Дмитрия нам отвечал Валявский, его канцлер. После речи пана Валявского он сам пожелал нам ответить и сказал на своем московском языке: «Я был рад, когда узнал, что идет пан Рожинский, но когда получил весть о его измене, то желал бы его воротить. Посадил меня Бог в моей столице без Рожинского в первый раз, и теперь посадит. Вы требуете от меня денег, но таких же как вы, бравых поляков, у меня немало, а я им еще ничего не платил. Сбежал я из моей столицы от любимой жены и от милых друзей, не взяв ни деньги, ни гроша. А вы собрали свой круг на льду под Новгородком и допытывались, тот я или не тот, будто я с вами в карты игрывал». После таких слов разгневались мы и сказали: «Знаем, — ты не тот уже хотя бы потому, что прежний царь знал, как уважить и принять рыцарских людей, а ты того не умеешь. Ей-Богу, жаль, что мы к тебе пришли, ибо встретили только неблагодарность. Передадим это пославшим нас братьям — пусть они решают, как быть». На этом мы с ним и разошлись. Потом прислал он к нам с просьбой остаться на обед и передал, чтобы мы на его речь не обижались — мол, говорил так нарочно. Задумались мы, а потом поняли, что прежний ответ был делом Меховецкого. Тот попал в трудное положение, ибо чувствовал, что придется уступить князю Рожинскому. Мы благосклонно приняли приглашение на обед, и на следующий день отправились уже в лучшем настроении. Вернувшись в Кромы, мы при отчете разъяснили все, что случилось. Большинство наших сошлось на том, что надо вернуться обратно в Польшу. Те же из наших, кто был с Дмитрием в Орле, просили нас задержаться, обещая, что все будет иначе, только бы сам князь Рожинский приехал и снесся с Дмитрием.

Князь Рожинский, не мешкая, выступил к Орлу. Одних лишь товарищей [50] ехало с ним до двух сотен, да своей пехоты он вел с собой три с половиной сотни. Все наши выехали из Орла ему навстречу (было это в пост[51]). Мы вошли в Орел и переночевали, а на следующий день князю Рожинскому передали, чтобы он ехал к царской руке. Когда же мы собрались и уже тронулись с места, вдруг приказали вернуться и подождать, пока царь займет свое место: он, мол, еще моется. Такая у него была привычка — каждый день мыться в бане. Он говорил, что так сбрасывает свои заботы; короче, нежился и оберегал здоровье. Князь Рожинский, не желая возвращаться, продолжил путь. Пришлось нам войти в царские покои до начала приема. Потом завязался спор между нами и царскими урядниками: они требовали, чтобы мы вышли из избы, пока царь войдет и займет свое место, мы же для приветствия должны были войти после. Князь Рожинский уступить не захотел, так что после долгого спора царь вынужден был пройти мимо всех нас. И шел он, стараясь не смотреть в ту сторону, где стоял князь Рожинский. Когда царь сел на свой табурет, князь Рожинский обратился к нему с речью и поцеловал руку, за ним пошли к руке и другие. После приветствия царь пригласил князя Рожинского и всех нас на обед. Рожинский сидел с ним за одним столом, а мы за другими. Во время и после обеда царь много беседовал с нами: спрашивал он и о рокошах, и о том, были ли среди нас рокошане. Наслушались мы и таких речей, и эдаких, даже и богохульства: говорил он, что не хотел бы быть у нас королем, ибо не для того родился московский монарх, чтобы ему мог указывать какой-то Арцыбес[52], или по-нашему — Архиепископ. Наши отвечали ему на это, кто как мог. Этот день завершился пиром, а на следующий день Рожинский потребовал встречи с царем с глазу на глаз. Царь медлил день, медлил и другой, после чего Рожинский собрался уезжать; уже вышла его пехота, выезжали и мы. Тем временем прибежали ротмистры и товарищи старого набора, они просили Рожинского и всех нас подождать до завтра и сказали: «Мы соберем у себя круг и, если царь по-прежнему не выкажет вам уважения, мы тоже уйдем, а Меховецкого низложим. Нашим гетманом будешь ты, князь Рожинский, — веди, куда хочешь наше войско, мы на все готовы». Вняв их уговорам, мы выехали из города и до утра остались в предместье.