Читать онлайн «Сталинград». Страница 31

Узнав о том, что немецкие части вышли к Волге, Сталин пришел в ярость. Он запретил минировать заводы, эвакуировать оборудование и вообще предпринимать какие-либо действия, которые могли быть расценены как негласное решение сдать Сталинград. Его было приказано защищать до самого конца. По всему городу расклеили листовки об объявлении введения осадного положения. «Мы никогда не сдадим наш родной город. Возведем баррикады на каждой улице! Превратим каждый район, каждый квартал, каждое здание в неприступную крепость!»[235] Тем не менее многих охватила паника. Среди них был и секретарь Сталинградского горкома комсомола, без разрешения оставивший свой пост и бежавший на левый берег Волги.[236]

Рабочих, не занятых непосредственно на производстве вооружения, предназначенного для немедленной отправки на фронт, мобилизовали в особые милицейские бригады, вошедшие в состав 10-й дивизии НКВД, которой командовал полковник Сараев. Им выдали винтовки и патроны, но подчас эти люди получали оружие только после того, как погибали их товарищи. На севере в промышленном пригороде Спартаковка плохо вооруженные батальоны рабочего ополчения бросили в бой против 16-й танковой дивизии – результаты этого были предсказуемы. Студенты Сталинградского тракторостроительного и механического института, копавшие окопы на северной окраине города, продолжали работу, несмотря на прицельный огонь танков все той же 16-й дивизии. Учебные корпуса института, расположенные рядом со Сталинградским тракторным заводом, были уничтожены во время первых бомбардировок. Ядром местного истребительного батальона стал преподавательский состав. Командиром назначили одного из профессоров, а комиссаром батальона молодую женщину – механика с тракторного завода, переориентированного теперь на выпуск танков Т-34. Добровольцы садились в свои боевые машины еще до того, как те успевали покрасить. Как только в танк загружали боеприпасы, хранившиеся здесь же, на заводе, он прямо с конвейера шел в бой. У этих «тридцатьчетверок» не было орудийного прицела – они могли вести стрельбу только в упор, причем заряжающий следил за положением ствола, а стрелок в это время поворачивал башню.

Хубе отправил мотоциклетный батальон на рекогносцировку – нужно было выяснить, какова обстановка на правом фланге. «Вчера мы вышли к железной дороге, – написал на следующий день один из его солдат. – Захватили состав с оружием и техникой, который русские не успели разгрузить, и взяли пленных. Среди них было много женщин. Их лица настолько отвратительны, что на этих “солдат в юбках” невозможно смотреть. Хорошо хоть, что операция не заняла много времени».[237] Захваченная добыча, поступившая в Советский Союз из Америки по ленд-лизу, пришлась очень кстати. Особенно порадовались офицеры 16-й танковой дивизии американским джипам, справедливо полагая, что они гораздо лучше их аналога – «кюбельвагена», военного автомобиля повышенной проходимости.

Авиационные полки Красной армии также вступили в бой 24 августа, однако у советских Яков было мало шансов в борьбе с «Мессершмиттами-109», а штурмовики Ил-2, хотя и имевшие снизу броню, оказались крайне уязвимыми, если опытный летчик заходил им в хвост. Немецкие пехотинцы и танкисты восторженно кричали каждый раз, когда пилоты люфтваффе mit Eleganz[238] сбивали вражеский самолет, словно война в воздухе велась исключительно на потеху зрителям на земле.

Бомбардировки Сталинграда продолжались. Следующий крупный налет 4-й воздушный флот фон Рихтгофена провел 25 августа. При этом сильно пострадала электростанция в Бекетовке, но русским удалось ее быстро восстановить. Эскадрильи люфтваффе продолжали ровнять с землей городские кварталы. Многие мирные жители лишились всего своего имущества, но люди делились друг с другом тем немногим, что у них оставалось. Все понимали, что завтра сами могут оказаться в таком же положении. Воздушные налеты уничтожили само понятие «частная собственность».

В конце концов было принято решение эвакуировать из Сталинграда женщин и детей на левый берег на судах, реквизированных НКВД. Правда, для этой цели выделили лишь несколько пароходов – на всех остальных из города вывозили раненых. Конечно, переправляться через Волгу было так же опасно, как и оставаться в Сталинграде, потому что летчики люфтваффе бомбили все суда, пересекавшие реку. Уничтожили они и паромную переправу, расположенную выше устья Царицы, а также находившийся поблизости от нее ресторан «Шанхай», излюбленное место отдыха жителей на берегу Волги. Кое-где на поверхности воды еще догорали пятна нефти из разбомбленных цистерн. Беженцы, переправлявшиеся через реку, видели плывущие по течению почерневшие трупы, похожие на обугленные деревья… Детей из центральной городской больницы, в том числе Нину Гребенникову, привязанную к носилкам, переправили через Волгу 28 августа и разместили в полевом госпитале на левом берегу.

Башенные орудия танков 16-й танковой дивизии не замолкали с того самого первого воскресного вечера, обозначив свое присутствие на волжском берегу расстрелом транспортного парохода и бронекатера. Они также обстреляли железнодорожный паром, оставив на его месте груду сожженных и разбитых вагонов, а в течение следующих нескольких дней потопили еще семь речных судов. Танкисты говорили, что речь идет о бронекатерах,[239] похоже даже не подозревая, что на них могли эвакуироваться из города мирные жители.

На третий день вечером немцы потопили колесный пароход, перевозивший женщин и детей. Услышав крики о помощи, они спросили у командира, можно ли им взять у саперов надувные плоты и спасти тонущих. Офицер запретил это делать. «Нам известно, как ведут эту войну большевики»,[240] – сказал он своим подчиненным. С наступлением ночи немецкие солдаты с головой закрылись одеялами, чтобы не слышать предсмертные крики невинных жертв. Нескольким женщинам удалось доплыть до правого берега, но большинство выбралось на песчаную отмель. Там они оставались весь следующий день. Когда ночью их вывозили на левый берег, немцы не стреляли.

За спиной передовых немецких позиций на берегу Волги раскинулся неухоженный парк с огромными дубами, грецкими орехами, каштанами и даже олеандрами. К нему примыкали бахчи, поля, виноградники и фруктовые сады. Там и окопались передовые части 16-й танковой дивизии, используя всю эту растительность в качестве укрытия. Штаб саперного батальона разместился под раскидистой грушей. Во время затишья между боями танкисты и саперы собирали спелые фрукты, используя вместо корзин шлемы и каски. После нескольких недель марша по высушенной солнцем степи немецким солдатам, устроившимся в тени под деревьями и любующимся широкой Волгой, «подобной прекрасному озеру»,[241] казалось, что они в конце долгого пути. Плохо только то, что русские продолжали сопротивляться. При первой же возможности немцы писали домой с берега Волги, гордясь тем, что они первыми достигли новых восточных границ рейха. Те немногие, кому год назад довелось участвовать в кампании на Балканах, говорили, что белые жилые здания на высоком правом берегу чем-то напомнили им Афины. Это совершенно неуместное сравнение побудило кое-кого называть в своих посланиях Сталинград Акрополем.

Части 6-й армии, все еще дожидавшиеся переправы через Дон, завидовали славе, доставшейся авангарду. Артиллерист-зенитчик написал домой: «Скоро мы также будем иметь право распевать “Стоит солдат на берегу Волги”».[242] Другой артиллерист упомянул в своем письме Wolgalied,[243] музыку к которому написал Франц Легар: «Эта песня подходит нам как никакая другая».[244]

Многие были убеждены в том, что победа совсем близко. «Невозможно представить себе, как стремительно наступают наши моторизованные части, – написал домой солдат 389-й пехотной дивизии. – И все это при поддержке люфтваффе. Как спокойно мы чувствуем себя, когда в небе над нами наши летчики! Русских самолетов совсем не видно. Хочу поделиться с вами искоркой своей надежды. Сталинград вот-вот падет. Наша дивизия выполнит свою задачу. И тогда, да будет на то Божия воля, мы с вами снова увидимся, еще в этом году. Когда Сталинград падет, русская армия на юге будет уничтожена».[245]

Между тем положение дивизии Хубе отнюдь не было безопасным. Понимание того, чем грозит потеря возможности сообщаться через Волгу, а также постоянные телефонные разносы из Кремля вынудили Еременко осуществить контрудар на северном фланге с целью сокрушить узкий немецкий коридор. Русская артиллерия простреливала эту полосу шириной не более шести километров насквозь, а немцы ничем не могли на это ответить. Не только у 16-й танковой дивизии Хубе, но и у всего корпуса Витерсхейма практически закончилось горючее.