Читать онлайн «Жизнь без бога. Где и когда появились главные религиозные идеи, как они изменили мир и почему стали бессмысленными сегодня». Страница 13

Как видите, мысль о том, что следует наказывать тех, кто не разделяет убеждения, тоже платоническая. Когда девушек из группы «Pussy Riot» в нарушение всех принципов законодательства и здравого смысла бросают в тюрьму только из-за профанации религиозных идей православия, Владимир Путин поступает как последователь Платона (они оба, похоже, воспринимают религиозную веру как политический инструмент, а покушение на верования – как покушение на власть). Заметьте: у тоталитаризма и утопии единые корни.

Пожалуй, единственная проблема самого платонизма заключается в том, что он является слишком отвлеченным, он способен заинтересовать только тех, кто внимателен к его содержанию. Если рассуждения Платона сравнить с талантливой литературой, то другие религиозные мифы напоминают экранизации этой литературы, – доступные самой широкой аудитории, со специальными эффектами и обилием пиротехники, но не всегда полные или последовательные. Христианство – платонизм для народа, как говорил Ницше. Я сказал, что внеисторический универсальный характер платоновского мифа есть его преимущество, но именно по этой причине Платону не хватает мелодраматизма: кроме до смешного невозмутимой фигуры Сократа и его неумолимой участи (сократовский стоицизм не помешал бы другому мученику за истину в Гефсиманском саду) в мифе об эйдосах нет других героев. Тут нет конфликта, подобного конфликту Иисуса и Иуды, нет и категоричного манихейства, пятиминуток ненависти к неверным или доктрины «честной игры». Нет тут ни чудес, ни удивительно точных предсказаний, ни внутреннего круга посвященных и торжественной инициации, ни злодеев и хтонических чудовищ, ни артефактов, ни загадок! Разве только сюжет о самом знаменитом мифологическом городе-государстве Атлантиде, но и тот уже давно мыслится отдельно от своего автора, как предмет теорий заговора и приключенческого вымысла.

Должны ли мы заключить, что Платон слишком скучен для неискушенной публики? То есть является ли залогом успеха мифа эмоциональная «нагруженность», обращение к наиболее широкой целевой аудитории, даже если логическая сторона мифа заставляет желать лучшего? Полагаю, да. Хорошая религия прежде всего построена на убеждении и внушении, даже если ее метафизические основания запутаны и противоречивы. Человеческие слабости лидеров культов могут быть компенсированы упрямой демагогией об их величии и выдающихся качествах. Верховные клерикалы не будут спорить с оппонентами, проще расправиться с ними. Религия подобно сетевому маркетингу или политической пропаганде должна настойчиво и бескомпромиссно вмешиваться в жизнь каждого из прихожан. Поверить во вторичные метафизические домыслы – все равно что «купить слона». Религия должна быть убедительной и категоричной. Она должна эксплуатировать чувство вины так же, как политическая демагогия эксплуатирует образ врага и гомеровской «Осажденной крепости». Религии нужны гуру и мессии. Без конфликтной фигуры, обладающей истерическим характером, харизмой и талантом публичных выступлений, религия напоминает частный клуб по интересам. Неспешные беседы завсегдатаев частного клуба не доведут толпу до исступления, как это делали христианские проповедники или нацистские ораторы.

Поверить во вторичные метафизические домыслы – все равно что «купить слона»

Однако для проницательного читателя все вышеперечисленное представляет собой избыточность по отношению к определяющей логической структуре. Пусть философия в чистом виде не так интересна широкой публике, как чудеса и пророчества, но именно ее логика связывает религиозные сюжеты воедино. Платонизм – это структура и логика христианства и ислама, а в более широком смысле – любой современной религии, а истории о жизни Иисуса или Мухаммеда – это избыточный уровень религиозных традиций. Аналогичным образом можно анализировать литературные сюжеты, как это делал Владимир Пропп с волшебной сказкой, в которой он выделял повторяющиеся темы, функции персонажей и структуры, или основоположник структурной антропологии Клод Леви-Стросс – с мифом.

Любой разговор о религии сегодня – это разговор в терминах Платона. Без платоновского понятийного аппарата и логики от централизованной и действующей современной религии останется лишь мифология. С подобных позиций иудаизм воспринимается больше как народное верование, но и иудаизм воспринял античное эллинское влияние (Талмуд и каббала), а современная дискуссия об иудаизме также будет возможна лишь в платоновских терминах. Буддизму и другим ориентальным традициям могут быть свойственны собственные метафизические установки, но чтобы оценить и проанализировать их, мы сравниваем их с греческой философией. Все вышесказанное не означает сверхъестественного характера платонизма. Просто платонизм – это выдающийся случай развернутого религиозно-философского мифа, который сыграл большую историческую роль. Если дискуссия об отдельной религии, например о генезисе послепасхальной веры в воскресение Иисуса, будет частной, дискуссия об античной философии позволяет, как мы видим, выявлять наиболее общее из того, что присуще религии в широком смысле.

Платон подарил миру категоричный идеализм и онтологию души и тела. Ученик Платона Аристотель, интересный своей «Логикой» и замечательными рассуждениями о политике, определил философскую мысль о целях и причине. Аристотель употреблял эти слова вовсе не так, как этого требует эмпирический здравый смысл или как это принято в науке. И это метафизическое словоупотребление неявным образом присуще любой современной религии.

Любая апологетика представляет религиозную традицию как набор ответов на вечные вопросы. Однако природа таких вопросов сама по себе никогда не становится предметом апологии. Религиозная вера опирается на неявное утверждение о том, что у всего должна быть своя причина и своя цель. Все остальные вопросы катехизиса вторичны этому базису. Пытаться дать ответы на вопросы веры, даже отрицательные – значит непроизвольно признать подобные утверждения за истину. Оппонент религиозного полемиста, соглашающийся, что без веры в жизни человека нет цели, а у происходящего с человеком нет причины, совершает полемическую и философскую ошибку.

Совершенно не ясно, что же на самом деле означают такие слова, как «причина» или «смысл» в речи верующих

На деле подобные утверждения не являются ни ложью, ни правдой. Этим утверждениям трудно или невозможно подобрать эквивалент: совершенно не ясно, что же они на самом деле означают, по каким правилам верующие люди употребляют такие слова, как «причина» или «смысл». То есть для большинства верующих это такая же «покрытая мраком веков» тайна.

«Метафизика» – вот сочинение, в котором учитель Александра Македонского изложил свои представления о причинности. Рассуждения Аристотеля о единичном и общем в этом его сочинении напоминают рассуждения Платона. Аристотель начинает свое рассуждение о причинности с проблемы соотношения опыта и знания:

«В отношении деятельности опыт, по-видимому, ничем не отличается от искусства; мало того, мы видим, что имеющие опыт преуспевают больше, нежели те, кто обладает отвлеченным знанием, но не имеет опыта. Причина этого в том, что опыт есть знание единичного, а искусство – знание общего, всякое же действие и всякое изготовление относится к единичному: ведь врачующий лечит не человека [вообще], разве лишь привходящим образом, а Каллия, или Сократа, или кого-то другого из тех, кто носит какое-то имя, – для кого быть человеком есть нечто привходящее. Поэтому если кто обладает отвлеченным знанием, а опыта не имеет и познает общее, но содержащегося в нем единичного не знает, то он часто ошибается в лечении, ибо лечить приходится единичное. Но все же мы полагаем, что знание и понимание относятся больше к искусству, чем к опыту, и считаем владеющих каким-то искусством более мудрыми, чем имеющих опыт, ибо мудрость у каждого больше зависит от знания, и это потому, что первые знают причину, а вторые нет. В самом деле, имеющие опыт знают «что», но не знают «почему»; владеющие же искусством знают «почему», т. е. знают причину. Поэтому мы и наставников в каждом деле почитаем больше, полагая, что они больше знают, чем ремесленники, и мудрее их, так как они знают причины того, что создается. <А ремесленники подобны некоторым неодушевленным предметам: хотя они и делают то или другое, но делают это, сами того не зная (как, например, огонь, который жжет); неодушевленные предметы в каждом таком случае действуют в силу своей природы, а ремесленники – по привычке.> Таким образом, наставники более мудры не благодаря умению действовать, а потому, что они обладают отвлеченным знанием и знают причины. (Курсив мой. – Д.К.). Вообще признак знатока – способность научить, а потому мы считаем, что искусство в большей мере знание, нежели опыт, ибо владеющие искусством способны научить, а имеющие опыт не способны»[31].