Читать онлайн «Украина в глобальной политике». Страница 26

Действительно, с учетом роли США в мировой экономике и сосредоточенного на их территории экономического потенциала никто не был заинтересован в их моментальном крахе. Разрушение созданной США экономической модели до появления новой привело бы к экономическому хаосу в масштабах планеты, а социальные потрясения, чреватые дезинтеграцией США, поставили бы отнюдь не праздный вопрос о том, в чьих руках окажется их военный (в том числе ядерный) потенциал, а также о том, кто и как эти руки будет контролировать.

Мир и Россия были заинтересованы в плавном и безболезненном переходе от американской гегемонии к многополярному планетарному устройству. Москва готова была оказать Вашингтону помощь в таком переходе. Кстати, Пекин высказывался в аналогичном духе. В принципе, в последнее десятилетие позиции России и Китая являются близкими не столько по конкретным вопросам (здесь как раз масса противоречий), сколько по стратегическим подходам. И Москва, и Пекин исходят из того, что при строительстве новой мировой политической и экономической системы должны учитываться объективные интересы всех. Никто не должен чувствовать себя униженным. Должен быть услышан голос каждого. Устойчивость системе придает ее универсализм (Россия и Китай имеют тысячелетний опыт создания и развития универсалистских империй), а универсализм достижим лишь на базе разумного компромисса. Кстати, именно таким путем решаются российско-китайские противоречия (порой весьма острые). Стратегическое понимание необходимости компромисса приводит Москву и Пекин к обоюдной гибкости, когда переговорная позиция заключается не в том, чтобы любой ценой настоять на своем и дожать партнера, принудив его принять невыгодное решение (которое он потом будет стремиться пересмотреть при первом удобном случае), но в том, чтобы проложить путь к взаимоприемлемому решению проблемы.

Именно поэтому Москва была готова к компромиссу с ЕС по ситуации на Украине даже после того, как в Киеве состоялся государственный переворот, и шла на серьезные уступки в этом вопросе. В Кремле резонно полагали, что стратегический союз с ЕС, открывающий путь к глобальной перезагрузке системы, важнее, чем сомнительный приз в виде разоренного и полураспавшегося государства, значительная часть населения которого настроена по отношению к России, русским, российскому руководству и российской модели государственности (о которой они, впрочем, имеют извращенное представление) весьма негативно. Абстрактные эмоции (общая история, братство, один народ) вынужденно уступали место геополитическому расчету, диктовавшему необходимость придерживаться единственного пути, дающего шанс на невоенный и неразрушительный выход из глобального системного кризиса.

Объективно позиция США была иррациональна. Вашингтон отказывался от выгодных компромиссных предложений, не принимал даже уступок и упорно шел по пути конфронтации, который давал Америке в лучшем случае (в случае победы) лишь отсрочку в неизбежном развитии системного кризиса, но в результате резко усиливал разрушительность конечной катастрофы. В случае же поражения США теряли все и сразу. Однако эта иррациональность имеет свое логическое объяснение. Федеральная резервная система (ФРС) США, как частное предприятие, ориентирована на реализацию коммерческих интересов владельцев, то есть на максимизацию прибыли. Пока интересы государства и владельцев ФРС совпадали, проблем не возникало. Но в тот момент, когда стратегические интересы государства, требовавшие реформирования действующей модели (что предполагало фактическое банкротство ФРС), разошлись с интересами ее частных владельцев, последние оказались превалирующими. Это нормальная реакция любого многомиллиардного бизнеса (а в данном случае речь идет о бизнесе стоимостью в триллионы) – система, приносящая доход, должна работать до последнего, даже если она оказывается разрушительной для общества. Многомиллиардные прибыли можно получить сегодня, а проблемы возникнут позже, и не исключено, что решать их будет уже следующее поколение владельцев ФРС. Учитывая переплетение бизнес– и политических связей в США и то, что владельцы ФРС фактически контролируют американскую политику, сложно было ожидать от них другого решения. Бизнес никогда не принимает решение за своих потомков. Потомки в новой, неизвестной сегодня ситуации, в которой они будут лучше ориентироваться, сами примут решение. Бизнес у будущего только берет взаймы и старается транслировать туда свои проблемы.

Поэтому ставка России на договоренность с Европой, с выведением США за скобки процесса и фактическим принуждением их вписаться в новую систему, была верной. Дальнейшее зависело от европейских элит, которые были далеко не столь монолитны, как американские. Параллельно с евробюрократией, контролирующей руководящие структуры ЕС и ориентированной на США, существовали национальные политические элиты, ориентированные на интересы европейского бизнеса. Раскол между ними был в последние годы очевиден. Руководящие органы ЕС раз за разом принимали антироссийские решения, заявления и резолюции, максимально затрудняя экономическое сближение Москвы и Брюсселя. В то же время национальные правительства, как правило, оказывались более договороспособными.

Данное положение вещей объясняется тем, что евробюрократия, как любая бюрократия, является предельно консервативным и инерционным механизмом, в ее рамках политик превращается в функцию, лишаясь собственных взглядов и эмоций. Движению этого механизма личность не может противостоять, как не может человек противостоять движению толпы. Надо либо двигаться в одном с ней направлении, либо уходить на обочину, либо толпа тебя сомнет. Этот механизм долгие десятилетия настраивался на работу в режиме младшего партнера США, когда европейские структуры фактически дублировали решения Вашингтона. С одной стороны, это порождало интеграцию евробюрократии (по крайней мере, ее верхушки) в находящиеся под контролем США глобальные финансово-политические структуры. С другой стороны, личные политические карьеры десятилетиями выстраивались на основе лояльности системе, в которой США играли доминирующую роль. В качестве побочного эффекта это порождало еще и инфантилизм евробюрократии, не чувствовавшей ответственности за результаты своих решений, поскольку они только ретранслировали, технически и юридически оформляли в качестве официальной позиции Евросоюза волю США.

Ликвидация системы американского доминирования в Европе, даже в наиболее щадящей форме, ставила под удар политические, карьерные и финансовые интересы бюрократической верхушки ЕС. Поэтому ее представители инстинктивно занимали позицию сохранения трансатлантического единства. В данном случае, безотносительно к личным качествам отдельных персон, евробюрократия традиционно действовала как единый механизм.

В свою очередь, политические элиты стран ЕС, ориентирующиеся на интересы национального бизнеса, были неспособны выступать единым фронтом – хотя бы ввиду существования политических и экономических противоречий между различными государствами ЕС, при решении которых они также обращались к посредничеству центральных органов ЕС и к Вашингтону как к третейскому судье. В конечном итоге ключевая роль в определении позиции Евросоюза принадлежала двум силам:

1) Германии, являющейся экономическим локомотивом ЕС и политически опирающейся на германо-французский союз;

2) США, контролирующим группу восточноевропейских лимитрофов, вступивших в ЕС как раз в нулевые годы (2004–2007) и в большинстве своем настроенных антироссийски.

Экономические и политические связи Германии с Россией последние двадцать лет развивались по восходящей. Однако так же, как США были заинтересованы в сохранении дававшей им односторонние преимущества глобальной политико-экономической модели, Германия была заинтересована в сохранении аналогичной модели в рамках ЕС, поскольку в ней она доминировала. Именно эта модель обеспечивала работу финансового пылесоса, высасывающего ресурсы стран ЕС в пользу Германии. В то же время в вопросе сохранения данной модели Германия не могла обойтись без поддержки неформально подконтрольных США руководящих органов ЕС (в первую очередь Еврокомиссии). Восточноевропейские лимитрофы, наряду с традиционным европейским союзником США Великобританией, являлись механизмом влияния Вашингтона в Еврокомиссии. Так что и от них Германия зависела. В конечном счете Берлин должен был или отказаться от попыток сохранить свое единоличное доминирование в ЕС, или подчиниться США. Федеральный канцлер Германии Ангела Меркель выбрала подчинение и настолько связала себя публично с этим выбором, что теперь изменить его можно будет только после следующих выборов в Бундестаг, если партия Меркель (ХДС) потерпит поражение и уйдет в оппозицию или, одержав победу, решит изменить политическую линию и откажется выдвигать Меркель на пост канцлера. Еще один вариант – досрочная отставка Меркель – в принципе не характерен для германской политики.