Читать онлайн «Судьба империи. Русский взгляд на европейскую цивилизацию». Страница 21

Греческая и римская демократии в отличие от идей христианской государственности строились на принципиальной склейке и неразличении власти и свободы, на онтологизации свободы как власти. С древнеримской (древнегреческой) точки зрения свободен тот, у кого власть, т. е. гражданин. И напротив – свободный гражданин не может быть сущностно подвластен кому-либо, это делало бы его рабом. Он, не теряя своей свободы, может лишь разделять власть с другими свободными гражданами. Кстати, этот же греческий (римский) гражданин платил за свою «долю власти» в действительной демократии воинским долгом и, если придется, самой жизнью (не деньгами!), обеспечивая тем самым онтологическое тождество свободы и власти.

Кризис западных христианских католических институтов веры, ее подмена в конечном счете светской верой (вполне сочетаемой как с контррелигией атеизма, так и с многообразным сектантством, оккультизмом и новым язычеством) могут создать иллюзию возможности возвращения к греко-римской, дохристианской модели государства. Таковы были иллюзии Великой французской революции, Американской революции. Участники и наследники этой последней даже воспроизвели онтологическое, сущностное рабство как обязательный элемент своего демократического государства. Продержалась система в этом виде недолго (с 70-х XVIII века до 60-х XIX, почти как советская власть). Потом сущностное рабство пришлось заменить техническим, реальной социальной зависимостью и подвластностью, дисциплинарной властью, лежащей вне правового поля.

Основной принцип демократии – организация власти меньшинства над большинством – при этом выполнялся. Граждане, обладающие правом избирать, составляли от силы десятую часть населения. Тем более что модернизированное капиталом общество создало сверхэффективный механизм социальной зависимости осуществления дисциплинарной власти – трудовой наем. То, к чему стало можно принудить рабочего по найму, не идет ни в какое сравнение с «объемом» принуждения римского раба или крепостного крестьянина. Техническое рабство формально свободных людей стало в модернизированном капиталом обществе куда жестче, чем сущностное рабство времен Древней Греции или Рима.

Маркс пытался выразить суть этого явления через понятия эксплуатации и отчуждения. Однако, прежде всего, это «старые добрые» отношения и механизмы власти.

Буржуазные революции западной ветви европейской цивилизации (Англия, Америка, Франция), определившие устройство западных государств, установили уже не сущностную, не онтологическую демократию греко-римского типа, а демократию сугубо техническую, являющуюся приложением к централизованному государству, сложившемуся в период до революций (голландской, английской, американской, французской). Выборность короля, который называется теперь президентом или премьер-министром, мало что меняет в жизни подавляющего большинства граждан. Они не отдают свою жизнь за «долю во власти», они платят налоги. Соответственно, и получают они от государства только то, что можно «купить», а не «завоевать».

Монархия при этой технической демократии вообще может быть реставрирована, сохраниться как форма государства. Однако техническая демократия в каком-то смысле обеспечивает господство модернизированного капиталом общества над государством, фиксирует историческую победу общества над государством в их непрекращающейся борьбе. Сравнивая пред– и постреволюционные периоды, можно сказать, что аристократия как часть общества всегда боролась с государством, но всегда сама соглашалась стать государством как сословие, жестко выделенная и отграниченная часть социума. Буржуазия, победив государство, отказывается быть сословием, прячась за провозглашенную ею утопию всеобщего равенства, и, как следствие, отказывается быть государством, нести ответственность за власть. Она предпочла бы, чтобы социум самоорганизовывался, а она бы его контролировала, управляла процессами в свою пользу, оставаясь за сценой.

При технической демократии нестабильность государства становится организационным принципом, революция технологизируется и превращается в рутину. Такая техническая демократия есть, по существу, лишь узаконенная форма и рецепт систематического осуществления государственных переворотов мирными, социально бескровными средствами. Точнее, то, что раньше было государственным переворотом, теперь становится постоянным перераспределением «богатств власти» в рамках правящего класса с неясными, размытыми, непубличными границами.

Техническая демократия не имеет ничего общего с «долей во власти», которую имел римский или греческий гражданин. При сущностной демократии выбирается огромное число должностных лиц. Технические представительные институты несопоставимо слабее греко-римских и по относительной численности выборных лиц, и по их полномочиям (вспомним, например, о трибунах, обладавших правом вето). При этом граждан в государстве гораздо больше. Вместо выборной магистратуры работает административный аппарат. Его работники – формально не рабы, но они и не свободны в техническом социальном отношении. Они обладают властными полномочиями, но сама власть им не принадлежит. Они выступают от лица государства и народа, не будучи при этом ни народом, ни государством (в отличие от магистратов сущностной демократии). Такую машину, как государственный аппарат, необходимо контролировать извне, и это становится самостоятельной проблемой воспроизводства власти, источником нестабильности государства. Римские же граждане свою свободу и свою власть обеспечивали сами, не нуждаясь в контроле извне. Но «вместительность» сущностного демократического государства по сравнению с империей несопоставимо мала.

В империи же возможности контроля со стороны центральной власти – императора, суверена – без опоры на сословие весьма ограниченны. Буржуазия, уклоняясь от сословной государственной ответственности, никогда не возьмется контролировать аппарат управления. Напротив, она стремится этот аппарат коррумпировать, приватизировать его властные возможности в интересах частного обогащения. Государство, подчиненное буржуазному обществу в качестве орудия власти, теряет свою сущность и становится госаппаратом.

Христианское государство – каковыми исторически являются современные западные «демократии», что бы они ни заявляли в своих идеологических программах, – взяло на себя обязательство обеспечивать «идеальную» свободу граждан в обмен на действительную передачу власти от общества – группы граждан, распределяющих власть между собой, – государству.

Этот принцип отчуждения власти при одновременном превращении ее из сущностного отношения людей в технику государства действует и в том случае, если идеальный план государства захвачен либеральной идеологией, вытеснившей христианскую идею свободы «для» своей формальной и негативной идеей свободы «от». Власть все равно отчуждается от граждан и общества «демократическим» государством, граждане не получают обещанной позитивной свободы человеческого существования, а получают негативную «свободу» быть эксплуатируемыми обществом, прошедшим модернизацию капиталом.

Техническая демократия, созданная в конце XVIII века в западных государствах (прежде всего в Англии, Франции и США), соблазнившая российский правящий класс и образованных людей России в веке XIX, была явлением сугубо цензовым, что до известной степени роднит ее с демократией сущностной, греко-римской. Демократическое распределение власти в обществе было ограничено сословным, имущественным, половым, расовым цензами в пользу радикального меньшинства избирателей. В этом качестве она была подобием, «отражением» первой и последней сущностной демократии, делящей общество на свободных людей и рабов. Она также являлась способом управления большинством со стороны радикального меньшинства и одним из технических элементов власти в обществе, контролируемом капиталом.

Можно сказать, что техническая демократия является той допустимой и необходимой для капитала модернизацией власти и государства, которая позволяет капиталу эффективнее использовать государство (и власть) в своих целях. Капиталистическое общество ликвидирует позицию суверена и занимает его место – непублично, незаконно, вне права. В отличие от сущностной демократии при демократии технической раздел власти в обществе происходит теневым образом, путем преобразования отношений власти в управление и влияние. Либерализм – идеальное состояние, когда формально свободны все, а реально только избранные (успешные), – становится идеологией капиталистической технической демократии.

Порядок технической цензовой демократии мог существовать только до тех пор, пока в мире не возникло первое коммунистическое государство, контролирующее половину планеты.