З. Зорина - О чем рассказали «говорящие» обезьяны: Способны ли высшие животные оперировать символами?

Читать онлайн «О чем рассказали «говорящие» обезьяны: Способны ли высшие животные оперировать символами?». Страница 74

Автор З. Зорина

Для реконструкции вероятных ранних типов жестовой сигнализации предполагаемого общего предка антропоидов особое значение может представить сравнение с орангутаном (Pongo). По данным молекулярной биологии предок орангутана отделился от линии, общей для антропоидов, гоминидов и (предположительно) современного человека, больше 12 млн. лет назад[38]. Мозг орангутана согласно наиболее подробному исследованию Маусса (MAUSS 1911; Eccles 1995: 85–86, fig. 4, 5), ученика Бродмана (невролога, давшего общепринятую нумерацию полей коры головного мозга человека), отличается отсутствием тех зон, которые (как область Брока) отвечают за производство звуков речи: нет соответствий полям 44 и 45 по Бродману. Однако у орангутана можно увидеть соответствие задним продолжениям полей 21 и 22 и небольшому полю 40 возле сильвиевой борозды: эти части коры у человека связаны с речевой зоной Вернике, которая занята распознаванием речи. Сравнительно не так давно было обнаружено, что у орангутанов асимметрия области сильвиевой борозды выражена сильнее, чем у горилл; в этом отношении они решительно отличаются не только от низших приматов, но и от видов, в других отношениях более близких к антропоидам. На этом основании делается правдоподобное предположение, что уже около 12 млн. лет назад та близкая к сильвиевой извилине область мозга (Planum temporale), которая у высших приматов могла отвечать за разные виды коммуникации (не только звуковую), уже могла быть латерализована и наделена специальными функциями (GANNON, HOLLOWAY, BROADFIELD, BROWN 1999, с дальнейшей литературой). Правда, высказывалось мнение, что, в отличие от таких более близких к человеку высших приматов, как, в частности, горные гориллы, орангутаны являются амбидекстрами, то есть пользуются обеими руками одинаково (Grzimek 1949; Gijzen 1970; WARREN 1977: 171), но, однако, это не говорит непосредственно об отсутствии латерализации нервной системы и функциональной асимметрии мозга. Сравнительные данные о статистических характеристиках жизненного цикла у орангутанов, других антропоидов и человека показывают наличие ряда существенных сходств (ALLMANN, Rosin, Kumar, Hasenstaub 1998; Allmann 1999: 180–184).

Исключительный интерес представляют недавние наблюдения относительно коммуникационных способностей и возможностей обучения орангутана. Подробно описаны и зафиксированы документальными фильмами (один из которых я имел возможность видеть) эксперименты, проделанные над молодым орангутаном Чантеком на протяжении 1979–1986 гг. Этот орангутан, погруженный в людскую культурную среду, выучил примерно 127 жестовых знаков, которые после освоения он иногда объединял в жестовой речи с другими знаками в группы, каждая из которых включала по два знака, следующих друг за другом. Шимпанзе в аналогичных экспериментах могли объединять вместе большее число знаков, хотя они их выучивали с меньшей легкостью и скоростью, чем Чантек. Ситуации, при которых Чантек пользовался жестами, обычно были связаны с едой и питьем. Эти темы являются наиболее обычными и для всех других подробно описанных (в частности, в работах, обозреваемых в данной книге) случаев коммуникации человека с приматами (а отчасти и с другими видами, см. данные о попугае Алексе). Но Чантек также мог изъясняться посредством жестов и на другие темы, например касавшиеся его игр и некоторых других деталей повседневной жизни, а также самих жестов (иначе говоря, он мог совершать металингвистические операции над жестами, судя по документальному фильму, с отчетливым игровым компонентом, напоминающим языковые игры трехлетнего ребенка). Каждый из использовавшихся им знаков относился к очень широкому кругу предметов, связанных друг с другом цепочкой ассоциаций. Например, знак, относившийся к жуку, мог обозначать разных других насекомых, но также и рисунок, очертаниями напоминавший бабочку, маленькие коричневые порции пищи для кошек и небольшие куски испражнений. Знак, обозначавший собаку, относился также к картинкам, изображавшим собаку или гепарда, а также и к некоторым другим животным, в том числе к орангутану, которого показывали по телевизору, и к тигру, которого Чантек увидел в цирке. Тот же знак он использовал и по отношению к лающим звукам, которые он слышал по радио, и к шумному (как бы лающему) вертолету. Эта цепочка ассоциаций напоминает те значения слов, которые Выготский назвал комплексными. Поэтому число предметов, вовлеченных в называние посредством жестов, становилось практически неограниченным (что полностью отлично от наблюдаемого у таких птиц, как упомянутый выше попугай Алекс, и близко к возможностям ребенка до выработки понятийных значений слов). Не настаивая на вызывающем сомнения параллелизме филогенеза и онтогенеза, можно заметить, что при наличии очень ограниченного числа знаков и существенно (на несколько порядков) их превосходящего числа предметов, о которых идет речь, появление комплексных значений почти неизбежно — в особенности если, как у маленьких детей, по Выготскому и Пиаже, отсутствует необходимый для разумной классификации понятийный аппарат. Вместе с тем следует отметить, что, по экспериментальным данным (исследование ассоциаций после односторонних электрошоков, проводившееся нами в лаборатории Л. Я. Балонова и В. Л. Деглина), такие цепочки достаточно случайных ассоциаций характеризуют у современного человека (например, жителя Ленинграда 1970—1980-х гг.) семантику его правого полушария (ИВАНОВ 1998; 2004). В той мере, в какой правое полушарие наследует черты дочеловеческого мозга, сопоставление с коммуникацией Чантека представляется возможным.

Чантек использовал собственные имена, а не личные местоимения, обращаясь к людям. Эта черта его коммуникации с людьми тоже может быть сопоставлена с речевым поведением маленьких детей, которые предпочитают не использовать эгоцентрические слова и испытывают большие трудности в связи с употреблением личных местоимений-шифтеров, по Якобсону соотносящих сообщение с актом речи и с кодом. Употребление собственных имен, согласно сказанному выше, соответствует более ранним эволюционным возможностям.

За последнюю четверть XX в. была проведена целая серия многочисленных описанных в этой книге опытов подобного рода общения человека с антропоидами — шимпанзе, карликовыми шимпанзе (бонобо) и гориллами. Кроме системы жестов глухонемых при этом использовались и другие незвуковые средства сигнализации, в том числе и современные компьютеризованные. Примененные в этих работах методы и выводы, к которым приходят экспериментаторы, вызывают непрекращающуюся дискуссию (J. VILLIERS & P. Villiers 1979: 181–192; Savage-Rum-baugh 1986; Savage-Rumbaugh, Lewin 1994; Eccles 1995: 76–81; DEACON 1997, с дальнейшей библиографией, продолжаемой в настоящей книге; Savage-Rumbaugh, Shanker, Taylor 1998). Спор идет о том, нельзя ли признать результаты хорошей дрессировкой животного, не имеющей прямого отношения к обучению языку. Для достаточно надежной аргументации нужно учитывать данные лингвистики, психологии и семиотики (попутно замечу, что участвовавшие в реферированной в книге Зориной и Смирновой дискуссии издатели американских семиотических периодических журналов не обнаружили достаточных знаний русской научной литературы, в том числе и таких работ, как труды Выготского, давно переведенных и прокомментированных в США).

Число основных знаков, которые антропоид может выучить и употреблять в своем общении с людьми, не превышает двух или трех сотен.

Количественное отличие от среднего размера словаря ежедневно употребляемых слов любого естественного языка огромно. Такой словарь не может включать меньше нескольких тысяч слов, общее число лексических единиц в словаре достигает десятков тысяч слов, а в особых случаях (в языке профессиональных рассказчиков, сказителей и певцов в бесписьменных обществах или писателей в обществах, имеющих письменную литературу) может значительно превысить и это последнее число. Словарь антропоидов, пользующихся предложенной человеком системой общения, на два порядка меньше того, которым может располагать взрослый человек. Систему коммуникации шимпанзе, общавшейся с людьми, можно сравнить с речью ребенка в 172—2 года, когда от нескольких десятков слов (число, сопоставимое с числом сигналов в наиболее примитивных системах у животных) он переходит к двум сотням слов, но может еще не уметь их сочетать грамматически правильно. Другое количественно оправданное сравнение представляет речь человека при таком генетическом сбое, когда карликовые размеры мозга приводят к использованию минимального словаря[39]; подобные результаты дают и тяжелые формы афазии (поэтому сопоставление антропоидов с афатиками, впервые предложенное Выготским, в известных пределах оправдано; в эволюционном же плане речь может идти о семиотическом регрессе у антропоидов по сравнению с общим предком, — Иванов 1998).

Система, количественно и семантически сходная с теми, которые используются при общении человека с антропоидами, применялась взрослыми членами американского индейского племени команчей, когда они говорили со своими маленькими детьми не старше 3 лет.