Читать онлайн «История московской войны». Страница 11

Зима прошла у нас в мятежах и бунтах. Москвитян мы пока не тревожили, а они тем временем собирали против нас силы. В Великий Новгород был послан Михаил Скопин-Шуйский[104], двоюродный брат царя. Он хлопотал у шведского короля Карла о подкреплениях против нас: король должен был как следует платить посылаемому войску, а взамен получал две крепости недалеко от моря — Ладогу и Корелу[105].

Весной наши снарядили под Великий Новгород запорожских казаков (их было у нас немало). Казакам приказали расположиться недалеко от Новгорода, в Русе, выставить сторожевые отряды и сделать так, чтобы новгородцы признали нашего царя. Там [казаки] простояли без всякой пользы до самого лета.

Тем временем и мы под столицей не бездействовали: часто бывали сражения[106], в одном из которых гетман князь Рожинский был опасно ранен в бок стрелой из лука, — так, что острие ему вытащили насквозь через поясницу. Однако ему хватило мужества с такой раной верхом приехать к столице. Потом он поправился, но в седле находиться уже не мог, ибо тело его сильно немело.

Той же весной челядь нашего войска, которую господа посылали за припасами, подняла против нас бунт. Бунтовщиков было больше тысячи. Выбрали себе ротмистров и полковников; шатаясь по московской земле, занимались разбоем и не хотели возвращаться к своим господам. Дошло уже до того, что мы выслали против них роты, разбили, рассеяли, схватили старшин и посреди обоза посадили на колы. Во время расправы все мы, вместе с гетманом, были в седле, опасаясь бунта оставшейся челяди. После этого челядь вела себя тише и возвращалась к своим хозяевам.

Летом вышли из Швеции шесть или семь тысяч иноземных людей, собранных Скопиным. С ними, добавив больше десяти тысяч москвитян, Скопин двинулся к столице. Узнав об этом, наши казаки дали знать в главный обоз и отступили от Новгорода. Случилось так, что наше войско было разделено на несколько частей: пан Сапега стоял под монастырем Св. Троицы, Млоцкий с Бобовским были посланы под Коломну, моя рота сторожила дороги в столицу, остальных мы разослали в дозоры; в Вязьме, для большей безопасности, расположили запорожских казаков с их полковником Чижом.

Хоть наше войско и было разбросано, мы отправили против иноземцев и Скопина пана Зборовского с его полком. Придали ему и других людей, и запорожских казаков, что пришли из-под Новгорода, — так что все его войско составляло около четырех тысяч человек. Сначала Зборовский встретился с немецкой засадой под Торжком: их было тысячи две, не считая москвитян, и посланы были они против людей Зборовского. Последний провел с ними удачную битву, уложив до шестисот немцев. Здесь же Зборовский взял языков и, дознавшись у них, что наступает сильное войско, отступил под Тверь и стал ожидать [неприятеля], а в обоз к князю Рожинскому послал за подмогой[107]. Тверь находится милях в тридцати от столицы.

Так случилось, что в то время, когда пан Зборовский расправился с немцами под Торжком, у нас произошло крупное сражение с москвитянами под столицей. Мы отбросили их вплотную к городу и ушли с поля. А они вышли за нами с гуляй-городами, разместив в середине пехоту и арматы, а по бокам — конницу (больше всего которой было на правом крыле). (Гуляй-городы представляют собой поставленные на возы дубовые щиты, крепкие и широкие, наподобие столов; в щитах для стрельцов проделаны дыры, как в ограде. )

А мы, не зная, что неприятель пойдет следом, ушли к обозу за речку Ходынку. Она была хоть и маленькой, но обрывистой, так что отряду переправиться через нее было трудно. Здесь мы загородились от неприятеля, но не так, как следовало бы, поскольку, сойдя с широкого поля, оказались в месте более узком. Из обоза к нам прибыло четыреста человек свежей польской пехоты с несколькими небольшими пушками. Они встали на берегу той самой Ходынки. Напрасно тогда мы выстраивались [к бою], имея возможность уйти без потерь.

Тут со своими гуляй-городами подошли москвитяне. Наши не знали о гуляй-городах; завидев неприятеля, они решили, что наступает только московская конница, и поскакали к ней через речку. Три казацкие хоругви встали во главе и пошли вперед, за ними поскакала гусарская хоругвь (тому кто ее вел, не стоит этим хвалиться). Когда казацкие хоругви оказались на поле, из гуляй-городов стали палить, и казаки повернули назад. А гусарская хоругвь пошла вперед и направилась прямо на конницу, надеясь, что если удастся ее смять, гуляй-городы будут нашими. В ответ открылась пальба, в хоругви пало несколько лошадей, но, несмотря на это, отряд налетел на конницу. Москвитяне же, в расчете на прикрытие из гуляй-города, держались так, что приняли на себя удар копий. Затем пошли и другие хоругви, но они уже ничего не изменили. Первая хоругвь, сколько смогла охватить своими рядами, гнала москвитян в спину, другие хоругви пошли в свой черед следом, остальные обратились на гуляй-городы: отбили ружья, посекли пехоту, в пушки впрягли лошадей, чтобы отвезти в обоз. Если бы мы проследили за московской конницей, победа была бы в наших руках.

Московская конница, которую оттеснила первая хоругвь, быстро уходила и, чтобы не было сумятицы, шла почти рядом с нашими. Если бы наши хоругви, не вмешиваясь не в свое дело, обратились на левое крыло, то мы бы одержали большую победу. Но произошла ошибка: хорунжий первой хоругви, который должен был следовать за своим предводителем, увидев сбоку москвитян, присоединился к тем, кто их преследовал. Хоругви, следовавшие за первой, решили, что она уже смята, и ни с того ни с сего показали спину. Москвитяне опомнились, насели на нас и погнали, разя, прямо в Ходынку. Свои гуляй-городы они отбили, потому что наши хоругви все до единой вынуждены были спасаться бегством (тогда-то мне ногу и прострелили). Но это было еще не все, чем Бог нас наказал. На реке Ходынке у нас было несколько сотен пехоты, — с ее помощью мы могли бы поправить дело. Но пехотные ротмистры, похватав хоругви, побежали первыми; так что, когда дойдет до битвы, плохо, если у пеших ротмистров будут кони.

Тем временем наше войско удирало к обозу. Хорошо, что там оказался Заруцкий с несколькими сотнями донцов. У речки Хинки, где мы поставили укрепления для защиты обоза, он повел ответную стрельбу из ручного оружия. Иначе неприятель ворвался б на наших плечах прямо в обоз. Хотя победа была рядом, мы лишились тогда всей пехоты, потеряли убитыми нескольких ротмистров; немало было убито и ранено товарищей, челяди, лошадей, множество важных персон попали в плен и были увезены в Москву[108]. Попал туда и мой свояк Адам Боженцкий. С ним впоследствии случилась целая история, когда князь Иван Шуйский [109] подарил мне его, отпустив даром и вручив ко мне послание, — якобы ответ на мое письмо, которое Ивана Шуйского так растрогало, что он не только отпустил Боженцкого даром, позволив залечить раны (ибо тот был опасно ранен ударом сабли), но и всех пленников в московской столице кормил, а самым важным, когда тех освобождали по обмену, давал платье.

Москвитяне понимали, что имея множество важных пленников, можно торговаться с нами о мире. Пленникам они приказали выбрать из своей среды надежного человека, который вернулся бы обратно при любом исходе своей миссии, и отправить его к нам с условием: если мы хотим освободить своих многочисленных пленников, то должны прекратить войну и выйти из Московских государств, а иначе всех пленников погубят разными муками. Охотников, жаждавших выйти из плена с этим посольством, было множество. Тогда москвитяне приметили Станислава Пачановского, который в послы не порывался, и приказали отправить его. Придя к нам и выполнив поручение пленников, Пачановский получил такой ответ: «Мы хорошо знали, на что шли, и знали, что ставкой будет жизнь. Все мы готовы скорее умереть, чем отступить от своего предприятия. Дорого нам здоровье наших товарищей и родственников, но еще дороже нам добрая слава, ради которой мы сюда пришли».

Пачановский долго колебался: возвращаться с таким ответом или остаться с нами. Одни склоняли его к тому, чтобы, освободившись, он не возвращался в неволю. Другие убеждали не обрекать на жестокие муки своих товарищей, с которыми волей Господа Бога он оказался в заточении. Пачановский склонился к последнему совету и вернулся в плен. Этим он заслужил уважение москвитян, которые с тех пор держали его в лучших условиях, а у своих удостоился похвалы отныне и навсегда.