Читать онлайн «Японские записи». Страница 23

В этом смысле интересна также статья Поля Джонсона «Америка – больной гигант», опубликованная в английском еженедельнике «Нью стейтсмен» в августе 1964 года, где подчеркивается, что в Америке «… тревожно большой процент ее сынов и дочерей приходят на рынок труда, не имея элементарной общеобразовательной подготовки, необходимой для приобретения специальности. 30 процентов из них – это недоучки, не закончившие среднюю школу. Значительную часть из них можно назвать „практически непригодными“ – по уровню образования их можно сравнить с восьмилетними».

И далее Поль Джонсон указывает, что «… внутренние недостатки американской социальной и экономической системы создали дантов ад, в кругах которого обитают низшие классы, причем каждый последующий класс менее обеспечен и хуже защищен от невзгод, чем предыдущий».

– Невыносимость существования среди вечно нависающих над человеком каменных чудищ Нью-Йорка, – заметил Охара сэнсэй, когда я рассказал ему о статье Джонсона, – лишь усиливается от поразительного зрелища, которое вас неотступно преследует. По публикуемой в газетах статистике, в Нью-Йорке зарегистрировано свыше трех миллионов комнатных собак… Загадкой остаются причины столь необычного увлечения размножением собачьего поголовья в условиях невероятной перенаселенности города, который для животных, как и для людей, остается каменным колодцем. Гуманность к животным относится, конечно, к элементарным нормам для человека. Но в Нью-Йорке обнаруживается нечто патологическое… И природа мстит за то, что животные искусственно отторжены от живой природы, от их естественной среды и ввергнуты в условия железобетонного режима. Это приводит к катастрофическим последствиям – биологическому вырождению, появлению дегенеративных, ненормальных животных, неспособных переносить обычные климатические изменения. В Нью-Йорке собак выводят на прогулку в пластиковых попонах, резиновых капюшонах, в непромокаемой обуви, потому что они моментально хворают даже от капель свежего дождя. Животные отлучены от привычной для них еды. Они находятся на диете, получают специальный рацион, в который входят всякого рода заменители и химические вещества.

Делясь своими американскими впечатлениями, Охара замечает, что истина возникает при столкновении фактов, и это открывает нам путь к углубленному постижению жизненной правды. И в моем сознании возникают трагические сцены виденного: разъяренные полицейские собаки, натравляемые на демонстрацию, с бешеным остервенением набрасываются на негров, вгрызаются в их кровоточащие тела. Стервятники рвут когтями живых людей. Куклуксклановцы Миссисипи и рабовладельцы Алабамы, движимые животной злобой, густопсовой яростью человеконенавистничества, с помощью раскормленных волкодавов обнажили перед миром истинный смысл «гражданских прав», плантаторский образ жизни в сегодняшней Америке, цену западного гуманизма.

– Предприимчивые бизнесмены, – продолжает Охара, – создали для нью-йоркских собак портновские ателье, парикмахерские, салоны, специальные собачьи кафетерии. В Бэверли Хиллз американский образ жизни доведен до предела. Здесь созданы бассейны, где голубеет вода в мраморной оправе, особо предназначенные для комнатных собак… Собакам шьют модные накидки, шубы, головные уборы. Супруга хозяина картин с магазинными ценами возмущалась, что ее знакомые постоянно копировали наряды ее болонки. Она не могла равнодушно примириться с темг что всякие псы наряжались одинаково с ее любимицей. Эта ее глубоко оскорбляло, принижало достоинство ее собаки. Она поэтому вынуждена была заказать уникальный наряд для своей собаки в лучшем салоне Парижа. Теперь самолюбие дамы удовлетворено: ее болонка обеспечена импортным гардеробом. На всех изысканных собачьих нарядах красуются фирменные нашивки лучших французских ателье. Для собак, как для детей, в Нью-Йорке выпускаются особые игрушки. В аптеках продаются витаминные таблетки, гигиеническая вода для полосканья рта собакам, особая парфюмерия… И все это происходит на фоне хронической многомиллионной безработицы в США…

В голосе Охара, который внешне продолжает сохранять невозмутимость, обнаруживается внутреннее волнение, поскольку человек не может безучастно, индифферентно, как нормальное явление, анализировать враждебное ему, злое, уродливое. В его словах отчетливо проявляется чувство протеста, который вызывает в нем нелепая, непристойная, оскорбительная ситуация, очевидцем которой он оказался в дни своего пребывания в чуждой ему национальной и общественной среде.

И Охара с увлечением, по-своему даже умилительно повествует о прекрасном в окружающей нас жизни и естественных, живых цветах, которые щедро произрастают на его родной земле и так облагораживают существование людей.

– У японцев, мне кажется, особенно обострено восприятие живой природы, потребность физического ощущения родного пейзажа, его неистощимых красок, запаха весенних трав, морской влажности прибрежных камней, почти незримого движения песка. В буйстве красок природы, в горящем золоте листьев, в неисчерпаемом многообразии светотеней естественной палитры нас глубоко волнует и восхищает гимн благодарения солнцу и жизни. В брызгах солнца рождается тайна физиологии растений – листьев и трав. Перед нами возникает чудо происходящего в цветах живого процесса фотосинтеза. Все это открывает нам неведомые глубины гения природы, раздвигает горизонты нашего миропонимания, эстетической радости.

И, точно желая оттенить, что в дни своего американского визита его повсюду не покидало чувство контраста, Охара раскрывает американский иллюстрированный журнал и привлекает внимание к одной из его страниц с яркой цветной фотографией.

Изображенная здесь обстановка современной квартиры американца весьма красноречиво демонстрирует не только широко рекламируемый «модный» комфорт, но в определенной степени и взгляды американца на жизнь, его мироощущение, его эстетические идеалы. Здесь обнаруживается философия синтетических эрзацев и металла. Господствующий смысл, которому подчинены остальные соображения об окружающей человека среде, сводится к похвале нержавеющей стали. Именно металл, из которого выполнены главные предметы быта, славится здесь как наиболее целесообразный компонент, отвечающий утилитарным и эстетическим потребностям современного американца. «Обстановка из стали, выполненная с чувством воображения, создает комфорт и стиль, отвечающие самому изысканному вкусу… Да, даже букет цветов выполнен из стали. Их твердая спаянность покоряет грацией аранжировки цветов…» Этот словесный комментарий, весьма напоминающий редкостный парадокс, окончательно убеждает нас в том, что леденящие своей мертвенностью стальные цветы представляются американцам эстетическим апофеозом в нью-йоркских каменных джунглях. Тут от чарующей, сияющей сущности живых растений не осталось и следа. В этом как бы находит выражение эстетика абстракционизма, отвергающего смысл и ценность живой жизни.

Охара закрывает журнал, откладывает его в сторону и с той же непосредственностью продолжает говорить:

– Да… американцев понять нелегко! Их поведение порой создает впечатление людей неуравновешенных: сегодня они проявляют неудержимый энтузиазм по поводу вашего автографа, а завтра с мрачным трагизмом готовы засадить вас в тюрьму или пустить вам пулю в лоб с той безукоризненной элегантностью, которая ежечасно демонстрируется в ковбойских фильмах и детективах. Какой-то здесь непреодолимый психологический барьер для моего, японского понимания. Да, видимо, не только японского. Похоже, что в этом смысле японцы далеко не одиноки.

Нет, разумеется, причина здесь отнюдь не в какой-либо субъективности японцев, подумал я. В газете «Нью-Йорк таймс» от 7 июня 1964 года самими американцами описан судебный процесс в Нью-Йорке, во время которого, к изумлению заседателей и публики, некий директор бродвейского театра трогательно внес на руках свою жену в зал заседаний. Женщина, которая была не в состоянии самостоятельно держаться на ногах, разъяснила суду: «Я очень счастлива, что муж меня так любит… Когда шестеро мужчин избивали меня дубинками, мой муж не бросился ко мне на защиту только потому, что он любит принцип непротивления злу еще больше, чем меня».

Я опять слышу голос своего собеседника.

– Говорят, что каждый человек остается пленником своего времени и места. Мое поколение формировалось в досинкопическую эпоху. Классическая музыка импонирует моему слуху. Звуки джаза, не говоря уже о музыке модернистской, меня раздражают. И я вижу, что в мой традиционный мир властно вторгаются спазматические, конвульсивные ритмы тропической Африки. В общечеловеческом отношении я – на стороне африканцев, решительно против западного колониализма. Но в музыке африканской «культурный колониализм» заставляет меня сделать выбор не в его пользу и оставаться на позициях доафриканского музыкального нашествия…