Читать онлайн «Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени». Страница 35

Английский парламент этого периода реже становился предметом дискуссий. Это была ассамблея землевладельцев, представлявших, по демократическим понятиям, только две тысячи человек. Но увлечение английских историков городскими франшизами и распределением мест заставляло их использовать анахронический метод анализа, в царствование Георгов известный только небольшой группе радикалов. В XVIII столетии представительство не было связано с демократическими механизмами. В обществе,

Sayles G. О. 1975. The King's Parliament of England. Arnold. P. 33.

скрепленном отношениями патроната и клиентелы, палата лордов в Англии и парламенты во Франции были обязаны и счастливы представлять не только свое мнение, но также интересы иных личностей и социальных групп, корпораций и отдельных местностей. В этом отношении их функции были сходны. Оба учреждения, представлявшие правящую элиту, считались барьером, препятствовавшим вырождению монархии в деспотию. Ламуаньон де Малерб, либеральный цензор и официальный защитник гражданских свобод, объявлял, что парламент необходим для сохранения конституции, так как охраняет законы, гарантирующие интересы граждан и ограждающие их от проявлений деспотизма. В 1771 году принцы крови использовали ту же риторику, когда выступили против роспуска парламента: независимость судей защищала общественные свободы от произвола властей.

С незапамятных времен парламентские свободы были краеугольным камнем уникальной культуры английского народа. Они, вероятно, действительно существовали, но почти с уверенностью можно сказать, что на протяжении пятисот лет они были главной составляющей национальной мифологии. В XV веке Фортескью впервые сделал их предметом национальной гордости, отличавшим англичан от жителей континента. В XIV веке финансовая необходимость заставляла многих европейских государей создавать сословные представительства, которые могли объединить страну и одобрить введение налогов. Фортескью дал своим соотечественникам совершенно неоправданный повод для гордости, сообщив им, что парламенты — явление исключительно английское. Это ложное представление всегда оставалось популярным. Быстро став частью национального самосознания, этот миф в некотором смысле реализовался и повлиял на сознание и поведение англичан. Но если англичанам тюдоровской и стюартовской эпохи простительна охватившая их эйфория, то наша вина, состоящая в неумении строго оценить ситуацию в целом, гораздо серьезнее. Начиная с середины 1970–х годов группа ревизионистов во главе с Элтоном и Расселом изучала то, как рассмотрение событий в направлении от настоящего к прошлому повлияло на историографию. Их мишенью стала вигская историография, отталкивавшаяся от триумфа парламента в XIX столетии и искавшая в истории прошедших столетий прогрессивные изменения, предопределившие счастливый исход событий. В результате они недооценили роль, которую парламент играл в X V I и X V I I веках, хотя этот вердикт можно оспаривать. Кларк применил ревизионистский подход к изучению XVIII столетия и получил похожие результаты, однако его выводы кажутся еще более умозрительными.

Как бы то ни было, ясно, что современники преувеличивали значение парламента. В X V I и X V I I веках он работал с перебоями и не был обычным инструментом управления. Парламент обладал неоспоримой монополией

на вотирование налогов, однако тюдоровские и стюартовские министры находили способы обойти ее. Насильственные займы, пожертвования и корабельные деньги были сомнительными, но эффективными способами получения наличных. Согласия парламента испрашивали в исключительных случаях, когда вотировались налоги на чрезвычайные нужды, оборонительную или наступательную войну, а не на обычные расходы правительства. Авторы двух современных монографий утверждают, что финансовые полномочия парламента были еще меньшими.1 Один из них высказывает предположение, что при первых Тюдорах налоги проводились через большие советы (обычно это была палата лордов без палаты общин), а не через парламенты. Другой автор полагает, что при Елизавете одобрение парламентом налогов было простой формальностью: оно предоставлялось всегда, а в одном случае одному из чиновников было поручено подготовить билль о предоставлении субсидий, вошедший в парламентские протоколы еще до того, как парламент собрался. В обоих исследованиях тюдоровские парламенты оказываются ближе к той традиционной характеристике, которую некоторые историки дают французским провинциальным штатам.

Без сомнения, английский парламент обладал законодательными полномочиями, размер которых стал критерием сравнения Англии с Францией, где законы творил король. Однако в Англии акты законотворчества были редкостью: закон был экстраординарной мерой, призванной искоренять злоупотребления. Общество не было подготовлено к тому, что закон мог использоваться как постоянный механизм, работающий во благо людей, по мнению которых будущее приносило с собой не прогресс, а упадок.2 Во Франции, насколько можно судить по высказываниям монархов и политических мыслителей, процесс законотворчества проходил несколько иначе. В законотворчество входили различные действия правительства, начиная от заключения договоров и заканчивая дарованием хартий и обеспечением чеканки монеты в государстве. Если эти функции назвать королевской прерогативой, то окажется, что английский король обладал такими же полномочиями. Ни в одной стране исполнительная и административная власть не принадлежала парламентским учреждениям, если только в государстве не возникало неординарных ситуаций. И Тюдоры, и Стюарты, и Бурбоны не давали своим парламентам вмешиваться в прерогативные государственные вопросы.

Историки обвиняли Елизавету I и Якова I в том, что они чересчур ревниво оберегали свои прерогативы: некоторые авторы, по–видимому, думают,

1 Holmes P. J. 1986. The Great Council in the Reign of Henry VII English Historical

Review, 401; Dean and Jones (ed.). 1990. The Parliaments of Elizabethan England.

Basil Blackwell. P. 101-102.

2Sharpe K. 1989. Politics and Ideas in Early Stuart England. Pinter. P. 91.

что эти монархи сами создали почву для конфликта. Однако различие, проводившееся между таинствами, доступными лишь королям, и предметами, которыми могли заниматься подданные, проводилось еще в Средние века. Тем не менее в одном отношении французские монархи проявили большую щедрость. Некоторые виды пожалований и приказов приобретали форму патентов и поэтому должны были проходить регистрацию в парламенте. В Англии издание патентов относилось к сфере действия прерогативы, к которой парламент и близко не подпускали; патенты были внепарламентской формой законодательства.1 Из‑за того что акты законотворчества происходили во всех областях деятельности правительства, французский король в гораздо большей мере позволял парламенту вмешиваться в те дела, которые в Англии сочли бы неприкосновенными предметами королевской политики. Во Франции договоры с иностранными державами, королевские хартии и пожалования пэрских достоинств неприкосновенными не были.

По сравнению с властью многих европейских ассамблей полномочия английского парламента оказывались неожиданно ограниченными. Его созыв был частью прерогативных прав короля. Он собирался по воле монарха и не имел права на регулярное или хотя бы периодическое проведение сессий. Кроме того, у него не было органа, который постоянно функционировал бы в перерывах между сессиями: ни постоянные комиссии, ни чиновники не наблюдали за министрами короля и не контролировали расходование средств, которые были получены от вотированных парламентом налогов.2 В этом отношении его позиция была менее выигрышной, чем у французских провинциальные штатов, собиравшихся ежегодно и содержавших постоянных синдиков, которые защищали их интересы в перерывах между сессиями. Но так как английский парламент не был постоянно действующим органом, он не обладал и правовым статусом корпорации.

Положение изменилось после 1688 года. Парламент стал собираться ежегодно и превратился в реальную политическую силу, с которой руководство страны должно было считаться. И все же следует заметить, что во Франции парламентские сессии регулярно проводились с XIII века. Но преимущество английского представительства заключалось в том, что его не сочли препятствием и не уничтожили в 1790 году: парламент пережил an‑cien régime и успешно приспособился к условиям демократии. Впоследствии ему приписывали более значительную роль, чем то было на самом деле, а сопоставление с французскими парламентами старались проводить как можно реже. Ни французские, ни английские монархи не вводили налогов