Читать онлайн «Судьба империи. Русский взгляд на европейскую цивилизацию». Страница 73

Есть, однако, существенный аспект, в котором аналогия между «ателье» и АЭС становится некорректной. В малом предприятии деятельность может быть обеспечена за счет руководителя. Достаточно одного человека, который понимает цели, знает все внешние требования и ограничения, может сам организовать необходимую и осмысленную деятельность. Для больших систем, таких как АЭС, эта конструкция неустойчива, да и невозможна в принципе. Одного или нескольких человек здесь недостаточно – деятельность организуется принципиально коллективным образом. Необходима критическая масса профессионалов, удерживающих целевую функцию и целостность деятельности. Критическая масса тех, кто непрестанно думает о том, какими должны быть АЭС в современном мире. Специалистов, руководствующихся не только узкоспециализированными стандартами и инструкциями, но кладущих в основание своей работы профессиональное мировоззрение, осознающих себя теми, на ком держатся не только АЭС, но и весь мир. Нужны те, кто не говорит «у них…», а говорит «у меня…». Деятельность вне таких личностных форм вырождается, становится бездуховной, теряет смысл, перестает быть деятельностью. А человек перестает быть человеком.

Самым страшным в ситуации с Фукусимой была даже не радиация, а неясность, с кого спрашивать. Кто ответит конкретно за эту АЭС? Кто вообще отвечает за сохранение жизни на земле? И даже более серьезный вопрос: кто спрашивающий? Кто тот субъект, перед которым надо держать ответ? Можно задать вопрос и по-научному: что мешает сегодня воспроизводству личностных форм жизни и деятельности?

Традиционно за социальное целое отвечала аристократия. По своей функции она была обязана иметь представления об этом целом и заботиться о его воспроизводстве. Именно аристократия обеспечивала институт государства необходимыми кадрами. По-видимому, личностные структуры воспроизводились вместе с аристократическими семьями.

Различие и сложность функций разных людей в социальном организме были всем очевидны и не подвергались сомнению до тех пор, пока не сформировался финансовый и промышленный капитал.

Известно, что впервые процесс демократизации был начат банкирами во Флоренции (еще в XIII веке), а потом и в других итальянских городах. Лишить аристократию власти можно было, только уничтожив представление о принципиальном неравенстве ролей в социуме и, следовательно, о фактическом неравенстве людей. Провозгласив и утвердив идеалы равенства, первые буржуа уничтожили функцию ответственности за социум в целом. Именно демократия породила вместо принципа персональной ответственности демократический принцип коллективной безответственности. Формально теперь народ выбирает правителя. С кого из голосовавших (анонимно!) можно спросить за несостоятельность избранного?

Фактически демократия игнорирует процесс воспроизводства особой субъектности. Субъектности, необходимой людям власти. В аристократических родах каждый родитель знал, что он должен будет со временем передать свой удел – со всеми проблемами и приобретениями – наследнику. А тот, в свою очередь, тоже знал, что ему придется принять на себя груз ответственности за социальное целое, которым владеет их род. Социальная функция аристократических линий в том и состояла, чтобы формировать в каждом поколении некоторое количество лиц, ответственных за воспроизводство сложного социального тела, в ряде случаев и за его развитие. К этой особой субъектности еще необходимо было приложить набор нужных для управления представлений и деятельностных способностей.

Демократическая же идеология утверждает, что властвовать может каждый, «кто угодно». Она игнорирует факт гигантского различия в сложности функций разных людей в социуме. Она отрицает тот факт, что в реальности несходство между отдельными людьми может быть более значительным, чем между человеком и пиявкой.

Считается, что демократия позволяет выбрать «лучших». Но «лучшие» не капуста, в огороде не растут. Лучшие люди появляются не в результате выборов, а в результате хорошего образования и борьбы за идеалы и ценности, развития в малой группе и включения в сложную деятельность. Это всегда штучное высокоспециализированное производство.

Также буржуазия создает свой демократический идеал человека: во-первых, как среднего и массового и, во-вторых, как имеющего стоимость. Человек теперь измеряется не силой личности и способностью «держать мир», а величиной банковского счета. Имеют значение только люди с капиталом, без денег ты никому не интересен, и делать с тобой можно все что угодно.

В результате мы живем в мире тотальной безответственности. Содержание деятельности является результатом свободного выбора индивида. Теперь он сам решает, что ему делать. Бог, Божий замысел о мире, ответственность за мир больше не актуальны. Именно так происходит расчеловечивание европейского мира.

Помимо «аристократического» есть еще один механизм производства ответственности за большие социокультурные организмы. Это религиозное сознание. Деятельность может обладать страшной разрушительной силой, и именно институт религии традиционно ограничивал деятельностный произвол человека.

Полагание Бога есть интеллектуальное условие, рамка, контекст человеческого существования. Мы сопричастны Богу, поскольку тоже творим: себя, вещи, свой социальный мир и социальную организацию, природу. Деятельность только тогда духовна, когда она ответственна перед Творением и Творцом. Вне этой парадигмы деятельность превращается в произвол, своеволие и в конечном счете в разрушительную силу. Религия – та форма, в которой человек осознал ответственность за свое творчество и в которой он рефлектирует свое существование.

Суть религии не в ритуалах, а в соединении свободы творчества и ответственности («Познай Бога и делай что хочешь»). На базе ответственности становятся возможны те или иные нравственные принципы. Через личную и коллективную ответственность за Творение впервые формируется подлинная солидарность.

Суть религиозного сознания (в авраамических религиях) – в одновременном полагании существования Бога и человека. Боюсь быть обвиненным в ереси, но отношения «Бог – человек» могут быть проинтерпретированы как самая мощная схема самоорганизации и основа, базис ответственного отношения. Бог существует не сам по себе, он существует для человека и открывается ему через откровение. «Что Бог ждет от нас?» – это и есть главный вопрос, который мы можем задать самим себе. Это молитвенное вопрошание призвано дать нам шанс преодолеть собственную косность и ограниченность, сиюминутные корпоративные интересы и корысть. Мы можем через него нащупать, почувствовать правильное направление движения в сторону приумножения Жизни, а не приближения к смерти.

Человеческая деятельность вне ответов на этот вопрос не может переживаться как одухотворенная. И наоборот, если человек понимает ожидания, возложенные на него, как имеющие высший источник, его деятельность и он сам обретают совершенно иной накал, иное значение.

В своей повседневной жизни мы, даже регулярно посещая церковь, далеки от практики религиозного сознания и описанной выше схемы самоорганизации. Мы живем иначе. Нас не заботят вопросы о том, как именно – через наш повседневный труд и житейские дела – мы участвуем в общем деле воспроизводства нашего человеческого мира, какие жизнеутверждающие принципы мы отстаиваем и защищаем в нем, на какие жертвы готовы идти ради исполнения долга раба Божьего. Мы не чувствуем ответственности перед Ним за то, как распоряжаемся своей жизнью, данной нам вообще-то во временное пользование, и не задумываемся, оправдываем ли Его ожидания.

Мы живем в плену совершенно других ожиданий, которыми пронизан социальный мир. В каком-то смысле ожидания его и формируют. С одной стороны, каждый человек фокусирует на себе пучок ожиданий других людей, с другой – его надежды формируют его окружение. Эти расчеты программируют нас, вынуждают быть теми, за кого нас «держат». «Сущность человека заключена в тех общественных отношениях, в которые он вступает в течение своей жизни», – писал ровно об этом Карл Маркс. Социум и есть некая устойчивая взаимная согласованность ожиданий. Преобладают в нем наши ожидания в отношении других людей. У этих ожиданий есть объективное содержание. Если я чего-то жду от другого человека, это означает, что я сам не собираюсь этого делать. Формирование ожидания есть одновременно делегирование каких-то функций другим людям.

Чем больше я рассчитываю на других людей, тем меньше мое реальное участие в общественной жизни, тем меньше меня самого. В пределе я могу делегировать другим людям даже заботу о себе любимом. Объективное снижение моего социального значения, суживание моих социальных ролей компенсируется тем, что другим людям вменяется меня уважать (то есть еще целый пласт ожиданий) просто за то, что я есть на этом белом свете. Если процесс интенсивного роста ожиданий к другим людям (отчуждения им функций) помножить на тенденцию безудержного роста потребления, то мы и получим современный социум.