Читать онлайн «Политическая антропология». Страница 44

У животных социальные расчленения, основывающиеся на половом влечении, голоде и стремлении к власти, связаны с инстинктом и побуждением. Эти самые отношения с развитием языка, разума и преданий принимают более интеллектуальную форму, и с ними связываются таким образом определенные представления о правах и обязанностях. Также и для первобытной человеческой орды должны мы принять устройство, аналогичное животному. Чем более примитивно общество, тем больше в нем исходящих от привычки и подражания представлений, которые регулируют общественную жизнь. Обычай и предание господствуют. Правовые институты, формулированные в законы и общепонятно и связно изложенные в письменных знаках, появляются впервые на сравнительно высокой ступени социальной культуры.

Политические учреждения и правовые законодательства являются выраженными в интеллектуальной форме социальными приспособлениями данной расы к условиям ее существования и развития. Они обязаны своим происхождение внешней борьбе расы, соревнованиям, которые возникают во внутренних ее рядах между индивидуумами или отдельными группами. Борьба за существование становится борьбой за социальную власть. Борьба за право таким образом, на основании своего происхождения и общего значения, представляет борьбу за право более сильного. Право более сильного в то же время представляет и право свободы, а общественная свобода единиц или целых сословий и классов прибывает в той мере, в какой им достается наибольшая власть. Достижение привилегированного социального положения, которое связано с экономическим перевесом и освобождает от низших работ и обязанностей существования, способствует умственному движению, направленному к высшей культуре и всегда исходящему от отдельных личностей или отдельных групп.

В естественных отношениях нет первоначально врожденных человеческих прав, понимаемых в том смысле, в каком они провозглашались философами и политиками высокоцивилизованных народов как неотъемлемое «право на жизнь», право на достойное человека существование, на основании которого и требуется политическое и правовое равенство всех индивидуумов данной расы или даже всего рода человеческого. К. Маркс определяет всякое право, «согласно его содержанию, как право неравенства», которое покоится на естественных привилегиях неравных индивидуальных дарований и производительности. «Право никогда не может быть выше экономических построений и обусловленного ими культурного развития общества».[209] Несмотря на это, однако, было бы заблуждением признавать, как это делают некоторые из социальных теоретиков-дарвинистов, что борьба за существование в природе есть не что иное как зверское уничтожение одних другими. Они забывают, что семейная и общественная защита, которая делается уделом отдельных индивидуумов, — это такая же великая естественная сила, как и индивидуальная конкуренция. Затем ошибочно также думать, что в естественных отношениях сила всегда бывает синонимом насилия и совпадает с хищением или умерщвлением. Напротив, власть стоящего во главе очень часто бывает связана со многими трудами и полными самопожертвования обязанностями, которые направлены к защите расы и ее сохранению.

Право таким образом является политикою силы, выражаясь словами Игеринга. Однако это не следует понимать в смысле достижения господства и власти. Справедливость есть не что иное, как социальное уравнивание прав соответственно индивидуальным силам, которые открыто проявляются и признаются всеми.

Право более сильного, однако, не всегда бывает правом более совершенного, точно так же как и приспособление далеко не всегда означает усовершенствование, ни в органическом, ни в социальном мире. Только этическое суждение о праве требует от него доказательств большего совершенства. Аристотель неправ поэтому, полагая, что власть всегда связана с добродетелью. Всемирная история лишь в очень ограниченных размерах может быть названа всемирным судилищем; скорее, — как пишет Ролле, — «она устанавливает баланс фактических успехов различных соперничающих партий, причем указывает, что лучшее только настолько берет верх над худшим, насколько оно выгоднее».

Над развитием правовых учреждений властвует столкновение естественных инстинктов: вражды, превосходства и солидарности. То берет верх один момент, то другой, то они находятся в равновесии сил. Изменения правовых отношений — принадлежат ли они к обычному праву или писаному закону — всегда представляют интеллектуальные последствия перемещения общественных сил. Последние надо отнести к физиологическим изменениям в органах, инстинктах или дарованиях расы, или многих рас, которые приводят к правовой организации общества. Биологические и антропологические основания политических и правовых учреждений изменяются в течение поколений путем прироста численности населения, эмиграции или иммиграции человеческих групп, с разными предрасположениями, посредством изменения техники и потребностей хозяйственной жизни. Возникают новые формы социального и полового отбора, причем определенные человеческие группы занимают руководящие места, другие же, напротив, рассеиваются или совершенно искореняются. Физиологические превращения ведут в общественной жизни к длительным преобразованиям в «борьбе за право», причем измененное органическое и экономическое положение силы стремится достигнуть законного признания или посредством насильственных революций и гражданских войн, или в более цивилизованных по внешности формах экономической и парламентарной борьбы и публичных обсуждений.

Политические и правовые институты являются социальными образованиями интеллектуального происхождения, которые, так же как и материальные, и технические произведения, подлежат сравнительно самостоятельному, не зависящему физиологически от отдельных индивидуумов или групп индивидуумов, своеобразному развитию. И между социальными организациями имеет место биологический отбор лучше приспособленных жизненных форм, которые, как органические образования, развиваются из более простых и ведут к более сложным формам. Развитие брака и семьи, хозяйственные учреждения и права собственности, развитие сословий и призваний, политические институты и правительственные органы — словом, все законы, правовые учреждения и общественно-признанные обычаи и обыкновенные подлежат, как социальные образования, видоизменениям и отбору, приспособлению и унаследованию, усовершенствованию и регрессу, причем их селекционная ценность измеряется значением, которое она имеет для органического, политического и духовного развития расы.

История рас и обществ, антропологических сил и политических институтов состоит в чередующемся действии разногласий и соглашений. Если даже социальные формы и являются продуктами органического строения расы, то все же они могут стать сравнительно самостоятельными психическими силами и, как условия деятельности и отбора, обратно воздействовать на органических их носителей и творцов. В обществах животных это совершается посредством длительного и строго действующего контроля естественного отбора. Иначе обстоит дело у человека, где вследствие социального унаследования и дифференцирования очень легко могут возникнуть противоречия между органической структурой и социальной и интеллектуальной надстройкой народа; естественные противоречия, которые сглаживаются только после жестокой борьбы и часто — насильственных потрясений, — которые историк называет политическими революциями, — или, если напряжение будет слишком велико, превращаются в опасность для прочности существования народа. Масштаб, который должно прилагать к этим развитиям и взаимодействиям рас и правовых форм, — тот самый, который Дарвин предложил для естественной истории органических видов вообще, включая и человека: это естественный отбор в борьбе за существование!

Социальные институты как духовные и технические образования могут быть переносимы с одной расы на другую либо неизмененными, либо часто — в странной смеси с посторонними тенденциями, присущими другой расе. И в области политических и правовых представлений можно говорить — хотя в переносном смысле — о развитии путем интеллектуального внутригруппового смешения. Например, римское право было воспринято германскими племенами и отчасти преобразовано ими; так и народы могут говорить на языке или придерживаться религиозных верований, которые произведены были расой, либо уже вымершей, либо давно уже оставившей свой собственный язык и религию. Замечательны в этом отношении превращения, испытанные христианской религией при переходе ее от евреев к грекам и римлянам, у германцев и, наконец, у «диких» рас. Поэтому не все умственные, политические и технические творения данного общества должны быть рассматриваемы как оригинальные продукты одной и той же расы. Даже доисторические находки и произведения искусства примитивных племен показывают часто удивительное смешение стиля. Что в основании этих эстетических смешений лежат часто антропологические смешения, показывает, например, стиль египетских произведений искусства после Александра Великого или римский стиль после смешения с восточными расовыми элементами.