Читать онлайн «Эсеры. Борис Савинков против Империи». Страница 46

Акатуйская тюрьма входила в Нерчинскую каторгу из семи тюрем и четырех приисков, диаметром в сотни километров. В Акатуе держали политических преступников, которых они сами делили на партийных, беспартийных и невинно осужденных. Среди почти тридцати эсеров-террористов выделялись Гершуни, Сазонов, мельников и Карпович, анархистов и эсдеков было еще мало, зато много было беспартийно-революционных рабочих, матросов, солдат, инженеров, техников, железнодорожников, служащих, учителей, докторов, взятых за участие в митингах, демонстрациях и забастовках.

Через подкоп под стеной из камеры убежать было фактически невозможно из-за его очевидности. Камеры тщательно обыскивались два раза в неделю. Эсеры пытались делать хитроумные подкопы, даже через горящую печку, но их всегда выдавали провокаторы из уголовных преступников, от которых было невозможно скрыть чего-либо. Гершуни с трудом влез в большую бочку с квашеной капустой, товарищи сверху на голову ему положили небольшой таз, чтобы ее не пробили щупом при проверке, дали каучуковые трубки для дыхания. В середине октября, в снег и холод, бочку вынесли за тюремную ограду на склад. Ночью другие товарищи вытащили случайно не задохнувшегося Гершуни из бочки и едва живого смогли вывести в Японию. На ближайших железнодорожных станциях, ближайшая из которых была от Акатуя в сотни километров, Гершуни встречали жандармы, извещенные по телеграфу, но он там не появился. Несколько дней он, промокший, замерзший находился в почти зимнем сибирском лесу. Его через Японию и Америку вывезли в Европу, и Гершуни очень ярко выступил на эсеровском съезде в Финляндии. Первый эсеровский боевик начал действовать в Париже, но времени у него почти не оставалось. В 1908 году он умер от заработанной в зимней бочке с квашеной капустой саркомы легких.

В начале февраля 1903 года в молдавском городке Дубоссары пропал четырнадцатилетний мальчик. Следствие и суд установили, что ребенка убили три его дяди, чтобы забрать завещанное ему дедом наследство. Его искололи вилами, бросили в канаву, где его несколько дней клевали птицы (авторы просят извинения у читателей за эти ужасные подробности, к сожалению необходимые). Когда ребенка нашли, по округе пошли слухи о его ритуальном убийстве с множеством колотых и воронкообразных ран. Газета «Бессарабец» из номера в номер обсуждала, как евреи добывают христианскую кровь для изготовления пасхальных опресноков. Наконец, имперская полиция сквозь зубы мелким шрифтом дала в газете написанное двусмысленное объяснение, что это не соответствует действительности, но его ни кто не заметил. 6 и 7 апреля кишиневский погром унес жизни почти пятидесяти человек, были ранены четыреста людей и уничтожена тысяча триста домов и лавок.

Этот ужасный погром был не первый и не последний в империи, чьи цари иногда высказывались о евреях так, что это невозможно цитировать. На европейском суде пришлось доказывать, что «Протоколы сионских мудрецов» являются фальшивкой, сделанной по приказу имперского полицейского генерала П. Рачковского. Полиция и жандармы всегда знали о готовящихся погромах, но с трудом и чисто символически вмешивались, когда все было закончено. Убийц-погромщиков иногда задерживали и даже вроде бы арестовывали на пятнадцать суток. Плеве знал о будущем погроме в Кишиневе, его не предотвратил и в узком кругу одобрил. Министр внутренних дел докладывал императору, что империя успешно умиротворяется, надо только установить в ней жандармскую норму – один полицейский на две тысячи пятьсот подданных. Финансовые средства на это МВД, конечно, получило. Имперская полиция, как всегда в ХIХ веке, усиленно рождала фантомов, не забывая получать за них деньги, чины и ордена. Имперские писатели называли погромы событиями, полными ужаса, крови и позора. Зимний дворец отвечал манифестами: «К глубокому прискорбию нашему, смута, посеянная отчасти увлечением начинаниями, чуждыми русской жизни, отчасти замыслами, враждебными господствующему порядку, препятствует общей работе по улучшению народного благосостояния». Самодержавие обещало «усовершенствовать государственный строй и укрепить порядок и правду в Российской земле», но у него получалось как всегда в XIX веке, усиленно рождала фантомов, не забывая получать за них деньги, чины и ордена. Имперские писатели называли погромы событиями, полными ужаса, крови и позора. Зимний дворец отвечал манифестами: «К глубокому прискорбию нашему, смута, посеянная отчасти увлечением начинаниями, чуждыми русской жизни, отчасти замыслами, враждебными господствующему порядку, препятствует общей работе по улучшению народного благосостояния». Самодержавие обещало «усовершенствовать государственный строй и укрепить порядок и правду в Российской земле», но у него получалось как всегда в XIX веке. Здравомыслящие политические и общественные деятели справедливо заявляли, что «жидомасонские заговоры» это полная чушь, «еврейский всемирный политический центр существует только в области политическийх легенд», но часть главных сановников империи такие заявления не устраивали. Именно при министре внутренних дел Плеве началось искусственное стравливание живущих в империи многочисленных народов. Надо было придумать «внутреннего врага» и он появился, конечно, но в таком количестве, ичто столпам самодержавия срочно пришлось выдумывать «врага внешнего», чтобы создать неумный и недалекий повод к ликвидации и сылкам всех, кто думал о том, что империи нужна только революция, потому что по-другому до монархии не дойдет. Высшие сановники при попустительстве Зимнего в сотый и тысячный раз нарывались на собственный народ и активно приближали ужасный 1917 год.

В 1903 году массовые аресты революционеров, инакомыслящих и либюералов полиция и жандармы произвели в Тамбове, Одессе, Екатеринославе, Петербурге, Козлове, Курске, саратове, Москве, Киеве и во многих других имперских городах. Проваливались типографии, конспиративные квартиры, арестовывались лучшие эсеровские пропагандисты и агитаторы. Гибли явки, перехватывали транспорты нелегальной литературы, из партийных рядов вырывались лучшие работники, в некоторых городах эсеровские группы ликвидировались в полном составе. при этом статистики Департамента полиции отмечали, что чем интенсивнее идет работа розыскных органов импери, разрушавших работу эсеровских организаций, тем больше их возникает и они становятся все более и более многичисленнее. К самодержавию шли и шли полицейские доклады, что причину приближения революции к империи следует искать во все более и более развивающемся противомонархическом движении интеллигенции, пока требовавшей только конституции.

При аресте киевской эсеровской типографии Спиридовичем была арестована ставившая ее тридцатисемилетняя акушерка Фрума Фрумкина, при задержании попытавшаяся зарезать начальника охранного отделения. В киевской тюрьме она достала острый нож и подала заявление, что хочет дать откровенные показания, но только начальнику жандармского управления генералу Новицкому. В конце декабря 1903 года на допросе у генерала один на один Фрумкина ударила Новицкого ножом в горло, но он все же сумел отбиться и был только легко ранен. Ей дали одиннадцать лет каторги в Зерентуе, в 1905 году смененной на поселение. Фрумкина бежала, 28 февраля 1907 года в Большом театре чуть не застрелила в ложе московского градоначальника генерала Рейбота, из эсеровского браунинга с надписью «по делам вашим воздаться вам» и была перехвачена охраной. В Бутырской тюрьме Фрумкина добыла револьвер и после издевательств начальника тюрьмы над заключенными стреляла в него и ранила тюремщика в руку. Ее казнили в тюрьме в июле 1907 года, но эта террористка совсем не была имперским исключением.

Пропаганда социалистов-революционеров активно влияла на студентов, интеллигентов, рабочих и крестьян и представлялась серьезным противником не только монархии, но и социал-демократам В Ульянова-Ленина. Даже среди эсеров выделилась анархогруппа максималистов, считавшая, что социализм можно ввести немедленно с помощью тотального террора и экспроприаций. В империи произвели колоссальное впечатление убийство Сипягина и Богдановича, совершенные Боевой Организацией Гершуни. Вся читающая империя знала «Песню о соколе» писателя Максима Горького, говорившего, что она выражает общее настроение и подъем революционного движения в имперском обществе:

«Безумству храбрых поем мы славу!

Безумство храбрых – вот мудрость жизни!

Безумству храбрых поем мы песню!»

Совсем скоро Боевая Организация прогремит по всей империи и имена Карповича, Балмашева, Гершуни, Сазонова, Каляева, Савинкова станут известны всем подданым, а их террористические удары среди многих членов общества будут встречены с энтузиазмом и будут иметь не только имперское, но и европейское значение.