Читать онлайн «Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую». Страница 153

Рост численности солдат Германии, безусловно, беспокоил ее врагов. Россия уже увеличивала численность своей армии, задерживая призывников еще на несколько дополнительных месяцев, и проводила пробные мобилизации наряду с расширением сети железных дорог. В 1913 г. в ответ на шаги Германии с одобрения и благодаря крупному займу от Франции царь утвердил новую десятилетнюю «Большую программу», которая должна была сразу увеличить численность армии в мирное время более чем на 200 тыс. человек, а в дальнейшем ожидались еще повышения ее численности и появление новых формирований. Окончательный вариант программы был утвержден 7 июля 1914 г.[1482]

Французы приняли свои собственные меры как ответ на вызов Германии. Планы Жоффра были рассчитаны на достаточное количество войск, готовых к началу военных действий как для отражения любого нападения Германии, так и осуществления своего собственного вторжения в Германию. Так как к 1914 г. Германия могла выставить на поле боя более многочисленную армию, Франция должна была либо изменить свои планы и вести оборонительную войну, которая противоречила стратегической доктрине армии, либо увеличить численность солдат в собственной армии. Для военных и их сторонников второй вариант был предпочтительнее, но он сталкивался с демографической проблемой Франции. В армию могло быть призвано больше новобранцев каждый год – что и происходило до этого момента, – но, имея население 39 млн человек, Франция имела гораздо меньший потенциал для набора рекрутов, чем Германия с ее 68-миллионным населением. Поэтому военное министерство выступило с предложением увеличить численность армии, удлинив срок службы призывников с двух до трех лет. «Трехлетний закон» снова вызвал разногласия в республике по поводу характера и роли военных. В то время как правые и сами военные поддерживали более многочисленную армию, социалисты и многие радикалы выступили с нападками на закон как попытку военных создать профессиональную армию со скорее реакционными, нежели правильными республиканскими ценностями. Жорес выступал со страстными речами в поддержку народного ополчения. Военные и правые указывали на угрозу со стороны Германии и отмечали, что французская армия уже испытывает опасный недостаток войск на родине в Европе, потому что была вынуждена послать войска для усмирения Марокко, где местные жители оказывают сопротивление французской власти[1483]. По мнению Жоффра, закон поможет увеличить численность французских солдат до 700 тыс. человек. У Германии по-прежнему будут в наличии 870 тыс. солдат, но достаточное их количество будет находиться на Восточном фронте лицом к лицу с русскими, и равновесие сил на западе качнется в пользу Франции[1484]. Более долгий срок службы также давал возможность улучшить подготовку солдат, которая давно уже вызывала озабоченность[1485]. И хотя закон был принят в июле, дебаты продолжались и в 1914 г. и во французском парламенте, и в прессе.

Во Франции также разгорелся один из тех сложных скандалов, которые были столь типичны для Третьей республики. То, что в 1911 г. началось как постыдная история о финансовой коррупции среди министров правительства, развилось в согласованную кампанию против Жозефа Кайо, которого националисты всегда подозревали в том, что он готов идти на компромисс с Германией и, быть может, даже подкуплен ею. Ходили слухи, что редактор консервативной «Фигаро» заполучил компрометирующие документы о сложной личной жизни Кайо, а также доказательства того, что он использовал свое положение министра юстиции для создания препятствий в расследованиях коррупционных дел.

Тем не менее Франция с учетом ее недавней истории казалась относительно спокойной и стабильной в последние два мирных года. Страна, как считали и иностранцы, и сами французы, переживала возрождение национального самосознания и чувства уверенности. Марокканский кризис 1911 г. убедил французское общественное мнение – и левых, и правых – в том, что Германия – это непримиримый враг, который никогда не перестанет грозить Франции. (То, что Франция сделала многое, чтобы спровоцировать этот кризис, просто не принималось в расчет; французские комментаторы неизменно предполагали, что их страна – невиновная сторона конфликта.) В летние месяцы 1911 г., когда кризис достиг пика, военное министерство получало сотни заявлений от солдат с просьбой восстановить их на действующей службе. «Мне сказали, что я слишком стар для того, чтобы командовать, – написал один генерал. – Я просто прошу, чтобы меня послали на границу как кавалериста, чтобы показать молодым солдатам Франции старого дивизионного командира, кавалера grand»-croix de la Legion d'Honneur (большой крест Почетного легиона – фр.), который знает, как надо умирать»[1486]. Студенты, которые десятью годами ранее могли быть циничными, уставшими от жизни, подозрительными к чувству гордости за народ и прошлое Франции, теперь говорили о том, что готовы пожертвовать ради нее жизнью. В Латинском квартале 3 тыс. студентов вышли на демонстрацию, скандируя «Vive l'Alsace! Vive la Lorraine!» («Да здравствует Эльзас! Да здравствует Лотарингия!» – фр.), а в парижских театрах стали популярны патриотические пьесы. В сельской местности наблюдатели отмечали новый воинственный настрой среди крестьян[1487]. Жанна д'Арк, которую превозносили в 1909 г., снова стала популярна. Однако на этот раз врагом были не англичане. «Вильма говорит, что в ее окружении все помешаны на войне, – сообщал в 1913 г. Гарри Кесслер о своей сестре, которая жила в Париже. – Все убеждены, что победят нас»[1488]. Когда Герману Цеппелину пришлось совершить вынужденную посадку во французском городке весной 1913 г., толпы местных жителей забросали его команду камнями. Правительство Франции принесло свои извинения за «плохое» поведение. Вильгельм в гневе написал: «Поистине мягко сказано! Это просто по-плебейски нецивилизованное поведение, как в стране варваров! Все это происходит благодаря антигерманской пропаганде!»[1489] Дело Заберна несколькими месяцами позже, когда немецкие офицеры презрительно отнеслись к жителям Эльзаса, получило широкое освещение во французской прессе, которая увидела в нем еще один пример прусского милитаризма[1490]. (Мольтке счел воинственность французской прессы полезной для дальнейшего оправдания увеличения численности армии Германии.)[1491]

Новые настроения во Франции особенно ярко выражал один человек – Раймон Пуанкаре, ведущий консервативный политик, который в январе 1912 г. стал премьер-министром, когда Кайо после второго марокканского кризиса был смещен со своей должности. В начале 1913 г. Пуанкаре был избран президентом, и на этом посту он удерживался до 1920 г. Возможно, оттого, что был родом из Лотарингии, большая часть которой отошла к Германии после 1871 г., Пуанкаре стал страстным французским националистом, полным решимости прекратить разногласия внутри французского общества и вернуть Франции ее законное место в мире. И хотя он утратил изначально пылкую католическую веру, принимал церковь как общественный институт, важный для большинства своих сограждан. Как премьер-министр он сделал многое, чтобы нейтрализовать давние конфликты между католиками и антиклерикалами по вопросу об образовании, поддержав светские школы и настаивая на толерантности в отношении школ религиозных[1492]. Мир, полагал он, выиграет многое от влияния Франции. «Мудрость, хладнокровие и достоинство, – сказал он, выступая с речью в 1912 г. – Вот характерные черты французской политики. Поэтому давайте попытаемся сохранить и усилить жизненную энергию нашей страны, и я говорю не только о ее военной и военно-морской мощи, но прежде всего об этой политической уверенности и этом чувстве национального единства, которые дают народу величие, славу и бессмертие»[1493]. И хотя, будучи человеком, ценившим здравомыслие, он был против войны, он также считал необходимым сделать французские вооруженные силы сильнее. Он стал кем-то вроде героя для французских националистов, так что был отмечен всплеск популярности имени Раймон, которым нарекали при крещении французских младенцев.

Сам Пуанкаре не был ни Наполеоном, ни Шарлем де Голлем, хотя всегда сознавал, что хорошо выглядит в общественном мнении. Будучи полной противоположностью человеку яркому, бросающемуся в глаза, – невелик ростом, аккуратен, суетлив и строг, – он вместе с тем был умным и исключительно трудолюбивым. По-видимому, это была семейная традиция. Со стороны обоих родителей он был выходцем из буржуазных семей, члены которой становились судьями, государственными служащими, профессорами или, как его отец, инженерами. Его двоюродным братом был Анри Пуанкаре – один из ведущих математиков Франции. Раймон со своей стороны отличился в парижском лицее и в возрасте 20 лет стал самым молодым адвокатом во Франции в 1880 г. И хотя он пошел по пути других честолюбивых молодых людей и перешел в журналистику и политику, юридическое образование привило ему уважение к формам и процессам. На людях Пуанкаре был невозмутим и спокоен. Жесткий радикал Жорж Клемансо, который его терпеть не мог, назвал его «деятельным маленьким человечком, холодным, неприятным и не храбрым»[1494]. Это, как и многое из того, что сказал Клемансо, было несправедливо. В политике до 1914 г. и в страшные дни Великой войны Пуанкаре продемонстрировал и храбрость, и силу духа. И даже Клемансо никогда не мог обвинить его в коррупции, как многих других политических деятелей в Третьей республике.