Читать онлайн «Люди долга и отваги. Книга первая». Страница 31

Приход женщины в шинели не только не доставил радости тете Дуне, но, наоборот, насторожил ее. Она даже не поздоровалась с гостьей, а довольно грубо спросила:

— Зоська? Откуда? А ты разве…

Та не дала ей договорить.

— З фронту, тетя Дуня. В банно-прачечном отряде, на той стороне работаю. Вот командир вещички домой жене прислал. Курить нет? Ну, тогда пускай полежит у вас этот узелочек, а я стрельну где-либо сигаретку и вернусь за ним…

Когда взволнованная зрелищем воздушного боя Дюваль возвратилась к себе, ей показалось сначала, что она ошиблась дверью и попала в чужой номер. Почти все вещи пропали. Исчез и серый жакет из верблюжьей шерсти, связанный покойной матерью. А как он помог Дюваль однажды, когда ей пришлось ночевать в стогу соломы под Лионом в холодную декабрьскую ночь, темноту которой изредка разрезали голубые лучи фашистских прожекторов!

Правда, чемоданы остались, но они были пусты. Даже зеркальце, окаймленное старинным серебром, пропало, ее давнее, фамильное зеркальце, вывезенное из Франции через Дюнкерк в те дни, когда Дюваль спасалась от немцев вместе с английскими солдатами.

Француженка прибежала к директору гостиницы и, схватив его за лацкан пиджака, с возмущением сообщила, что ее обокрали. Директор, немного знавший французский язык, покраснел так, будто его самого назвали вором. Кража, да еще совершенная в такое трудное военное время, не только подрывала престиж гостиницы. Он понимал, что она подрывала и престиж всей страны. Ему стало и горько, и стыдно, а все слова извинения, которые надо было произнести в адрес экспансивной, взволнованной до предела блондинки, казались слишком вялыми, неубедительными и, разумеется, они не могли сгладить остроты положения.

Не менее директора гостиницы был потрясен известием о краже начальник милиции Фартушный, крепкий осанистый человек лет сорока пяти, давно уже работавший в органах милиции на самом правом фланге фронта Великой Отечественной войны. Кража, совершенная у представительницы союзников, у иностранки, в центре города, во время бомбежки да еще в такое время, когда преступность в Мурманске резко сократилась, — все это было по меньшей мере неожиданно, очень досадно и прямо-таки позорно.

«Послать разве туда, в гостиницу, собаку?» — подумал, было, Фартушный, но тут же расстался с этой мыслью.

Лучшие служебно-розыскные собаки находились сейчас на тех пограничных заставах, что, не отступив ни на шаг, по-прежнему несли службу на линии довоенной государственной границы. Остальных собак-ищеек захватили с собой оперативные сотрудники, которые за мысом Мишуков, на противоположном, уже фронтовом берегу Кольского залива преследовали и вылавливали спустившихся на парашютах немецких летчиков.

«Кто мог решиться на такое? — думал с возмущением Фартушный. — Кто мог сотворить такую подлость? Ведь в прифронтовом Мурманске оставались только самые испытанные, проверенные люди…

…Ежедневно на город падали бомбы. Много бомб. На каждого мурманчанина уже приходилось по пять зажигательных бомб и по двадцать два килограмма фугасок. А у милиции появились совсем другие дела, чем до войны.

…В управление сообщают, какие дома поражены бомбами. Туда мчатся команды милиционеров. Они оцепляют разрушенный дом. Одни вытаскивают из-под обломков раненых, другие расчищают заваленные входы в убежище. Работники милиции подхватывают на руки израненную женщину, осторожно кладут ее в машину: «В больницу!»

Взрывом завален вход в траншею. А там — люди!

И угарный газ может сделать то, чего не сделали перехваченные земляным настилом осколки крупповской стали. Милиционеры хватают кирки и лопаты, раскапывают траншею.

Фартушный с болью в сердце часто вспоминал хорошо знакомого многим мурманчанам весельчака-милиционера Дрожжина. Его любимое выражение: «Прежде всего думай о спасении других, а потом лишь о себе» знали все сотрудники милиции.

День был жарким, летний. Гитлеровцы использовали жару. Налетая волнами от окраин и проходя над самым центром, они сбрасывали вперемешку с фугасками и кассеты зажигалок. Швыряли как попало, лишь бы сбросить. Облака пыли и зарево пожаров стояли в тот день над Мурманском до самой ночи. Дым пожаров доносило до самого Мончегорска.

Когда завыли сирены тревоги, Дрожжин, стоя на перекрестке, торопил прохожих, чтобы они поскорее уходили с улиц. Он свел женщин и детей в убежище под скалой и вышел поглядеть: не остался ли еще кто на улице? Рядом на мостовую упала бомба…

Фартушный и сотрудники милиции отнесли мертвого Дрожжина под скалу, а сами с лицами, обожженными близким огнем, прорываясь сквозь бушующее пламя, стали спасать раненых. Не хватало носилок. Фартушный схватил два листа прогибающейся фанеры, и на таких кустарных носилках, вместе с милиционерами, не обращая внимания на бомбежку, переносил раненых к машинам.

Утром небо над Мурманском было чистым. И Фартушный знал, что враг использует хорошую погоду. Начальник милиции и его сотрудники приготовились к горячей работе. То, что наши «ястребки» отогнали немецкие бомбардировщики от города да еще нанесли им потери, радовало каждого. Довольный исходом воздушного боя, Фартушный вернулся в кабинет, и тут же ему сообщили о краже в «Арктике».

На быстро созванном оперативном совещании Фартушный, заключая сообщение о неприятном случае, сказал:

— Я думаю, вы сами понимаете: всем нам будет очень стыдно, я бы даже сказал позорно, если Дюваль уедет отсюда без вещей. Осознайте это и действуйте быстро…

Слушая начальника, лейтенант Завейко морщил лоб, мучительно припоминая встречу с женщиной, которая показалась ему знакомой. Когда совещание кончилось, Завейко решительно встал и пошел в уголовный розыск, чтобы посмотреть картотеку с фотографиями рецидивистов-«домушников», задержанных в Мурманске в последние годы.

…Женщину в шинели звали Зоська Чиж. В осеннюю ночь 1939 года, когда части Красной Армии освобождали Западную Белоруссию, Зоська сидела в камере полицейского комиссариата города Барановичи.

И если бы польские чиновники не сожгли дела подследственных и заключенных, тогда бы командир нашей части мог узнать, что Зоська Чиж — давняя и опытная рецидивистка-«домушница». Не раз брали у нее отпечатки пальцев в Грудзенце и Сопоте, в Кельцах и Ченстохове, приводов у нее было предостаточно. Но так как вместо дел на каменном полу барановичского комиссариата чернела лишь большая куча раздуваемого ветром пепла да валялись повсюду никому уже не нужные резиновые дубинки, то советский командир поверил Зоське на слово. По ее рассказу выходило, что она — честная труженица и посажена за оскорбление хозяйки прачечной. Зоську отпустили, накормили гречневой кашей из походной кухни и предложили работу на Бобруйском лесопильном комбинате. Она поехала, но пилить доски ей вскоре надоело. Зоська обокрала соседок по общежитию и подалась с их вещами в Витебск. Ее задержали на витебском вокзале.

Начальник станционной милиции Репетюк внимательно выслушал историю Зоськи. Перед ним была девушка из чужого капиталистического мира, с покалеченной душой. Зоська плакала, призывала в свидетели «матку боску» и раны Иисуса Христа, жаловалась на свою разнесчастную долю и клялась, что больше никогда воровать не будет.

Человек по натуре добрый, Репетюк поверил словам Зоськи. Он отобрал у нее ворованные вещи и повел девушку к заведующему станционным рестораном Томашевскому. Начальник милиции упросил устроить Чиж официанткой. Ему казалось, что именно эта работа будет ей по душе.

Надо сказать, что официанткой Зося была отличной. Давно уже не видел ресторан станции Витебск такой обходительной, воспитанной официантки! Она быстро выбивала чеки, никогда не ворчала ни на подруг, ни, тем более, на посетителей. Неся тяжелый поднос с тарелками, она вполголоса напевала модные песенки и ловко лавировала между столиками. Зося знала, как принято раскладывать приборы: нож справа, вилка слева, а повыше, как крыша буквы «П», столовая и чайная ложки. На нее заглядывались проезжие летчики. К ней за столики садились охотнее, чем к другим официанткам, потому что знали — Зося обслужит и скорее, и лучше. Заходил иногда и сердобольный Репетюк, выручивший девушку из беды. Она сразу подбегала к нему и, отводя глаза в сторону, изображая смущение и раскаяние, спрашивала тихо:

— Что пан начальник будет кушать?

И хотя слово «пан» коробило бывшего батрака из-под Орши, Репетюк прощал официантке эту обмолвку и отшучивался:

— А что пани Зося посоветует?

— Есть шницелек по-венски и сельдь в оливе…

К ней привыкли. Верили, что она встала на верный путь. Но однажды, уже ближе к полуночи, кассирша, вернувшись из конторы, увидела, что ящик ее кассы взломан тем самым ломиком, которым шуровали уголь в титане. Вся дневная выручка исчезла. Не оказалось в ресторане и Зоськи Чиж.