Читать онлайн «Провинциальная «контрреволюция». Белое движение и гражданская война на русском Севере». Страница 32

Так, 11 сентября 1918 г. на первом заседании Архангельского губернского земского собрания его председатель эсер П.В. Коптяков, приветствуя гласных, видел в них прежде всего воспитателей «несознательных» масс, которые так легко попали под влияние большевизма. Он подчеркивал, что «могучее народное движение, не введенное вовремя в берега законности… в состоянии произвести разрушения, гибельные для всего государственного организма». Поэтому гласные, «как представители широких слоев населения», должны «напрячь все силы к пробуждению национального чувства» среди масс[399]. Коптякову вторили другие губернские гласные, в частности представитель Печорского уезда Н.С. Смирнов, отметивший две основные задачи земства: поднятие производительности народного хозяйства и «воспитание сознательных граждан», на которых «зиждется и мощь государства»[400]. «Отсутствие какой-либо любви к родине и сознания своего гражданского долга [среди] населения, развращенного интернационалом», подчеркивали и делегаты уездных самоуправлений, где значительное представительство было у сельской интеллигенции[401].

Таким образом, хотя социалисты из Архангельской городской думы и земств представляли себя выразителями интересов народных масс, их отношение к населению едва ли отличалось от взглядов белых политиков. Их высказывания явно перекликались с речами антибольшевистских руководителей, в частности Чайковского, упрекавшего народ в пренебрежении интересами русской государственности, и Миллера, усматривавшего корень разрушительной революции в «темноте» масс[402]. Разделяя с офицерами и членами белого правительства представления о ценности сильного национального государства и недоверие к простому населению, северные социалисты имели с белой властью намного больше общего, чем они порой сами были готовы признать. Поэтому их оппозиционность правительству даже в 1919 г. была достаточно ограниченной. Их критика власти развивалась по схеме – «шаг вперед, два шага назад». И в конечном итоге они возвращались к поддержке Северного правительства, на которое, в отличие от большевиков, они могли влиять и с которым можно было вести переговоры, надеясь на демократизацию политического курса.

Изначально несколько настороженное отношение к Миллеру со стороны северной левой общественности было связано во многом не с генеральскими погонами или личностью их обладателя, а с обстоятельствами появления генерала в Северной области. К началу 1919 г. политический Архангельск уже несколько недель громко обсуждал пришедшие в конце ноября 1918 г. сведения о падении демократической Уфимской директории и установлении в Сибири власти верховного правителя Колчака[403]. Правда, переворот в Омске не имел каких-либо непосредственных политических последствий для Северной области – Архангельск был отдален сотнями верст от сибирского белого фронта и на протяжении всей Гражданской войны жил преимущественно собственными проблемами. Однако символическое значение свергнутой Директории, выступавшей как объединитель антибольшевистских сил, было велико. Вопрос об отношении к омскому перевороту подразумевал более ключевой вопрос, а именно должны ли во главе белой борьбы стоять демократические коалиционные правительства или военная власть.

Даже Северное правительство при обсуждении вопроса о колчаковском перевороте нежиданно раскололось пополам. Если для Чайковского и Зубова переворот был «грубым насилием» над признанной властью, опиравшейся на авторитет Союза возрождения, то Марушевский, Мефодиев и Городецкий считали нужным прежде выяснить все его обстоятельства и последствия. Городецкий даже допускал, что «диктатура» Колчака могла привести к благоприятным результатам, так как «темный народ» скорее подчинится «сильной власти»[404].

Трещина политического раскола прошла вниз от правительства через всю архангельскую общественность. Как свидетельствовал американский консул в Архангельске, сведения из Сибири вызвали «ощутимый рост активности в местных коммерческих и банковских кругах в поддержку реакции… монархическую агитацию среди офицеров русской армии… и усилившееся недовольство и радикальную агитацию в рабочей среде»[405]. Особенно резко против переворота протестовали северные социалисты. В тех условиях едва ли удивительно, что, прибыв в Архангельск, Миллер был встречен с подозрительностью в левых кругах[406]. Кроме того, генерал сразу испортил отношения с меньшевистским руководством профсоюзов, подписав подготовленный еще Марушевским приказ о запрете рабочим уходить с рабочих мест или отказываться от сверхурочных работ, связанных с обороной области[407]. Все это, наряду с последовавшим отъездом Чайковского за границу, внушало левым кругам подозрение, что на Севере правые силы также готовят установление «реакционного» генеральского режима.

Усилившемуся политическому размежеванию способствовали и слухи о легализации эсеров и меньшевиков в Советской России[408]. Уступки оппозиционным партиям со стороны большевиков в конце 1918 – начале 1919 г. были вызваны тактическими соображениями и уже в апреле 1919 г. были аннулированы. Тем не менее сведения об участии меньшевиков и эсеров в выборах в советы и о возможности свободно выступать в прессе на большевистской территории произвели в Северной области некоторый эффект[409]. В начале 1919 г. левые архангельские круги стали все более критически оценивать политическое положение на белой территории, противопоставляя его кажущейся политической либерализации в Советской России. Левая общественность пристально следила за действиями Северного правительства, периодически обрушиваясь на него с критикой за проведение реакционной политики и чрезмерную репрессивность.

В частности, предметом нападок социалистов на правительство стали аресты бывших сотрудников советов, проводимые агентами белой власти. Хотя аресты имели место уже с начала существования Северной области, именно видимое укрепление военной власти побудило левые круги открыто выступить против белого руководства. Непосредственным поводом для атаки на правительство послужила эпидемия тифа, рассадником которой стала архангельская губернская тюрьма. 20 февраля 1919 г. медико-санитарная комиссия Архангельской городской думы выступила на думском заседании с громким докладом. Отметив резкий рост в городе заболеваний тифом и цингой, члены комиссии указали, что больше половины случаев приходится на губернскую тюрьму. При этом они были сильнее всего раздражены тем, что военные власти не позволили им осмотреть тюрьму, чтобы выявить причины и масштабы эпидемии[410]. Возмущенные думские делегаты возвели санитарный вопрос до уровня политической проблемы. Один за другим думцы-социалисты говорили, что вопрос об эпидемии нельзя рассматривать «вне связи с общеполитическими условиями», что «эпидемии заболеваний» предшествовала «эпидемия арестов» и что устранить «глубинные причины» эпидемии можно, только организовав управление областью на «началах широкой общественности», что означало приход к власти нового социалистического кабинета[411]. Северные социалисты пытались несколько надавить на правительство, однако полная смена режима не входила в их планы. Уже последующие недели показали, насколько недалеко они были готовы идти в своей критике белой власти и насколько велика была их лояльность правительству перед лицом опасности возвращения большевиков.

В первой половине марта 1919 г. Северная область переживала тревожные дни. Вторая годовщина Февральской революции дала повод для выражения недовольства белой властью. В Мурманске и поселках вдоль железной дороги, где по-прежнему находились многочисленные железнодорожные и строительные рабочие, недополучившие заработную плату от казны и ведшие полуголодное существование, прошли демонстрации с красными флагами и революционными песнями. Звучали угрозы в адрес генерал-губернатора и призывы к свержению Северного правительства[412]. Хотя организаторы демонстраций, в которых участвовало несколько сот человек, были арестованы, на Мурмане не прекращались слухи о готовящемся вооруженном восстании, очагом которого должны были стать казармы мобилизованных. Мурманские власти даже сочли необходимым на всякий случай окружить административные и военные учреждения колючей проволокой, снабдить запасами воды и продовольствия[413].

В Архангельске годовщина революции 12 марта была отмечена антиправительственными речами на утреннем собрании членов профсоюзов и социалистических партий в столовой судоремонтного завода «Труд». Вслед за меньшевиками Г.В. Успенским и С.М. Цейтлиным, обвинившими правительство в проведении реакционной политики, перед несколькими сотнями рабочих с резкой критикой белого режима выступил председатель губернского Совета профсоюзов меньшевик М.И. Бечин. Уже днями ранее под влиянием сведений о переговорах, которые вела с советским руководством уфимская делегация эсеров во главе с В.К. Вольским, он говорил на собрании союза металлистов об объединении всех социалистов в центре страны и призывал прекратить войну как «ненужную бойню». Теперь в своей речи по случаю годовщины Февраля он открыто выступил в поддержку советской власти, назвав ее «единственной и естественной защитницей интересов рабочего класса»[414]. Вечером 12 февраля Бечин, являвшийся, как и Успенский и Цейтлин, также делегатом городского самоуправления, продолжил атаку на власть на торжественном заседании городской думы. Он обвинил правительство в том, что оно держится только на штыках союзников, и призвал всех к борьбе с белой администрацией[415].