Читать онлайн «Нерадостная идиллия». Страница 10

Это Любусь возвращался домой издалека. Он камнем упал вниз и уселся на плече Марцыси. А она взяла его в руки и протянула Владку.

— Какой он ласковый, — сказала она. — Знаешь, он повсюду за мной летает.

Но мальчик не обращал внимания ни на нее, ни на голубя. Его горящие глаза под желтыми бровями были прикованы к городским домам, словно он искал чего-то там, среди них, и беглая усмешка по временам мелькала на его губах.

— Ну, адью! — крикнул он неожиданно и, даже не посмотрев на Марцысю, сидевшую с голубем в руках, побежал по направлению к городу.

Прошла осень, зима. Владек приходил все реже.

В доме Вежбовой зимние вечера всегда проходили довольно шумно. У старухи были обширные знакомства среди городской прислуги, к ней ходило множество людей — кто для того, чтобы при ее посредничестве найти место, кто занять денег под проценты или просто поболтать и выпить в веселой компании. Вежбова эти «гулянки» и беседы поощряла, — они привлекали людей, которых она ловила в свои сети, как паук ловит мух, чтобы ими кормиться. Говорили, что старая Вежбова копит деньги. Во всяком случае достоверно было то, что она уже купила домик, в котором жила, и примыкавший к нему сад. А в редкие минуты откровенности она рассказывала, что мечтает купить один каменный дом, белые стены которого возносились над низенькими серыми домишками предместья.

По вечерам заходили к ней старухи, ее ровесницы (они были беднее ее, и их соблазняло угощение), девушки, ищущие места прислуги, прачки, кухарки, лакеи, кучера. Общество усаживалось за длинный стол у стены, на нем горела светильня, от которой к низкому потолку тянулись извилистые струйки грязной, вонючей копоти. Вежбова подавала на стол водку, селедку, твердый зачерствелый сыр, иногда и кольцо колбасы и связку баранок. Гости ели, пили (главным образом пили), говорили о своих нуждах и заботах. Мужчины потчевали женщин, а те либо с отвращением отодвигали рюмки, либо охотно пили, хихикая и отвечая грубыми шутками на еще более грубые заигрывания. Когда компания бывала в особенно приподнятом настроении — «вспрыскивали» удачную сделку или получение хорошего места, или уплату давнишнего долга, — на столе появлялся медный котелок со спиртом, а над котелком подвешивали большой кусок сахару. Синее пламя горящего спирта освещало стены и все уголки комнаты голубоватым светом, и в этом свете лица гостей казались иссиня-бледными. Все тесным кольцом окружали котелок, наклонялись к нему как можно ближе и с восхищением наблюдали, как льются в него дождем большие красные капли растопленного сахара. По комнате распространялся сильный, пьянящий запах спирта, смешанный с жирным чадом светильни. За столом царила напряженная тишина ожидания, разве только звякнет иногда жестяная кружка в нетерпеливых руках, или захихикает вдруг кто-нибудь из женщин, или чертыхнется кто вполголоса.

В такие вечера Марцыся сиживала на полу у печки, присматривалась к входившим, слушала шумные разговоры, следила за грубыми и нередко разнузданными жестами, улыбалась, когда гости непристойно шутили или неуклюже и нагло заигрывали с женщинами. Часто засыпала под их крики в одуряющей атмосфере чада и спиртных паров. И когда синий огонь, вырываясь из котелка, освещал комнату, в темном углу на полу виднелась ее голова на свернутом сеннике.

Иногда Марцыся не спала, — казалось, она настороженно ждет той минуты, когда в комнате станет особенно шумно и общее внимание сосредоточится на котелке. Тогда она тихонько вставала и, укутав голову и плечи рваным платком, незаметно выбиралась из хаты.

За порогом сразу пронизывало ее морозное дыхание зимней ночи. Снежный ковер устилал склон холма, в темном небе искрились звезды. Глубина оврага была тиха, как могила, и пуста. Только ивы высовывали из-под снега голые сучья, как руки скелетов. А вдали за рекой глухо гудел город, мигая роем золотых глаз.

Марцыся, несмотря на глубокий снег, легко и быстро сбегала с холма. Сойдя с высокого берега на лед, она шла через реку дорогой, которую указывали два ряда чернеющих елочек. Ее обгоняли большие возы на санных полозьях, городские санки, нарядные и быстрые, как молния, множество пешеходов, шедших из предместья в город. Ничто не пугало Марцысю и не привлекало ее внимания. Только в лунные вечера она по временам останавливалась на минутку, чтобы полюбоваться на полосу бледножелтого света, игравшую во льду, как в стекле, и разлетавшуюся по снегу миллионом бриллиантовых искр. Постояв, Марцыся шла дальше, все ускоряя шаг, улицами города, мимо сияющих огнями витрин, мимо каменных домов с освещенными окнами, за которыми звучала музыка. Легкой тенью тревожно и боязливо скользила по тротуарам и, наконец, останавливалась перед окном знакомой кондитерской. Там, внутри, был яркий свет, сияли золоченые бонбоньерки, слышался мерный стук бильярдных шаров. Встав на цыпочки, девочка прижималась лицом к стеклу.

За окном, в облаках табачного дыма, как в тумане, мутно мерцали лампы на стенах, у которых стояли ряды кресел, и вокруг бильярда мелькали фигуры мужчин — одни играли, другие наблюдали за игрой. Среди них стоял бледный подросток с кием в руках и, следя глазами за катившимися по зеленому сукну шарами, громко выкрикивал числа. Лицо его при этом удивительно оживлялось, губы то кривились, то улыбались, на лоб набегали морщинки, а глаза сверкали попеременно то любопытством, то радостью, то гневом, желтые брови нетерпеливо дергались или хмурились. Порой на его бледных щеках выступал лихорадочный румянец, и, громко считая удары, он даже подпрыгивал на месте, и улыбка открывала два ряда белых зубов. Иногда же он, на миг отводя глаза от бильярда, жадно смотрел на руки посетителей, несших ко рту кружки с пивом или стаканы с золотистым пуншем.

Девочка за окном подолгу следила за всем, что происходило в кондитерской, и на лице ее, приплюснутом к стеклу, отражалась, как в зеркале, каждая улыбка или тучка, пробегавшая по лицу бледного маркера. Не понимая, чем они вызваны, она тем не менее вместе с ним радовалась, сердилась, раздражалась и чего-то жаждала.

Становилось поздно, посетители уходили один за другим, гасли лампы на стенах, и в кондитерской наступали тишина и мрак. Марцыся уходила, но то и дело останавливалась на тротуаре, словно поджидая кого-то. И не всегда ожидание это бывало напрасным. Несколько раз ей удавалось увидеть Владка, когда он торопливо выходил из ворот и шел куда-то, углубляясь в лабиринт улиц. Марцыся всегда пускалась за ним вдогонку, но Владек шагал так быстро, что догнать его было невозможно. Притом она ужасно боялась полицейских: один из них ухватил ее раз за край платка и после долгих расспросов, кто она и зачем шатается ночью по улицам, приказал ей идти домой, а на прощанье дал тумака в спину.

Поэтому она очень редко решалась гнаться за Владком, когда он, уйдя из кондитерской, спешил куда-то узкими и грязными переулками вдоль реки. Но раз она шла за ним дольше, чем всегда, и увидела, как он вошел в низенький, полуразвалившийся домишко с закрытыми ставнями. Сквозь щели в ставнях струился дымно-желтый свет, а за ними, как и в кондитерской, стучали бильярдные шары, дребезжали стекла и слышался громкий и азартный галдеж. Девочка оробела и что есть духу побежала прочь оттуда.

В шуме за ставнями она различила хорошо знакомый ей с раннего детства голос Франка и догадалась, что это тот самый дом на Низкой улице, куда Владек, по его словам, ходил иногда «разгуляться», выпить пива и попытать счастья на бильярде.

Часто, возвращаясь после таких ночных странствий, Марцыся находила двери дома запертыми, в окнах не было света. Если ночной холод уж очень сильно донимал ее, она тихонько стучала в окно и смиренно умоляла Вежбову впустить ее. В ответ слышалась сердитая воркотня и шлепанье по полу стоптанных башмаков. Дверь открывалась, и на плечи и спину Марцыси сыпались удары сильных еще кулаков старухи под град ругательств, произносимых вполголоса, так как в хате после шумных и долгих вечерних бесед всегда заночевывал кое-кто из подвыпивших гостей. Увернувшись в потемках от карающей руки, девочка ложилась где-нибудь в углу и засыпала на голом земляном полу, чуть не касаясь лицом чьей-нибудь воспаленной рожи, извергавшей в тяжелом и шумном дыхании запах водки. А вокруг, под столом, у печки, на лавках, храпели и ворочались люди.

Поэтому в те вечера, когда мороз не слишком давал себя знать и вьюга не сыпала снегом, Марцыся предпочитала ночевать под открытым небом. Поплотнее укутавшись в дырявый платок, она садилась под стеной хаты на мокрый снег и, прислонив голову к мокрому дереву, засыпала. Усталость брала свое, да и привыкла Марцыся с раннего детства к таким ночлегам, так что она спала крепко. Будил ее только предрассветный резкий холод. Она судорожно поджимала ноги, пряча их под ситцевую юбку, и часто стонала во сне или, приоткрыв красные от холода веки, смотрела, жмурясь, в синюю утреннюю мглу и прерывисто, жалобно шептала слова песни: