Читать онлайн «Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны». Страница 86

Отражением таких настроений стала карикатура, появившаяся на страницах некоторых изданий. На ней милиционер был изображен карапузом, ростом меньше винтовки за его плечами, утонувшим в огромных сапогах, и с нахлобученной на уши большой фуражкой. Картину дополняла висевшая на поясе кобура с огромным, «взрослым» револьвером.

Преобразование добровольческих отрядов по поддержанию порядка на улицах в орган государственной власти началось 9 марта 1917 года с распоряжения начальника московской милиции А. М. Никитина о регистрации всех милиционеров и всего находившегося в их руках оружия – его предписывалось выдавать только на дежурство. В те же дни были возвращены на службу сотрудники сыскной полиции, которую новая власть переименовала в «уголовную» и назначила ее комиссаром адвоката М. Ф. Ходасевича. Прежний начальник, талантливый сыщик К. П. Маршалк, был оставлен в качестве руководителя оперативно-розыскной работы.

Неделю спустя А. М. Никитин устроил пресс-конференцию, на которой рассказал московским журналистам о своих планах организации «муниципальной полиции». По количеству служащих она должна была соответствовать дореволюционному штату. Главным отличием являлся принцип комплектования кадров – не освобождение от военной службы, а прием в качестве милиционеров инвалидов войны, нестроевых солдат и белобилетников. Возглавить их должны были офицеры из числа не годных для фронта. Наблюдение за ними предполагалось доверить четырем инспекторам – по числу частей, на которые разделили Москву. Высшим руководящим органом должен был стать возглавляемый начальником милиции «Совет безопасности» при комиссариате градоначальничества. Для выезда на происшествия и патрулирования улиц было решено создать конный резерв.

Обсуждался и вопрос о форменном обмундировании для милиционеров. По сообщениям газет, «английский» вариант был отвергнут сразу. Почему-то больше всего симпатий вызвал проект формы, «приближавшейся к французской»: черный сюртук с красным отворотом на правом рукаве и кепи. Оружие полагалось держать под сюртуком. Однако в окончательном виде форма московских милиционеров выглядела не столь экстравагантно. Это было простого кроя черное пальто с красным нагрудным знаком – для «наружной» милиции. Служащие продовольственной милиции носили на рукаве белые повязки с буквами «С. П. М.».

Что же касается размеров жалованья, то в газетах приводятся разные цифры. Так, «Раннее утро», приветствуя появление милиционера из числе солдат-инвалидов «на месте былого цербера-лихоимца», указывала, что жалованья ему положено 90 рублей плюс 1 рубль 35 копеек «приварочных» в сутки. «У него, правда, нет одной ноги, – сообщала газета в подписи под фотографией постового, – но с винтовкой в руках он здесь на своем месте». Позже, в апреле, появилось сообщение, что по ходатайству А. М. Никитина ежемесячное содержание милиционеров увеличено с 56 рублей до 120. Рабочий день им был установлен в пределах восьми часов. Проживание в казармах отменялось – только на квартирах.

В конце марта в Москве состоялся областной съезд комиссаров по выработке единообразной формы управления и реформирования полиции на муниципальной основе. На нем начальник московской милиции доложил о состоянии дел на тот момент: 50 полицейских участков были преобразованы в комиссариаты. Участковых комиссаров назначала городская власть, и они уже сами подбирали себе четырех помощников (заместителя, по продовольственной части, по хозяйству, по уголовно-полицейским делам), а также штат канцелярии. Содержание такого аппарата должно было обходиться в 55 тысяч рублей в год. Кроме того, правами помощников комиссара наделяли начальника участковой милиции и агента отдела уголовной полиции.

После долгих дебатов участники съезда постановили окончательно упразднить слово «полиция» и именовать органы охраны общественного порядка «милицией». На службу в милицию было решено принимать всех граждан, кроме трех категорий: «иностранные подданные, лица, состоящие под судом и осужденные по суду за позорные деяния, а также состоящие под опекой за расточительство».

К концу апреля, по свидетельству А. М. Никитина, штат милиции удалось укомплектовать солдатами только на две трети. Причем начальник отмечал, что они хорошо относятся к своим обязанностям, но их еще нужно учить и учить. Однако разгул преступности, начавшийся к тому времени в городе, не давал милиции времени для долгого становления и уже немедленно требовал от органов правопорядка высокого профессионализма и чрезвычайного напряжения сил.

Вообще апрель 1917 года явился рубежом, когда произошел довольно резкий переход от всеобщей эйфории к состоянию, когда москвичи ощутили себя по-настоящему беззащитными перед преступниками. В марте «Московский листок» с умилением описывал, как новые веяния затронули обитателей Хитровки. На страницах других газет встречались объявления о созыве митингов воров – преступный люд тоже хотел высказаться «о текущем моменте» и призвать к объединению в профессиональную организацию. Интересны в этом отношении воспоминания Леонтия Котомки «Союз молодежи из нашей братвы»:

«Припоминается один любопытный эпизод. В то время я работал в редакции большевистской газеты “Социал-демократ” и был одновременно агитатором МК партии большевиков. Редакция предложила мне заниматься молодежными вопросами, а МК партии – организацией молодежи, что я и выполнял с большой радостью. И вот однажды в редакцию “Социал-демократа” пришли двое молодых людей необычного вида. На мое вопрошающее молчание после некоторого замешательства они заявили:

– Мы представители преступной молодежи.

Недоумение мое рассеял один из посетителей, наиболее решительный:

– Хотим организовать союз молодежи из нашей братвы.

– Хотим бросить воровство и всякое такое, – пояснил другой.

Они упросили меня пойти к ним на собрание.

И вот мы минуем Солянку и шествуем по Хитрову рынку, репутация которого была зловещей. В центре площади торговки и покупатели в самых живописных лохмотьях. От площади разбегаются переулки. Сворачиваем в один из них. Как уродливые тени, кошмарные призраки, плывут мимо фигуры обитателей Хитрова рынка. Тут жутко и днем.

– Вас не тронут! Вы наш гость! – успокаивают меня мои спутники.

Забираемся в какую-то трущобу. С нар глядят чьи-то лихорадочно возбужденные глаза.

Полумрак. На ящике, выполняющем, видимо, роль стола, анархистские брошюры.

Беспорядочно, не очень складно, перебивая друг друга, употребляя часто непонятные слова, говорят “форточники”, “карманники”, воры разных “специальностей”.

Пестрое общество. И настроения разные. Один даже предложил создать профессиональный союз воров. Раздался смех. С нар спрыгнул взлохмаченный парень.

– Да нас в клочья разорвут с твоей вывеской!

Преобладали те, которые говорили, что надо коренным образом менять профессию и взгляды.

– Все поднято вверх дном. Все рушится, все старое. И нам надо революцию у себя сделать!

Разумеется, все это было обольщением. Обитателям ночлежки казалось, что Февральская революция все разрешит и ад капиталистический сразу сменится “раем братства и равенства”. Запомнившиеся фигуры из ночлежки встретились мне впоследствии около здания, над которым развевалось черное знамя “Анархия – мать порядка”».

Начальник милиции на встрече с журналистами рассказывал о значительном сокращении числа грабежей и краж. По его словам, основными видами преступлений, с которыми успешно боролась молодая милиция, были хулиганство, самочинные обыски (люди в военной форме под видом милиционеров проникали в квартиры и совершали кражи), подпольная продажа алкогольных суррогатов и кокаина. Вторя Никитину, газеты сообщили статистику: в сравнении с мартом 1916 года число преступлений не увеличилось – в Москве произошло 122 крупных и 250 мелких краж, 68 грабежей, 5 убийств.

В середине марта Временное правительство объявило амнистию для многих категорий уголовных преступников. Осужденные за мелкие преступления беспрепятственно получали свободу. Даже грабители и убийцы выходили из тюрем, если объявляли о желании отправиться на фронт.

В Москве освобождение уголовников из тюрем не обошлось без трудностей. Обитатели крыла одиночных камер Таганской тюрьмы (видимо, самые опасные рецидивисты) устроили бунт, требуя выпустить их наравне со всеми. Впрочем, нескольких выстрелов в воздух оказалось достаточно для восстановления порядка.

В Бутырках столкнулись с проблемой другого рода. Во время революционного освобождения политических, когда из тюрьмы вырвались и уголовники, были уничтожены архив и хранилище вещей заключенных. Комиссии, работавшей в Бутырской тюрьме, пришлось определять кандидатов на амнистию путем опросов самих арестантов. Выпущенным же на свободу приходилось ждать, когда специально образованный комитет снабдит их «цивильной» одеждой. По ходу дела Совет арестантских депутатов, образованный в Бутырской тюрьме, от имени приговоренных к каторге обратился к властям с просьбой: не отправлять их в отдаленные края, а оставить работать на оборону.