Читать онлайн ««Трагическая эротика»: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны». Страница 36

В то же время председатель Совета министров И.Л. Горемыкин полагал, очевидно вполне искренне, что оппозиция лишь использует факт увольнения великого князя как орудие для давления на власть, чтобы добиться новых политических уступок: «По-моему, чрезмерная вера в великого князя и весь этот шум вокруг его имени есть не что иное, как политический выпад против Царя. Великий Князь служит средством»302. Такого же мнения придерживалась и императрица303.

Вопреки мнению Горемыкина, 21 августа большинство министров подписали письмо, в котором они просили императора отказаться от намерения взять на себя командование войсками.

Однако давление, оказываемое на царя министрами, другими представителями политической элиты, не возымело воздействия. 22 августа он отбыл в Ставку, а 24 августа подписал рескрипт о смещении великого князя Николая Николаевича и о принятии верховного командования (документ был датирован предшествующим днем). Наконец, 25 августа великий князь Николай Николаевич покинул Ставку. Текст императорского рескрипта гласил:

Вслед за открытием военных действий причины общегосударственного характера не дали Мне возможность последовать душевному моему влечению и тогда же лично стать во главе армии…

Усилившееся вторжение неприятеля с Западного фронта ставит превыше всего теснейшее сосредоточение всей военной и всей гражданской власти, а равно объединение боевого командования с направлением деятельности всех частей государственного управления…

Однако официально об этих важных изменениях не было объявлено сразу же, несколько дней страна продолжала питаться всевозможными слухами.

Как видим, разные лица, пытавшиеся убедить Николая II отменить принятое им решение, выдвигали схожие аргументы.

Отмечалось, что риск новых поражений слишком велик, в том же случае, если император станет Верховным главнокомандующим, вся ответственность ляжет на него. Об этом писала вдовствующая императрица Мария Федоровна, об этом говорили и некоторые министры. Если верить сообщению военного министра А.А. Поливанова, то именно этот аргумент он сразу же привел царю, когда узнал о его решении:

Я позволил себе подчеркнуть опасность вступления Главы государства в командование в момент деморализации и упадка духа армии, являющихся следствием постоянных неудач и длительного отступления. Я пояснил, что сейчас материальное снабжение находится в отчаянном состоянии и что проводимые меры к его пополнению скажутся только через некоторое время. Я не счел себя вправе умолчать о возможных последствиях во внутренней жизни страны, если личное предводительствование Царя войсками не изменит в благоприятную сторону положения на фронте и не остановит продвижение неприятеля внутри страны; при этом я доложил, что сейчас по состоянию наших сил нет надежды добиться хотя бы частных успехов, а тем более трудно надеяться на приостановку победного шествия немцев. Подумать жутко, какое впечатление произведет на страну, если Государю Императору пришлось бы от своего имени отдать приказ об эвакуации Петрограда или, не дай Бог, Москвы. Его Величество внимательно прослушал меня и ответил, что все это им взвешено, что он сознает тяжесть момента и что, тем не менее, решение его неизменно304.

Этот аргумент приводили и другие современники. Великий князь Андрей Владимирович 24 августа сделал запись в своем дневнике: «Еще одно соображение. С принятием государем командования армией, естественно, все взоры будут устремлены на него с еще большим вниманием. И ежели на первых порах на фронте будут неудачи, кого винить? … В истории не было примера со времен Петра I, чтобы цари сами становились во главе своих армий. Все попытки к этому, как при Александре I, в 1812 г., так и при Александре II, в 1877 г., дали скорее отрицательные результаты. Главным образом вокруг Ставки создавалась атмосфера интриг и тормозов. … Государь должен быть вне возможных на него нападок. Он должен стоять высоко, вне непосредственного управления»305.

Указывалось также, что общественное мнение неизбежно припишет решение царя влиянию императрицы и (или) Распутина – даже вдовствующая императрица Мария Федоровна прямо заявила об этом царю при личной встрече. Такую реакцию общества предсказывали и некоторые министры. Министр внутренних дел кн. Н.Б. Щербатов утверждал: «Не может быть сомнения в том, что решение Государя будет истолковано как результат влияния пресловутого Распутина. Революционная и антиправительственная агитация не пропустят удобного случая. Об этом влиянии идут толки в Государственной думе, и я боюсь, как бы отсюда не возник какой-нибудь скандал. Не надо забывать, что Великий Князь пользуется благорасположением среди думцев за свое отношение к общественным организациям и представителям». А на заседании Совета министров 16 августа обер-прокурор Св. синода А.Д. Самарин уже фиксировал распространение подобных слухов, хотя царь еще и не принял на себя командования: «Между прочим, за последнее время усиленно возобновились толки о скрытых влияниях, которые будто бы сыграли решающую роль в вопросе о командовании». Он отмечал, что распространение этих толков подрывает монархический принцип гораздо сильнее, «чем всякие революционные выступления». При этом, по словам Самарина, сам Распутин внес вклад в распространение подобных слухов, утверждая, что именно он «убрал» великого князя еще до того, как решение было объявлено официально.

Правда, уже во время кризиса председатель Совета министров И.Л. Горемыкин, сам некоторое время возражавший против принятия царем командования, убеждал глав ведомств, что Николай II действовал по своей собственной инициативе: «Повторяю, в данном решении не играют никакой роли ни интриги, ни чьи-либо влияния. Оно подсказано сознанием Царского долга перед родиною и перед измученною армиею». Министр внутренних дел кн. Н.Б. Щербатов также отмечал, что «вызов Распутина в Царское Село последовал помимо Государя Императора и что во время принятия решения он отсутствовал»306.

Вопрос о влиянии «старца» и царицы на царя продолжает оставаться дискуссионным, некоторые историки полагают, что Николай II принял решение о командовании исключительно сам, совершенно независимо от каких-либо воздействий. Это положение нельзя считать вполне доказанным, во всяком случае определенно известно, что и императрица, и Распутин решительно поддерживали в этом отношении царя. К тому же большое значение имело то обстоятельство, как ситуацию воспринимали современники. А, как видим, даже мать императора была убеждена в том, что Николай II принял это решение под воздействием своей жены, и справедливо предсказывала, что общество припишет его инициативу Распутину.

Наконец, предполагалось, что смещение весьма популярного великого князя Николая Николаевича вызовет взрыв возмущения в стране, а это приведет к непредсказуемым последствиям. Для министров, противившихся решению царя, это был очень важный аргумент. «К тому же Великий Князь Николай Николаевич, несмотря на все происходящее на фронте, не потерял своей популярности и как в армии, так и в широких кругах населения с его именем связаны надежды на будущее. Нет, все говорит за то, что осуществление решения Государя безусловно недопустимо и что надо всеми средствами ему противиться», – заявил на заседании Совета министров министр внутренних дел Н.Б. Щербатов, по своей должности отвечавший за состояние общественной безопасности в империи. И совершенно панически звучало выступление обер-прокурора Святейшего синода А.Д. Самарина: «Повсюду в России настроения до крайности напряжены. Пороху везде много. Достаточно одной искры, чтобы вспыхнул пожар. По моему убеждению, смена Великого Князя и вступление Государя Императора в предводительство армией явится уже не искрой, а целою свечою, брошенною в пороховой погреб». Некоторые министры опасались, что следствием смещения популярного великого князя будет революция, а другие не исключали и возможности каких-то силовых действий со стороны преданных Верховному главнокомандующему чинов Ставки: «В Ставке же, где много людей теряет все с уходом Великого Князя, несомненно возможны попытки склонить Его Высочество на какие-либо решительные шаги», – заявил государственный контролер П.А. Харитонов. Похоже, подобный сценарий развития событий и другие министры не считали невероятным, хотя А.В. Кривошеин и С.Д. Сазонов такую возможность исключали. Наконец, военный министр А.А. Поливанов, вернувшийся из Ставки, успокоил своих коллег на заседании Совета министров 12 августа: «Ни о какой возможности сопротивления или неповиновения не может быть и речи»307. Но это выступление как раз свидетельствует о том, что до выяснения ситуации на месте и он сам размышлял о возможности силового противодействия со стороны великого князя или его окружения.