Читать онлайн «Годы эмиграции». Страница 15

Никто из нас не был профессиональным редактором и даже публицистом. Все пописывали – одни больше, другие меньше. Я бывал и редактором и писал больше и чаще своих коллег, но тоже не был уверен, что сумею поставлять из книжки в книжку статьи на злободневные темы, которые не устареют к моменту, когда очередная книга дойдет до читателя. Как отмечено в воспоминаниях о «Современных Записках», я инстинктивно пришел к тому, что сделал текущие события поводом или предлогом для рассуждения на общие темы – политические, правовые, мировоззренческие, – если не вечные, то всё же менее подверженные воздействию момента.

Одновременно с этой главной для меня работой, продолжалось и участие в, так называемой, политической деятельности, – не приносившей видимых результатов. Расчеты на возможность воздействия на решения Конференции мира оказались иллюзорными. Наше обращение к ней, как и ряд обращений Политической Комиссии и других русских организаций, не имели никакого результата. Неудача, однако, не обескураживала неудачников.

Появление наше в Париже совпало с разгаром фронтовой гражданской войны в России, с переменным счастьем для сражавшихся. В прямом соответствии с положением на фронте находилась и внешняя политика былых союзников России: более примирительная к большевикам при отступлении «белых» и более твердая и «принципиальная» при неудачах «красных».

С течением времени фронтовая борьба стала сокращаться и замирать. Борьба принимала новые формы, недовольство населения, особенно крестьянского, стало всё чаще выливаться в открытые восстания. Они возникали повсеместно – на окраинах, в Сибири, в центральных губерниях, захватывая иногда до пяти уездов одновременно. Отчет ВЧК насчитывал в 1918 году до 245 подавленных восстаний; за первые семь месяцев 1919 года произошло 99 восстаний в 20 губерниях Центральной России и 114 восстаний в 12 губерниях той же центральной России за первые три месяца 1921 года. Описывая, «как вооружалась революция», Троцкий уже в 1919 году отмечал: «Волна бессмысленных, бесцельных, но нередко крайне кровавых мятежей прокатилась весной прошлого года по частям Красной армии. Растерянность и смутное недовольство значительной части крестьян и солдат заражали даже наиболее отсталую часть рабочих». (Том II, стр. 188).

Полустихийные крестьянские восстания достигли апогея и поразили своей неожиданностью воображение всего мира, не исключая и коммунистов, когда вспыхнуло восстание прославленной «красы и гордости» Октября кронштадских матросов. Восстание было необычным как по составу участников, так и по требованиям восставших. Они пошли на риск жизнью и свободой, чтобы добиться переизбрания Советов, точнее – для создания не существующих надуманных Советов без коммунистов. Это граничило с революционным героизмом и одновременно – с предельной наивностью и утопизмом, будучи равнозначным предъявлению требования к компартии отказаться от ее привилегий и радикально изменить советскую систему, то есть покончить политическим самоубийством.

За этими событиями мы могли следить и о них судить лишь из парижского далека. Но огромное их значение было бесспорно. Не только засевшие в Кремле и невольные эмигранты были кровно в них заинтересованы. Они оказывали прямое влияние и на политику союзников в отношении к Советской России. Восстание в Кронштадте и факт беспощадного его подавления опровергли доводы скептиков и маловеров, отвергавших стремления русских людей к освобождению от большевистского ига. И самые благоразумные и осторожные стали строить оптимистические прогнозы. Не стану называть имен – очень громких. Скажу за себя, что при всем скепсисе, к которому меня приучил опыт прошлого, и я допускал, что, может быть, наступает начало конца большевистской диктатуры. Это ощущение более определенно и рационально выразилось в очередной статье в «Современных Записках», которой я, по обыкновению, пытался придать характер «внутреннего обозрения» происходившего в России и которая была посвящена «Кронштадту». Она заканчивалась словами: «Безрадостно настоящее положение в России. Темно и загадочно ее будущее. Но первый благовест ее близкого освобождения от большевистской анархии уже раздался ... Народ идет. Да свершится воля его! Да утвердится народовластие!»

Звучало это торжественно, даже помпезно, но оказалось столь же иллюзорным (Это не могло ускользнуть от острого анализа М. А. Алданова, и в статье «Проблема исторического прогноза» в редактированном мною сборнике «Современные проблемы», Париж, 1922 г., он не без сарказма, но, как всегда, с основанием, упомянул и о моем «прогнозе», на ряду с другими, давними и современными. Существо статьи сводилось к историческим иллюстрациям неоправданности делавшихся прогнозов, к которым Алданов в конце статьи прибавил свой собственный, пока что разделивший судьбу всех тех, которые он изобличал. По мнению Алданова, «в общем можно с полной уверенностью сказать, что в России не будет системы двух партий. ...Можно с полной уверенностью сказать, что у нас есть почва для добрых пятнадцати политических партий». И он наметил эти партии: а) большевики, б) две или три социал-демократические партии, в) две или три партии, вышедшие из партии социалистов-революционеров, г) партия народных социалистов, д) радикально-демократическая партия (оттенка Милюкова), е) национально-либеральная (одна или две), ж) националистическая монархическая партия – более или менее конституционная и з) реставрационная, ярко антисемитская, монархическая партия.

За истекшие почти пять десятилетий это предвидение не оправдалось. Оправдается ли оно в будущем, – не рискую сказать, в частности из опасения нарушить урок и поучение, извлеченные из неудачи предсказания о возможной удаче Кронштадского восстания.) как и оптимистические предвидения других. Из своей ошибки я извлек такой урок и поучение, что навсегда отказался предсказывать будущее в безрадостном мире, возникшем в итоге двух мировых войн, полувекового торжества тоталитарной власти в России, двенадцатилетия нацизма в передовой и просвещенной Германии, двадцатилетия фашизма в Италии, свыше тридцати лет в Португалии, более четверти века в Испании и т. д.

Восстание в Кронштадте Ленин приписал «работе эс-эров и заграничных белогвардейцев». Это было бы только лестно для противников Ленина и антибольшевиков, если бы не было сплошным вымыслом, – в частности относительно эсеров. Восстание длилось 19 дней. 18 марта оно было ликвидировано, но за десять дней до того, 8 марта 1921 года, Ленин открыл исторический Х съезд партии, на котором провозгласил новую экономическую политику – НЭП. Съезд закрыли за два дня до ликвидации Кронштадского мятежа.

Со школьной скамьи мы твердо заучили, что post hoc («вследствие этого»), не значит propter hoc («вследствие этого»). Но прямая зависимость экономического отступления Ленина от того, что произошло в Кронштадте, очевидна и неоспорима. Речи Ленина о НЭП и в связи с ней убедительно о том свидетельствуют. Лишь когда началось кронштадское восстание, Ленин впервые публично признал наличие «глубочайших оснований» для крестьянского недовольства. Вводя продналог вместо ненавистной крестьянам «продразверстки», Ленин официально удостоверил: «Никогда такого недоедания, такого голода, как в течение первых лет своей (?!) диктатуры, рабочий класс не испытывал» (Полное Собрание сочинений, 5-е изд., т. 43, стр. 150–151). Не от хорошей жизни и не по доброй воле власть разрешила крестьянам продавать излишки своей продукции на рынке.

Советская историография, конечно, на свой лад толкует происхождения НЭП. Кронштадские моряки здесь будто бы были ни при чем. «Исторический поворот страны от “военного коммунизма” к новой экономической политике» продукт «гениальной прозорливости В. И. Ленина в определении путей социалистического строительства, основанной на глубоком знании законов общественного развития», – утверждает «редакционная группа» Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (см. предисловие к последнему, 5-му, изданию Сочинений Ленина, т. 5, стр. IX, 1963).

Не углубляя спора, достаточно напомнить, что «гениальный прозорливец» утверждал, что НЭП вводится «всерьез и надолго», а на ближайшем XI съезде в 1922 году он же заявил: «Мы год отступаем ... Достаточно», надо начать подготовку к «наступлению на частно-хозяйственный капитал» (подчеркнуто Лениным). Больше того. В том же году, 14 ноября, незадолго до смерти, умудренный жизнью, по уверению его благожелателей, и будто бы осознавший, что наделал с Россией и куда завел русский рабочий класс, Ленин пишет одно из последних своих писем, исключенное из первых изданий его сочинений. Названное «неизвестным письмом В. И. Ленина», оно было опубликовано впервые «Правдой» лишь 21 февраля 1964 года (Перепечатано в 5-м издании, т. 45, стр. 296–297, 1964 г.). Оно представляет собою апологию НЭП перед американским общественным мнением и направлено против «озлобленных белогвардейцев, изгнанных из Советской России, а равно меньшевиков и эсеров». «Новая экономическая политика ничего радикально не изменила в общественном строе советской России и изменить ничего не может до тех пор, пока власть находится в руках рабочих», – отметил Ленин, подменяя компартию «рабочими». В этом была суть или ключ к маневру Ленина, который, надо признать, ему вполне удался. Он и капитал приобрел, и социалистической невинности не утратил.