Читать онлайн «Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке». Страница 47

Я объединил его рассказы о самом начале войны и считаю этот материал, проверенный и заверенный О. Я. Хотинским, ценным историческим документом.

Правдивость этого человека я почувствовал с первых его слов, когда он признался, что, узнав о начале войны… обрадовался.

Обрадовался, потому что накануне его непосредственный начальник – командир батальона Дмитриев (незадолго до этого давший ему рекомендацию в партию) – привез с охоты лисенка, которого решил передать в пионерлагерь дочке. А тут батальон направили на строительство укрепрайона возле самой границы. Хотинского же оставили в лагере (по указанию замполита полка батальонного комиссара Антонова, который готовился к поступлению в военную академию, и Хотинский занимался с ним математикой). Поэтому, уезжая, комбат оставил лисенка на Хотинского, наказав кормить и беречь его. Лисенка посадили в большую корзину, которую сверху много раз крест-накрест перетянули толстой веревкой. Однако утром 22 июня Осип Яковлевич обнаружил, что лисенок перегрыз веревки и убежал, и ожидал «суровой кары» по приезде начальника. А тут вдруг на границе начались события, которые полностью снимали эту проблему.

Я не стал включать этот случай в подборку исторических свидетельств О. Я. Хотинского, но, по-моему, он отлично помогает представить определенную безмятежность того времени и убеждает в достоверности рассказов Осипа Яковлевича о начале войны.

Я коренной москвич, родился в 1919 г., в 1939 г. окончил среднюю школу и в том же году поступил в МВТУ. Однако в конце октября был призван на действительную службу. После обучения на минометчика в запасном полку успел в течение месяца поучаствовать в Финской войне. В июне 1940 г. в составе 222-го полка 49-й стрелковой дивизии вошел в Эстонию, где мы жили в лесу возле города Выру в палатках, сложенных из солдатских плащ-накидок. В конце июля наша дивизия была переброшена в Западную Белоруссию и вошла в непосредственное подчинение 4-й армии Западного Особого военного округ. Наш полк расположился на станции Черемха, командиры квартировались в частных домах одноименного поселка, а красноармейцы жили в больших землянках на 50 человек, которые были до нас вырыты в лесу (полутораметровой глубины котлован, одно бревно и двухскатная крыша; печка; слева и справа одинарные нары, на них матрацы и одеяла; перед нарами полка для обмундирования; по земляному полу бегали крысы). Я был замполитрука минометной роты (четыре треугольника на петлицах, как у старшины). Как было положено в то время, раз в неделю у нас проводились политзанятия: «большевики-меньшевики, бухаринцы-троцкисты, коллективизация-индустриализация» и так далее.

И вот самая большая для меня предвоенная загадка: неожиданно в первых числах июня собрали в зале клуба дивизии в городке Высоком весь политсостав дивизии, в том числе всех, кто проводит политзанятия, и начальник политотдела дивизии поставил задачу: отменить все занятия и провести четыре занятия по теме «О Германии», материал по которой был роздан нам в виде отпечатанных на гектографе нескольких десятков листов бумаги каждому. Интересно, что материал был написан от руки, а уже потом размножен.

Германия от нас – вот она, в тридцати километрах (станция Черемха сейчас на территории Польши). Так вот, в этом политотдельском материале все было сугубо мирным: там излагалось, что такое Германия, какая там природа, какие дороги, какое там население, как живут, какое водоснабжение и т. д. Никаких вопросов по военным аспектам в этом материале не было.

Когда занятия эти начались, бойцы, естественно, стали задавать мне вопросы: «Товарищ замполитрука, так мы что, воевать туда пойдем?» В материалах, которые нам раздали в политотделе, про это ничего не было сказано. Значит, сам соображай! Вот и соображали: «Нет, конечно, мы дружим, у нас же договор о дружбе… Но если вдруг… В условиях сложнейшей международной обстановки» и т. п.

Я в своей минометной роте успел до начала войны провести только два таких занятия по Германии. Мы тогда всё это делали, не понимая, для чего это надо. Ведь даже намека на войну не было. Правда, выдали нам в первых числах июня новые противогазы (в отличие от обычных их маска уши закрывала) и личные медальоны – черные круглые пластмассовые пенальчики, в которые вкладывались два листка пергаментной бумаги с лично заполненными данными владельца, включая домашний адрес (я еще помог нескольким бойцам-узбекам заполнить их). В июне нам улучшили обувь: ботинки с обмотками заменили сапогами, рядовым – кирзовыми, сержантам – яловыми. Правда, тем, кто демобилизовался (в моей минометной роте в начале июня демобилизовалось 4–5 человек), стали в отличие от прежних лет выдавать никуда не годное обмундирование, так как в демобилизационных аттестатах было указание дома сдать военную форму в райвоенкоматы.

Еще одна интересная деталь тех дней. За неделю до войны появились слухи о готовящихся больших учениях.

Сегодня я один из немногих, кто все это видел, кто уцелел в войну и может об этом рассказать, но сегодня, даже еще больше, чем тогда, меня мучит вопрос: ведь в те последние предвоенные дни наше начальство больше всего боялось провокации, способной испортить отношения с Германией или даже столкнуть наши части. А ведь перед самой войной во всех приграничных округах на Западной границе советские солдаты в открытую изучали Германию, почему же никто не опасался, что это может быть воспринято немцами как подготовка Красной Армии к войне с ними?

Четкий ответ на этот вопрос дает гипотеза, изложенная в книге «Великая тайна»: нам тогда было приказано изучать Германию не как будущего врага, а как будущего союзника, через территорию которого нашим войскам придется ехать. И, скорее всего, немцы об этом были информированы советской стороной.

Теперь насчет перешивки железнодорожной колеи. Железная дорога проходила в 500 метрах от расположения нашего полка, и я с полной уверенностью могу сказать, что у нас никаких работ по переводу ее на европейскую ширину до начала войны не проводилось. Но этого и не надо было делать, потому что два полка нашей дивизии, 15-й и 212-й, находились в 10 км от границы, и если готовилась переброска войск через Германию, то, скорее всего, вариант переброски нашей дивизии к Северному морю был таким: своим ходом до границы, там (возле ст. Семятичи. – А. О.) – переход границы в специально организованном проходе (далее своим ходом еще 10 км до ближайшей железнодорожной станции Дрогичин. – А. О.) и погрузка в составы уже на узкой колее.

От нашего же полка, начиная с весны, один батальон постоянно выделяли на строительство укреплений, главным образом ДОТов. Основу такого ДОТа составляли два деревянных сруба, между ними заливался цементный раствор с камнями, сверху – два наката бревен и опять бетон. Должен отметить, что было два варианта работ по строительству укреплений. Первый – у самой границы на виду у немцев, там работали красноармейцы, командовали сержанты, а командиры даже не присутствовали. Там работали скорей для виду с весьма частыми перекурами. Второй – в глубине нашей территории, где шла непрерывная интенсивная работа почти без перекуров, работали на равных красноармейцы и сержанты, а руководили командиры. За пять дней до начала войны на границу для строительства укреплений ушел очередной батальон нашего полка (1-й), почему-то в полном боевом виде: с пушками-сорокапятками, минометами и станковыми пулеметами (до этого уходившие на строительство укреплений имели при себе только личное оружие без патронов: бойцы – самозарядные винтовки и автоматы ППД, командиры – пистолеты и наганы). На этот же раз бойцы в подсумках и дисках имели боевые патроны. Тогда это объяснялось предстоящими учениями, а в свете новой гипотезы – может быть, они уже готовились перейти границу и грузиться в поезда на узкой колее.

Тем более что ушедших я больше никогда не видел, впрочем как и всех других служивших в нашем полку. Да и вся наша 49-я стрелковая дивизия погибла (почему-то пишут, что в июле 1941 г.), никогда за всю свою долгую жизнь, в том числе на встречах ветеранов в День Победы 9 мая у Большого театра и в ЦПКиО им. Горького, я не встретил ни одного человека, служившего в 49-й сд. Я сам остался жив лишь по случайности – в первый день войны начальник политотдела отправил меня формировать, отправлять и сопровождать в эвакуацию эшелон с семьями командиров.

А вот еще несколько загадок первого дня войны.

Проснулись мы от непрерывной стрельбы 76-миллиметровых зенитных орудий. Где они находились – неизвестно. Немецкие самолеты начали бомбежку в 4–4.30 утра, но бомбили не наш полк, а рядом, очевидно аэродромы и склады. Некоторые варианты бомбежки в тот день были довольно специфичны. Так, например, c интервалом в 20–30 минут неоднократно появлялся самолет на малой высоте и в одном и том же месте напротив расположения нашего полка, примерно в одном километре от железной дороги, сбрасывал одну мощную бомбу. Это повторялось регулярно в течение полутора часов, и наконец в 7 часов над этим местом взметнулось до небес (метров на 200) огромное яркое пламя без дыма. Удивительно, но почему-то в это время зенитки молчали (вообще, в этот день прошел слух, что там, где в первые часы войны зенитки стреляли по пролетающим немецким самолетам, появлялись особисты и расстреливали командиров батарей, без приказа сверху открывших огонь).