Читать онлайн «Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую». Страница 108

Как и Шлифен до него, Мольтке предполагал, что правительство Франции признает свое безнадежное положение и сядет за стол переговоров с немецким правительством для заключения мира. И все же оба этих человека пережили Франко-прусскую войну, когда французы продолжали воевать после поражения у Седана. Как якобы сказал один скептически настроенный немецкий генерал во времена Шлифена: «Нельзя нести военную силу великой державы, как кота в мешке»[927]. В сентябре 1914 г., когда их армии одержали ряд побед, немецкие генералы обнаружили, что у них нет плана дальнейшего ведения войны, если Франция откажется капитулировать[928].

Мольтке внес еще два изменения в план Шлифена. И если у Шлифена немецкие войска проходили по небольшому кусочку территории Нидерландов – «аппендиксу», который выступал между Германией и Бельгией, то Мольтке решил проявить уважение к нейтралитету Нидерландов. Обнаруживая пессимизм, который существовал бок о бок с его надеждами на быстрое наступление, он писал в 1911 г., что, если война продлится дольше, чем ожидается, Нидерланды станут весьма полезным «горлом», которое позволит Гремании получать снабжение по морю из других нейтральных стран. Это решение означало, что движущимся во Францию немецким армиям теперь приходилось втискиваться в гораздо более узкое пространство. Немецкой 1-й армии, находившейся на западной оконечности правого фланга, например, приходилось маневрировать 320 тыс. солдат с их лошадьми и вооружением на пространстве шириной 6 миль между сильно укрепленным бельгийским городом Льежем и голландской границей. А 2-я немецкая армия численностью 260 тыс. человек находилась на территории такой же площади только к югу от Льежа, и фактически часть вооруженных сил Германии должна была пройти через сам город. Если бы бельгийцы решили оказать сопротивление, то Льеж мог задержать, возможно на недели, немецкое продвижение вперед. Более того, там сходились четыре железнодорожные ветки, которыми немцы намеревались воспользоваться для продвижения на юг, и было жизненно важно захватить их, не повредив. Исследование, проведенное после Великой войны американскими военными экспертами, позволило сделать вывод, что разрушение одного моста, двух тоннелей и участка железнодорожных путей помешало бы немцам отправлять поезда через Северную Бельгию в сторону Франции до 7 сентября на протяжении более месяца после начала войны. (В этом случае заряды были заложены, но приказ бельгийского командования взорвать их не был выполнен.)[929] Поэтому Мольтке внес второе изменение в план Шлифена: наступающие силы Германии, начавшие движение до официального объявления войны, должны были предпринять быстрые действия для захвата Льежа. Так что те официальные лица в Германии, которые в 1914 г. должны были принимать решения, находились еще и под этим давлением, приводя процесс в движение.

Бюлов, согласно его воспоминаниям, поднимал вопрос о вторжении в Бельгию и перед Шлифеном, и перед Мольтке, но ни в том ни в другом случае канцлер ничего не добился. И, как он мог убедиться, ни военные, ни министерство иностранных дел не обсуждали вопрос вторжения[930]. В 1913 г. Готлиб фон Ягов, новый министр иностранных дел, узнал о планируемом нарушении нейтралитета Бельгии и мягко выразил свой протест. Когда весной 1914 г. Мольтке сказал ему, что планы изменить невозможно, Ягов, очевидно, больше не высказывал возражений[931]. Кайзер, который, возможно, испытывал некоторые опасения в отношении нарушения договора, подписанного его предками, попытался убедить короля Бельгии Леопольда II в необходимости проявить готовность помочь Германии. К сожалению, он сделал это с присущей ему бестактностью, хвастаясь перед своим гостем, находящимся с государственным визитом в Берлине, мощью Германии. «Тот, кто в случае войны не за меня, – сказал он гостю, – тот против меня». Леопольд уехал настолько потрясенным, что надел свою офицерскую фуражку задом наперед[932]. Осенью 1913 г. Вильгельм предпринял еще одну подобную попытку уже с преемником Леопольда – его племянником Альбертом I (который был родственником Вильгельма по матери – принцессе из династии Гогенцоллернов), когда молодой король прибыл с визитом в Берлин. Вильгельм убеждал Альберта, что война с Францией совсем близко – и все по вине французов. На государственном приеме в Потсдаме Мольтке уверил Альберта, что немцы «преодолеют все преграды», и спросил бельгийского военного атташе, что намерена делать Бельгия, когда начнется война. Посол Бельгии в Берлине не испытывал никаких сомнений относительно цели, которую преследовало поведение Вильгельма и Мольтке: «Это было приглашение нашей стране, стоявшей перед опасностью, которая угрожала Западной Европе, броситься в готовые раскрыться объятия более сильных рук, способных схватить Бельгию – и сокрушить ее»[933]. Бельгийцы сразу же проинформировали французов и усилили свою собственную подготовку к войне. И хотя немецкие военные открыто выражали презрение к бельгийским коллегам – «шоколадным воякам» – теперь, похоже, немецким войскам предстояло иметь дело с бельгийской армией численностью около 200 тыс. человек, равно как и препятствиями в виде разветвленной сети крепостей Бельгии, включая Льеж.

И хотя англичане твердо отказались давать какие-либо обещания заранее, вторжение Германии в Бельгию влекло за собой большой риск втягивания Великобритании в войну. Мольтке отнесся к этому настолько серьезно, что разместил на севере Германии три с половиной дивизии для отражения возможного нападения морского десанта[934]. Однако он не беспокоился, что британские войска могут прийти на помощь французам и бельгийцам. «Мы справимся, – неоднократно говорил он Ягову, – со 150 тысячами англичан»[935]. Действительно, среди командования армией и флотом существовало давнее глубокое убеждение в том, что, хотя Германия еще и не готова бросить вызов британскому военно-морскому флоту, она может использовать Францию для того, чтобы заманить англичан на континент и разгромить их на суше[936]. Немецкие военные не воспринимали армию Великобритании всерьез, особенно после ее поражений в Бурской войне. Немецкие обозреватели отмечали, что строевая подготовка и маневры – то, к чему в немецкой армии относились очень серьезно, в британской армии проводились небрежно и неорганизованно[937]. После Великой войны один офицер вспоминал: «Каждый из нас умирал от желания не только разгромить англичан, но и взять их всех до последнего в плен. Как часто об этом шли разговоры в мирное время!»[938] Если начнется война, британский флот, несомненно, применит свою давнюю тактику блокады немецких портов, но, как рассчитывало немецкое командование, потребуется время на то, чтобы нанести ущерб импорту Германии, и, если на суше все пойдет так, как должно, война закончится прежде, чем блокада окажет какое-то воздействие.

Главным вопросом, вызывавшим у Германии озабоченность еще со времен ее победы в 1871 г., была Франция. Благодаря работе шпионов, один из которых был в конечном счете раскрыт в «деле Дрейфуса», отчетам атташе в Париже и внимательному чтению французской прессы и парламентских дебатов немецкие военные до 1914 г. имели достаточно точное представление о численности французских вооруженных сил. Они также просчитали, что основные силы Франции будут сконцентрированы на общей границе между двумя их странами – от точки южнее западной части бельгийской границы до швейцарской границы, – и ожидали, что французы, вероятно, в случае войны предпримут наступление в северной части Лотарингии.

Но в головах немцев так и не уложилось, насколько в действительности сильны были французы и – что важно – насколько хорошо они будут воевать. Безусловно, «дело Дрейфуса» нанесло французским военным значительный ущерб. Политическое вмешательство и разногласия во французском обществе деморализовали офицерский корпус и вызвали волнения в войсках, и немцы с удовлетворением отмечали частые случаи отсутствия дисциплины и даже открытого бунта в годы, предшествовавшие 1914-му[939]. Более того, французы – как офицеры, так и рядовые – относились к строевой подготовке и военным учениям легкомысленно и пренебрежительно. «Производит весьма необычное впечатление, – отмечал в 1906 г. военный атташе Германии в Париже, – когда днем случайно видишь, как какое-нибудь отделение играет в Венсенском лесу в футбол, вместо того чтобы заниматься военной подготовкой». В постановочных баталиях войска, которые должны были находиться на предполагаемом огневом рубеже, удобно устраивались и иногда даже читали газеты, которые покупали у предприимчивых торговцев, которые шатались по предполагаемому полю боя[940]. Однако французы были тем народом, который дал великого Наполеона и его солдат и имел традицию воевать хорошо, с большой отвагой. Даже отсутствие у них дисциплины давало им преимущество над немцами. Все тот же самый немецкий военный атташе, потрясенный игрой в футбол в Венсенском лесу, сообщал в Берлин: «Наверное, с французами можно обращаться только так, и, безусловно, в их случае темперамент, особенно перед лицом противника, во многом заменяет то, что можно воспитать повседневной подготовкой и дисциплиной в людях, в жилах которых кровь течет медленнее»[941].