Читать онлайн «Вторая мировая война. Ад на земле». Страница 19

К ночи 14-го три французских подразделения у Седана дрогнули, солдаты бежали с поля боя. В числе опозорившихся была и 71-я дивизия. В легенду вошел примечательный эпизод: один из полковников дивизии пытался остановить дезертиров, и солдаты смели его с дороги, восклицая: «Мы хотим домой, мы будем работать! Здесь больше делать нечего! Все погибло! Нас предали!»19 Некоторые современные историки сомневаются в достоверности этого рассказа. Пьер Лесор, другой офицер той же дивизии, сохранил иные, более достойные воспоминания о событиях трагического дня: «Слева от себя, примерно в 800–1000 м, я отчетливо видел артиллерийскую батарею, которая не переставала стрелять по пикирующим Stuka, хотя те непрерывно атаковали ее. Я и сейчас вижу небольшие круглые облачка, появлявшиеся от залпов в воздухе вокруг кружащих самолетов, которые рассеивались в стороны и тут же возвращались. И мои артиллеристы тоже не прекращали огонь по самолетам, хотя и безнадежный». Но и Лесор видел, как постепенно падает мораль в его отделении: «Признаться, после того, как немцы два дня безраздельно господствовали в небе, люди начали беспокоиться и возмущаться. Сперва просто ворчали: “Господи, одни только немецкие самолеты, наши-то чем заняты?” Но на исходе второго дня уже ощущалось, как растет беспомощная ярость»20.

В следующие дни французские танки бессистемно атаковали с юга мост через Маас. Гамелен и его офицеры допустили еще одну фатальную ошибку, которую, по-видимому, уже невозможно было исправить: они не сообразили, что передовые группировки фон Рундштедта не станут углубляться на юг, в сердце Франции, а устремятся на север, чтобы отрезать британские и французские соединения в Бельгии. Ширящийся «поток» немцев продвигался стокилометровым фронтом. Французская Девятая армия, на которую возлагалась защита этого региона, практически перестала существовать. Немецкие танковые колонны имели все основания опасаться контратаки союзников с флангов, но французскому командованию не хватало воли или решимости затеять подобную операцию, как не хватало и ресурсов для ее осуществления. Неверно было бы полагать, что французская армия не оказала немцам существенного сопротивления в 1940 г. Некоторые из подчиненных Гамелену соединений проводили энергичные и вполне успешные контратаки на местах и понесли большие потери. Но ни разу французы не сумели организовать атаку достаточно сильную, чтобы остановить стремительное продвижение бронированных машин фон Рундштедта.

Пьер Лесор описывает «состояние всеобщего беспорядка и отчаяния. Каски и оружие куда-то подевались, имущество навьючивали на велосипеды и толкали их перед собой, не армия, а растерянные кочевники. На обочине неподвижно стоял одинокий человек в черном головном уборе и короткой рясе – армейский капеллан. Я увидел, что он плачет»21. Другой солдат, Гюстав Фольшер, описал встречу с дезертирами из подразделений, разбитых на севере: «Они рассказывали ужасные вещи, невероятные вещи. Некоторые бежали от самого Альбертова канала. Они просили есть и пить, бедолаги! Текли непрерывным потоком – жалкое это было зрелище! Если бы те любители парадов, кто привык любоваться воинским строем в Париже или в других городах, увидели бы тем утром другую армию, настоящую, они бы постигли страдания рядового солдата»22.

Поначалу французское общество отказывалось воспринимать реальность происходящего. Привычный мир рушился на глазах. Еврейская писательница родом из России Ирен Немировски в автобиографическом романе 1940–1941 гг. описывала реакцию в Париже на ошеломляющую новость о приближении немцев: «Этим ужасным сообщениям никто не верил. Не поверили бы и в известие о победе»23. Но по мере того как страшная истина проникала в сознание, началась повальная паника. Одно из самых страшных явлений тех дней – массовое бегство гражданских, которое катастрофически сказывалось как на состоянии военных коммуникаций, так и на боевом духе солдат. Жители восточной Франции пережили немецкую оккупацию в 1914 г. и были готовы на все, лишь бы не подвергнуться тому же испытанию вторично. Реймс бежал почти поголовно, из 200 000 жителей Лилля в своих домах оставалась едва десятая часть, а в Шартре, после того как этот город с древним собором подвергся жестокой бомбардировке, из 23 000 человек осталось всего 800. Многие города превращались в призраки. В восточной и центральной Франции военные подразделения с трудом маневрировали и тщетно пытались занять позицию для боевых действий, затертые бесконечными колоннами отчаявшихся гражданских. Гюстав Фольшер писал:

«Люди обезумели, они даже не отвечали на вопросы. Все твердили одно: “Эвакуация, эвакуация!” Особенно грустно было видеть на дороге целые семьи, которые гнали с собой скот, а в итоге вынуждены были оставлять животных в каком-нибудь хлеву. Мы видели повозки, запряженные двумя, тремя или четырьмя красивыми кобылами, и подчас за ними бежал маленький жеребенок, на каждом шагу рискуя попасть под колеса. Иногда лошадей погоняет плачущая женщина, чаще лошадей ведет под уздцы ребенок лет восьми, десяти или двенадцати. На повозку поспешно свалена мебель, чемоданы, постельное белье, самые дорогие или, вернее, самые необходимые вещи. Там же устроились старики с младшим внуком, может, новорожденным. Каждый ребенок окидывает нас взглядом, когда мы нагоняем их, они несут кто собачонку, кто котенка или клетку с канарейками, с которыми не могли расстаться»24.

Восемь миллионов французов покинули свои дома в первый месяц после вторжения немцев. То была крупнейшая массовая миграция в истории Западной Европы. Остававшиеся в Париже то и дело вынуждены были прятаться в убежище от воздушных налетов. «Детей одевали при свете факелов, – писал один из переживших это. – Матери брали на руки маленькие, теплые, тяжелые тела: “Пошли, не бойся, не плачь”. Бомбардировка. Всюду погашен свет, но под ясным золотым июньским светом отчетливо проступает каждая улица, каждый дом. Сена впитывала малейшие проблески света и отражала их в сто раз ярче, как многогранное зеркало. Плохо занавешенные окна, блестящие крыши, металлические детали дверей – все сверкало, отражаясь в воде. Местами почему-то долго не выключался красный свет – почему так, никто не знал, – и Сена вбирала в себя эти огоньки, захватывала их и пускала игриво скакать по волнам»25.

Форсировав Маас, немцы целую неделю неуклонно продвигались вперед, а союзники предпринимали любые действия – очень медленно, – кроме сражения. Британцы полностью возлагали вину за сложившуюся ситуацию на французов, но кое-кто из офицеров Горта более разумно смотрел на вещи и признавал, что и «нашим особо гордиться нечем». Через несколько дней Джон Хорсфолл, офицер ирландских стрелков, писал: «Часть нашей армии уже не способна к скоординированным действиям, как к нападению, так и к защите. И целиком винить в этом политиков мы не можем, эти проблемы были всецело нашими собственными. Вина нашей армии – недостаток ума, и остается лишь удивляться, чем военная академия занималась в предвоенные годы»26. Поразительное превосходство немцев на поле боя над армиями союзников станет одной из главных загадок не только кампании 1940 г., но и всей войны. Томас Манн называл нацизм «мистикой механизации». Майкл Говард писал: «Вооруженные военными технологиями и бюрократическим рационализмом Просвещения, воспламененные воинскими доблестями давнего и преимущественно выдуманного прошлого, немцы – что неудивительно – поражали и пугали мир в обеих мировых войнах»27. Известная доля истины в этих высказываниях есть, и все же они не дают исчерпывающего ответа на вопрос: почему вермахт оказался настолько хорош? Да, старшие офицеры сражались в Первой мировой, но затем более 10 лет германская армия находилась на грани исчезновения. Никакого боевого опыта в период между мировыми войнами у солдат не было, в то время как многие британцы – и офицеры, и рядовые – принимали участие в затяжных конфликтах на северо-западной границе Индии, в Ирландии или в колониальных столкновениях.

Напрашивается неизбежный вывод: присвоенная британской армии роль имперского жандарма помешала ее обучению и подготовке к полномасштабным боевым действиям. Эти местные конфликты требовали участия небольших подразделений, основной боевой единицей считался полк. Для победы требовалось не так уж много усилий, самоотверженности и тактического мышления. Некоторые офицеры стали, по словам Майкла Говарда, «высочайшими профессионалами малых масштабов». В этой войне самым печальным образом сказалось отсутствие единой системы подготовки высшего командования – Британская армия обзавелась такой системой лишь 30 лет спустя. Вермахт, заново набранный в 1930-е гг., с готовностью принимал новые идеи и готовился исключительно к континентальной войне. Офицеры вермахта обладали куда большей энергией, профессионализмом и гибким воображением, чем большинство их противников; рядовые явно получили сильную мотивацию. Поведение немецкой армии на поле боя отличалось строжайшей дисциплиной на всех уровнях – и эта особенность сохранилась до конца войны. Готовность контратаковать в самых неблагополучных ситуациях доходила до степени гениальности. У немцев, в отличие от их британских и французских противников, без затруднения привилась концепция войны на уничтожение, до полного истребления врага. Союзники и на поле боя гордились тем, что ведут себя как разумные люди – это соответствовало культуре, в которой они выросли. Вермахт показал, на что способны люди, отбросившие разум.