Читать онлайн «Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)». Страница 27

Несмотря на почти ритуальные в советских условиях призывы лечить детей трудом, специалисты конца 1940-х – 1950-х годов подчеркивали, что для детей с поведенческими девиациями необходим облегченный режим, который содействовал бы их физиологическому укреплению. «Щадящая терапия», отдых и «новые жизненные установки» считались лучшими методами лечения психически больных детей273. Любой раздражитель, который мог потенциально вызвать девиантное поведение, должен был быть заменен соперничающим с ним фактором, вызывающим интерес и «эмоциональную связь с жизнью»274. Таким фактором мог стать производительный труд – хотя и всегда соразмерный психофизическому состоянию ребенка, – но прежде всего подразумевались увлекательные учебные занятия. Так, например, Сканави писала о педагогической работе в специальных медицинских заведениях:

…материал, предлагаемый нами детям, должен быть эмоционально насыщен, подбираться с целью удовлетворения сохранившихся интересов ребенка. <…> Больной ребенок должен занимать в педагогическом процессе активную позицию, и педагогический процесс должен вызывать к жизни творческие устремления больного275.

Детские психиатры доказывали, что дети с отклонениями нуждались в «свободе игры и удовольствия», и рекомендовали сочетать трудовую и игровую терапию. Наряду с производственными мастерскими во всех учреждениях должны были быть игровые площадки. Самодеятельность, кукольный театр, творческая работа, ритмика и спорт тоже входили в комплекс мероприятий, применяемых для компенсации дефектов. Музыка считалась важным средством для того, чтобы внести «успокоение в психику ребенка». Однако в рекомендациях отмечалось, что «травмирующие сюжеты» в фильмах могли вызвать «болезненную реакцию», инициировать «преступные» действия, «преждевременно пробуждать половое влечение или давать ему патологическое направление»276.

Кроме того, детские психиатры предлагали «удовлетворить патологическое влечение в рамках социально-полезного <…> поведения». Так, например, если ребенок упорно проявлял склонность к бродяжничеству, педагоги должны были организовывать для него поездки и экскурсии. Дети, убегавшие из дома, как предполагалось, могли во взрослом возрасте стать капитанами кораблей, геологами или гидами туристических групп277.

В целом детская психиатрия 1940 – 1950-х годов доказывала необходимость обращаться с детьми ласково, заботливо и терпеливо, применяя индивидуальный подход и уклоняясь от ненужного подавления. Симсон утверждала, что психически больные дети «нуждаются, с одной стороны, в бережном, осторожном подходе, с другой стороны, – в постепенном систематическом закаливании»278. А Сканави писала, что, когда такие дети становились более уверенными в своих силах и испытывали ощущение защищенности и уюта, они перестали «чувствовать себя резко отличающимися от нормальных детей»279.

Эти замечания показывают, что гуманные устремления в детской психиатрии соседствовали с желанием дисциплинировать и «нормализовать» детей с отклоняющимся поведением – сочетание, характерное и для послевоенной детской психиатрии (как в СССР, так и в других странах), и для дефектологии, какой она была в СССР до 1936 года. И детские психиатры, и дефектологи мечтали об «исправленном» ребенке, который сможет жить полнокровной эмоциональной жизнью, ощущать собственную ценность, будет включен в производительный труд и сможет следовать своему призванию, но при этом сумеет «подчиняться обязательной в служебном коллективе дисциплине» и «интересам коллектива»280.

Важный вопрос, по которому детские психиатры послевоенных лет явно расходились с педологами и дефектологами 1920 – 1930-х, – это вопрос о влиянии социального окружения на психопатологические процессы. Связав психические аномалии и порожденное ими девиантное поведение со специфическими травматическими переживаниями, послевоенные врачи смогли описать причины этих отклонений как внешние по отношению к ребенку, но не связанные с политическими или социальными проблемами советского общества.

В отличие от педологов и дефектологов 1920-х детские психиатры 1940-х при упоминании «социального окружения» подразумевали только узкий круг семьи или недостатки конкретных педагогов. Как писала Симсон в своем пособии для матерей и учительниц, «…в Советской стране нет причин для широкого распространения детской нервности и уклонений в поведении ребенка и подростка». Симсон изображала советское общество как в целом здоровое; по ее мнению, это его состояние подтверждалось героическим и дисциплинированным поведением советских детей во время войны. Но все-таки Симсон оговаривала, что «в отдельных случаях» нервозность могла быть побочным явлением, связанным с болезнью или травмирующим воспитанием281. На фоне прошедшей войны разговоры об ослаблявших детскую нервную систему инфекциях и недоедании и высказывания о существовании многочисленных травматических ситуаций не воспринимались как критика советского общественно-политического строя в целом.

У произошедшей в 1940 – 1950-е годы медикализации детского девиантного поведения было существенное социальное измерение. Применительно к стратегиям детских психиатров этот процесс надо, безусловно, рассматривать как попытку защитить собственный профессиональный престиж и обрести твердую почву не только в академических кругах, но также и в сфере образования и социальной политики. Историк Анжела Тернер вслед за П. Конрадом отмечает, что процесс медикализации «расширяет регламентирующее воздействие медицины на общество»282.

С точки зрения Г. Сухаревой, «лучшими организаторами психиатрической помощи» были ученые и врачи-клиницисты. Предполагалось, что они должны не только принимать детей амбулаторно, но и посещать их дома (квартиры), школы, детские сады и выявлять тех, кто нуждался в «клинических наблюдениях». В то же время тезис об «единстве и неделимости клиники и организации помощи»283 снова выдвигал на передний план гуманитарную социальную политику. При таком понимании лечебные заведения могли и впредь действовать как институции воздействия на «отклоняющихся» детей – альтернативные трудовым колониям МВД.

Уже во время войны советские медики активно выступали за восстановление тех учреждений, где лечение, перевоспитание и профилактика могли бы исправлять нанесенный военными условиями вред и реабилитировать детей с отклонениями в поведении. В существовавшей до войны в РСФСР и Украине маленькой, но стабильной сети специальных школ и учреждений стационарного типа для психически больных детей лечебная и педагогическая работа была прервана после начала военных действий. Большая часть детских психиатров была призвана в армию, а основная часть учреждений, которые раньше были детскими нервно-психиатрическими санаториями, превращены в военные госпитали284. Осенью 1943 года обеспокоенные этой ситуацией психиатры Г.Е. Сухарева и Е.А. Осипова официально обратились к руководству Наркомздрава с тревожным отчетом – тем самым, где было использовано понятие «моральной травмы». Авторы писали, что вызванные войной шок и страдания влияли на нервное здоровье нового поколения и вызвали рост числа психически больных несовершеннолетних. Они доказывали, что Наркомздрав СССР обязан вновь заняться помощью таким пациентам, и призвали этот комиссариат увеличить подготовку сотрудников для специализированных детских учреждений285.

Авторы отчета заявляли, что в военных условиях их опыт должен быть использован не только для обычной борьбы с детской безнадзорностью, но также и при решении всех связанных с детьми юридических проблем. С их точки зрения, многие проблемы отклоняющегося поведения детей имели «социально-психиатрический характер» и могли быть позитивно разрешены только после создания сети детских нервно-психиатрических приемов, санаториев, кабинетов и колоний286. В 1947 году Сухарева повторила эту же мысль и заявила, что стационары для детей с «пограничными состояниями» должны занимать в сети детских психиатрических учреждений «особое место». По ее словам, «при организации терапевтических мероприятий большое значение следует придавать педагогической работе с детьми. Хорошая детская психиатрическая больница является в то же время и лечебно-педагогическим учреждением»287.

В конце 1940-х – начале 1950-х годов в поддержку Сухаревой и Осиповой высказались и другие детские психиатры и сотрудники Наркомздрава. Так, А.И. Доброхатова, З.А. Соловьева, Тадосова288 и Е.Н. Хохоль призвали провести круглый стол, во время которого представители органов здравоохранения, просвещения и социального обеспечения могли бы обсудить послевоенную реорганизацию специальных образовательных учреждений для детей с неврологическими заболеваниями и для несовершеннолетних инвалидов различных категорий289.