Читать онлайн «Открытие Индии». Страница 48

Из искусств — это жизнь. Властью силы и злата

Здесь один попирает другого; брат — брата;

И миллионы людей — как вода, как поток;

И миллионы надежд — как зыбучий песок;

Здесь достигшие цели и те, что достичь не смогли,

Чьи надежды мертвы или сохнут в пыли.

Но однажды постигший То, что жить — это счастье,

Свое Небо нашел навсегда. Свое Небо нашел навсегда.

Человек познает посредством страданий, он познает, как воспринимать жизнь, но он узнает также, что конечная тайна остается неразгаданной, и он не может найти ответ на свои вопросы или разрешить загадку добра и зла

Есть много призраков, рожденных тайной,

И много есть вещей, что создал бог,

Они лежат за страхом и надеждой.

И тот конец, который ищут люди, еще не виден,

И тропа там пролегла, где человек не ищет.28

В санскритской литературе нет ничего подобного гю силе и величественности греческой трагедии. Собственно, в Индии вообще нет трагедии, так как трагическая развязка не допускалась. Подобные большие проблемы не обсуждались, ибо драматурги придерживались общепринятых шаблонов религиозных убеждений. К их числу относились учения о повторном рождении и о причине и следствии. Случайности и беспричинное зло исключались, ибо то, что происходит сейчас, есть неизбежный результат какого-нибудь события в прежней жизни. Нет никакого вмешательства слепых сил, с которыми следует бороться человеку, к тому же эта борьба и бесполезна. Эти примитивные объяснения не удовлетворяли философов и мыслителей, и они постоянно выходили за их рамки в поисках конечных причин и более полных объяснений. Но в общем жизнь направлялась этими убеждениями, и драматурги не оспаривали их. Драма и санскритская поэзия вообще полностью отвечали индийскому духу, и следов какого-либо возмущения против него очень мало. Драматургические каноны были строги, и их нелегко было преступить. Это, однако, не означало безвольной покорности судьбе. Герой — это всегда мужественный человек, готовый взглянуть в лицо любой опасности. «Невежда уповает на провидение»,— презрительно говорит Чанакья в «Мудра-Ракшасе». Он ждет помощи от звезд, вместо того чтобы полагаться на свои силы. Закрадывается и некоторая искусственность: герой всегда герой, а злодей почти неизменно совершает одни злодейские поступки. Промежуточных оттенков очень мало.

Однако пьесы содержат сильные драматические коллизии, волнующие сцены и известное отражение жизни, похожее на сновидение — реальное и в то же время нереальное, все сплетенное воедино силой поэтического вымысла и изложенное великолепным языком. Начинает казаться (хотя, возможно, это было и не так), что жизнь в Индии в ту пору была более мирной, более устойчивой, словно она открыла и нашла ответ на свои вопросы. Она безмятежно течет в своем русле, и даже буйные ветры и проносящиеся мимо вихри вызывают лишь легкую рябь на ее поверхности. Здесь нет ничего похожего на яростные бури греческой трагедии. Зато она глубоко человечна, и ей присущи известная эстетическая гармония и логическое единство. На-така, индийская драма, говорит Сильвен Леви, до сих пор остается самым удачным творением индийского гения.

Профессор А. Берридейл Кит1 также заявляет, что «санскритская драма может по праву считаться вершиной индийской поэзии и законченным выражением системы взглядов на литературное искусство, сложившихся у творцов индийской литературы, полностью отдававших себе отчет в своем предназначении... Источником достижений Индии в интеллектуальной области был тот самый брахман, на которого столько клеветали как в этом, так и в других вопросах. Подобно тому как он создал индийскую философию, он другим усилием своего интеллекта породил тонкую и действенную драматическую форму».

В 1924 году в Нью-Йорке была поставлена в английском переводе пьеса Шудраки «Мриччхакатика». Вот что писал о ней театральный критик журнала «Нейшн» Джозеф Вуд Крач: «Здесь, или нигде, зритель сумеет увидеть истинный образец того чистого театрального искусства, о котором говорят теоретики; и здесь же он получит пищу для размышлений о той подлинной восточной мудрости, которая кроется не в некой доктрине для посвященных, а в сочувствии гораздо более глубоком и истинном, нежели сочувствие, присущее традиционному христианству, подвергшемуся тлетворному влиянию суровых нравственных догматов юдаизма... Это вещь совершенно искусственная и все же глубоко волнующая, ибо она не реалистична, а реальна... Кем бы ни был ее автор и когда бы он ни жил, в 4 или в 8 веке, он был добрым и мудрым человеком, обладавшим не той добротой и мудростью, которые слетают

1 Я часто обращался к книге Sylvain Levi «Le 'theatre Indion» (Paris, 1890) и A. Berriedale Keith «The Sanskrit Drama» (Oxford, 1924), и некоторые цитаты взяты из этих двух книг.

с уст или выходят из-под бойкого пера какого-нибудь моралиста, а той, что исходит из самой глубины души. Утонченное восхищение перед свежей красотой юности и любовью как бы умеряло его спокойствие, и он был достаточно стар, чтобы понимать, что веселая и хитроумная история может послужить средством передачи нежной гуманности и уверенной доброты.

...Такую пьесу могла создать цивилизация, уже достигшая устойчивости. Когда цивилизация уже продумала все свои проблемы, она неизбежно приходит к чему-то столь же безмятежному и наивному. Макбет и Отелло, при всем их волнующем величии,— герои варварские, ибо страстное бунтарство Шекспира — это бунтарство, порожденное конфликтом между недавно пробудившейся чувствительностью и рядом этических норм, унаследованных от времен дикости. Реалистическая драма наших дней — продукт аналогичного смятения. Но когда проблемы решены, а страсти примирились с велениями рассудка, тогда остается лишь форма.

...Среди классических произведений прошлого Европы мы нигде не находим произведения более гуманного».

Санскрит — язык удивительно богатый, цветистый, полный различных новых образований и в то же время точный и строго выдержанный в рамках грамматики, изложенной Панини 2600 лет назад. Он разрастался, обогащался, становился более полным и витиеватым, но всегда держался за свои первоначальные корни. В годы упадка санскритской литературы он утратил в какой-то степени свою силу и простоту стиля и обрел ряд очень сложных форм и витиеватых сравнений и метафор. В руках эпигонов грамматические правила словообразования стали лишь способом показать свою ученость, нанизывая на протяжении многих строк целые гирлянды слов.

Сэр Уильям Джонс заметил еще в 1784 году: «При всей своей древности санскритский язык обладает изумительным строем. Он совершеннее греческого, богаче латинского и утонченнее обоих; в то же время он обнаруживает близкое родство с ними в области корней глаголов и грамматических форм, которое не может быть результатом случайного сходства, родство, настолько сильное, что ни один изучающий их филолог не может не прийти к убеждению, что они происходят из некоего общего источника, возможно уже не существующего...»

За Уильямом Джонсом последовало много европейских ученых, английских, французских, немецких и других, которые изучали санскрит и заложили основы новой науки — сравнительного языкознания. Немцы опередили всех в этой новой области, и именно этим немецким ученым 19 века принадлежит главная заслуга в исследовании санскрита. В каждом немецком университете было отделение санскрита, возглавлявшееся одним-двумя профессорами. Индийские ученые, проделавшие значительную работу, применяли старый некритический метод и редко бывали знакомы с иностранными классическими языками, кроме арабского и персидского. Под влиянием Европы в Индии возникла наука нового типа, и многие индийцы отправлялись в Европу (обычно в Германию), чтобы научиться новым методам исследования и критического сравнительного изучения. У этих индийцев было преимущество перед европейцами, зато, с другой стороны, был и недостаток. Этим недостатком было некоторое количество предвзятых мнений, унаследованных убеждений и традиций, препятствовавших объективному критическому подходу. Преимуществом, и притом большим, являлась способность проникаться духом произведения, представлять себе среду, в которой оно появилось, и тем самым лучше его чувствовать.

Язык — нечто неизмеримо более широкое, чем грамматика и филология. Это поэтическое завещание духа народа, его культуры и живое воплощение тех мыслей и образов, под влиянием которых они складывались. Значение слов меняется из века в век, и старые идеи превращаются в новые, зачастую сохраняя свою старую форму. Трудно уловить смысл, а тем более дух древнего слова или древней фразы. Необходим известный романтический и поэтический подход, если мы хотим проникнуть в этот старый смысл и понять мысли людей, говоривших этим языком в былое время. Чем богаче и многообразнее язык, тем большей становится эта трудность. В санскрите, как и в-других классических языках, множество слов, обладающих не только поэтической красотой, ной глубоким значением, рождающих множество ассоциаций, которые нельзя передать на языке, чуждом по своему духу и форме. Даже его грамматика, его философия насыщены глубоким поэтическим содержанием; и один из старых санскритских словарей составлен в поэтической форме.