Читать онлайн «О чем рассказали «говорящие» обезьяны: Способны ли высшие животные оперировать символами?». Страница 46

В следующих двадцати опытах применялись разные лексиграммы, но Шерман в этой новой ситуации каждый раз наблюдал за тем, что ему сообщалось, после чего просил именно то лакомство, которое ему называли. Так был установлен устойчивый диалог между обезьяной и человеком — обмен информацией об отсутствующем в поле зрения предмете с помощью языка-посредника.

В этой серии опытов Шерман допустил только две ошибки, при том что употреблялось много разных слов. Одна из ошибок оказалась очень интересной. В пятом опыте Шерману сказали, что в коробке лежат конфеты M&M’s, его любимое лакомство. В отличие от четырех предыдущих случаев он не попросил того, что было объявлено. Вместо этого он одно за другим выпрашивал те четыре лакомства, которые фигурировали в четырех предыдущих опытах! После того как ему четыре раза сказали, что в коробке спрятаны M&M’s, и он оставил это без внимания, было решено просто открыть коробку и показать ему. Он в удивлении открыл рот и, казалось, был поражен тем, что в контейнере оказались именно M&M’s, в точности как гласили лексиграммы. После этого случая он стал относиться к занятиям внимательней и, похоже, верил всему, что ему говорилось о спрятанных приманках. Возникло даже предположение, что Шерман просто проверял, правду ли ему говорят.

Несмотря на успешное установление диалога с человеком, эта процедура не побудила обезьян регулярно использовать лексиграммы для общения друг с другом. Похоже, что для того, чтобы освоить такое общение, они должны были не только научиться «говорить» (делать высказывания, быть адресантами), но и активно «слушать», воспринимать знаковые высказывания, адресованные не только человеком, но и сородичем. Судя по всему, дело было не таким уж простым, и С. Сэвидж-Рамбо поставила задачу этого добиться.

Оба шимпанзе использовали символы, но они не обращали внимания друг на друга и, конечно, не отдавали друг другу лакомство в ответ на просьбу — вопреки тому, как это делали люди в ответ на просьбу обезьян. У них имелся необходимый для этого минимум лексиграмм, но просто «слушать» и взаимодействовать с их помощью друг с другом оказалось разными задачами, очень далекими от навыков, которыми они владели. Требовались дополнительные ухищрения со стороны экспериментаторов, и здесь снова был использован тот же прием — вопросы о спрятанном лакомстве, но только обезьяны уже задавали их друг другу сами.

Они находились в разных помещениях, разделенных прозрачной перегородкой. Во время опыта только один из шимпанзе наблюдал за тем, как в контейнер помещали какой-то из 11 видов пищи (бобовые лепешки, бананы, обезьяний комбикорм, молоко, апельсиновый сок, другие соки, кока-кола, апельсины, сладкий картофель, хлеб, конфеты) и запирали. На запоминание содержимого контейнера шимпанзе давали примерно одну минуту, после чего отводили к клавиатуре и спрашивали, что там находится. Второй шимпанзе (наблюдатель), не видевший загрузки контейнера, «читал» только ответ первого. После этого он получал доступ к клавиатуре и мог «попросить» это лакомство, как раньше просил его у экспериментатора. Если он правильно расшифровывал ответ информатора, контейнер открывали. Если информатор или наблюдатель ошибались, им ничего не давали, только позволяли убедиться, что они ошиблись.

Животные очень хорошо определяли содержимое контейнера (удачных наименований обычно было от 90 до 100 %). То же происходило и в контрольных опытах, когда экспериментатор, находившийся вместе с шимпанзе-наблюдателем, не знал, что там находится, и не мог ему невольно подсказать. Обезьяны менялись ролями, содержимое контейнеров заполнялось случайным образом. В качестве контроля применяли и несколько других приемов, предотвращавших возможность сообщать о содержимом контейнеров, минуя употребление лексиграмм. В случае если информатору не давали клавиатуры и животные общались невербальными средствами, то при попытке побудить наблюдателя попросить пищу с помощью клавиатуры он угадывал содержимое контейнера крайне редко (в 20 % случаев) или отказывался от нее вовсе.

Делались и другие попытки проверить, могут ли шимпанзе просить пищу друг у друга, для чего их помещали в соседних комнатах, разделенных прозрачной стеной с отверстием. Одному давали несколько видов еды, которую не видел второй шимпанзе. Первый «оглашал меню», а второй с помощью клавиатуры сообщал, что именно он хотел бы получить. Точность выполнения просьбы (выбор из нескольких вариантов) была очень велика, за исключением тех случаев, когда дело касалось чего-то очень уж вкусного. В таких случаях обладатель еды иногда делал вид, что не понимает, о чем идет речь, или предлагал что-нибудь другое, например, обезьяний комбикорм вместо шоколада.

Еще один вариант диалога стал возможен, когда обезьян научили пользоваться ключами для отпирания контейнеров с приманкой. Их снова разводили по комнатам, разделенным прозрачной перегородкой, в каждой из которых имелась клавиатура. У одного шимпанзе находились запертые контейнеры с продуктами, у другого — ключи от них. Владелец контейнеров знал, каким ключом открывается каждый из них. Получив сообщение о том, чего хочет сосед, он затем просил дать ему соответствующий ключ, открывал контейнер и передавал лакомство через отверстие в перегородке, а по дороге нередко и сам к нему прикладывался. Когда владелец контейнера ошибался и просил (или получал) не тот ключ, он смотрел на клавиатуру, на экран и исправлял ошибку, а обладатель ключей бросал негодный ключ и передавал правильный.

По мнению С. Сэвидж-Рамбо, эти работы показали, что в отличие от Ланы Шерман и Остин понимают значение слов. Мы бы выразились точнее: эти обезьяны понимали значение слов в большей мере, чем предыдущие. Таким образом, Шерман и Остин научились использовать знаки для того, чтобы общаться и с человеком, и друг с другом, называть предметы, в том числе отсутствующие. Самое главное, они научились не только отвечать на вопросы, но вести диалоги и с их помощью воздействовать на поведение друг друга и окружающих. Иными словами, их язык обладал как свойством продуктивности, так и свойством рецептив-ности. Справедливости ради следует еще раз напомнить, что сходный с нашей точки зрения тип поведения был ранее описан Футсом (Fouts ET AL. 1982, 1984, 1989) у шимпанзе Бруно и Буи, которых обучали амслену и которые (одними из первых) стали спонтанно применять жесты в общении друг с другом. Правда, их знаковое общение было, по-видимому, эпизодическим, и его не изучали столь последовательно. Позднее, когда образовалась «семья Уошо», Д. и Р. Футс регулярно отмечали спонтанные диалоги владеющих амсленом обезьян и проводили их видеорегистрацию и анализ (см. ниже). Как мы упоминали, прообраз такого взаимодействия наблюдал в 1960-е годы А. И. Счастный, в опытах которого шимпанзе обменивались жетонами и ключами для получения нужной им приманки.

Наряду с этим данный этап исследований убедительно подтвердил, что обезьяны действительно способны употреблять лексиграммы не только как знаки-просьбы, как бы слитые с обозначаемым предметом, но и как знаки-референты — только для наименования. Было показано также, что в основе их «языкового поведения» лежат не жесткие условно-рефлекторные связи, а достаточно отвлеченные представления, которые позволяют использовать лексиграммы в отсутствие обозначаемых предметов не только при общении с человеком, но и при общении друг с другом. Это послужило еще одним веским доказательством того, что их языку присуще свойство перемещаемости и что употребляемые ими знаки можно рассматривать как символы (SAVAGE-Rumbaugh 1984; Savage-Rumbaugh et al. 1978, 1980b, 1993, 1998 и др.). Самое же главное достижение этих экспериментов состояло в том, что они доказали способность шимпанзе к двустороннему регулярному обмену знаками, когда говорящий (адресант) превращался в слушателя (адресата), а затем снова в говорящего и т. д.

Ни Шерман, ни Остин не отличались склонностью к спонтанным «высказываниям» — тогда как даже у Ланы, поведение которой обычно рассматривается как пример крайне ограниченного освоения языка-посредника, Д. Рамбо наблюдал достаточно много таких случаев. Тем не менее, по крайней мере Шерман был не совсем чужд этого: Сэвидж-Рамбо приводит эпизод, когда он увидел в окно шимпанзе, которого несли в небольшой клетке-переноске, и тут же нажал лексиграмму «СТРАШНО».

Полученные благодаря Шерману и Остину результаты показали, что шимпанзе действительно понимают «слова», которыми они пользуются, и способны к активному диалогу для достижения определенной цели. С. Сэвидж-Рамбо сочла, что наступило время вернуться к «проклятому вопросу» — понимают ли шимпанзе синтаксис языка-посредника, но вернуться на новом уровне знаний об их языковых способностях и с новыми методическими подходами. Обстоятельства благоприятствовали осуществлению этих планов.