Читать онлайн «Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)». Страница 28

— Я неизменно убеждалась, Ханна, — говорила эта бесхитростная душа, — что люди знают свое место, а если временами и забываются, то их очень легко образумить. Пусть только леди всегда помнит, что она леди, и те, кто ниже ее рождением, не забудут об этом.

— Как же, мэм, уж конечно, мэм, — отвечает Ханна; она как раз идет завтракать и уносит к себе чайник, чтоб потом передать его в распоряжение Салли; а хозяйка ее тем временем моет свою чашку с блюдцем, подобно тому как ее маменька много десятилетий назад собственноручно мыла их чайный сервиз.

Конечно, кое-кто из соседей недолюбливал маленькую "герцогиню", однако это объяснялось не только тем, что она, по их убеждению, драла нос, но и тем, что, к их зависти, больше преуспевала в делах, — в окне у нее редко когда можно было увидеть объявление о сдаче комнат, тогда как в соседних домах они висели месяцами, предоставленные мухам и дождю и не замечаемые прохожими. У мисс Ханимен было много постоянных жильцов, которых, пожалуй, можно было назвать ее верными друзьями. Глухой мистер Криклейд уже пятнадцатый год проводил у мисс Ханимен весь зимний охотничий сезон — на редкость приятный и необременительный постоялец: с утра до вечера — на охоте, а с вечера до утра — в клубе за картами. Девицы Баркхем из Баркхембери, Танбридж-Уэлз, чей отец учился в колледже вместе с мистером Ханименом, приезжали из года в год в июне, чтоб все лето дышать морским воздухом, — свой дом они на это время сдавали. Затем, как известно, у нее много лет жил племянник. Ее рекомендовало благоволившее к ней брайтонское духовенство, и время от времени у нее жил или присылал своих пациентов известный лондонский врач мистер Бальзам, преданный друг семьи (когда-то он был частным питомцем ее отца, а потом учился у него в колледже), а также его коллега доктор X., который вдобавок никогда не брал с мисс Ханимен гонорара — разве что в виде пакетика индийского карри, окорока ее особого копчения да чашки чая раз или два в год.

— Нет, везет же этой чертовой герцогине! — говорил торговец углем мистер Голер, проживавший в третьем доме от мисс Ханимен и тоже сдававший комнаты, в некотором отношении еще менее привлекательные, чем у миссис Клопли. — Нечистый, что ли, ей помогает, а, миссис Голер? Только на прошлой неделе я прочел в "Сассекском вестнике", что померла мисс Баркхем из Баркхембери, — ага, думаю, вот тебе подарочек, герцогинюшка, — будешь знать, как задаваться и драть нос. А у нее объявление трех дней не провисело, и пожалуйста — две кареты, две горничные, трое детишек (один завернут в хинжарскую шаль), выездной лакей (кажись, иностранец!) и дама в атласной мантилье. Небось все к старой герцогине, чтоб она сдохла! Да что тут говорить! Такое уж наше счастье. Ей-богу, пущу я себе когда-нибудь пулю в лоб, миссис Голер, и делу конец. Вон уже входят! Три, четыре, шесть, ну да, — семеро, и еще лакей. А в корзинке он, верно, несет лекарства для бесценного малютки. Нет, ты только взгляни, какой багаж! Гляди — на передней карете герб в виде кровавой руки. Баронетский вроде?! Надеюсь, ваша светлость здоровы? А сэр Джон, конечно, не замедлит присоединиться к семейству? — эти тирады мистер Голер сопровождал насмешливыми поклонами, адресованными объявлению, праздно висевшему у него в окне, а маленькие Голеры кинулись в гостиную и оттуда на террасу — поглазеть на приезжих.

— Это дом мисс Ханимен? — спрашивает джентльмен, похожий на иностранца, и вручает Ханне визитную карточку Д. Бальзама, на которой почерком этого знаменитого эскулапа написано: "Мисс Ханимен, Стейн-Гарденз, 110". — Нам нужен пять спален, шесть постель, две или три гостиной. Располагаете ими?

— Поговорите с хозяйкой, — отвечает Ханна. А что тут, скажите, предосудительного, если мисс Ханимен как раз случилось ненароком стоять у окна гостиной и разглядывать экипажи? Разглядывал же их мистер Голер и другие соседи. И на улице собралось полдюжины мальчишек, которые точно вынырнули из угольных люков, а няньки, гулявшие в чахлом садике, так и прильнули к ограде. — Поговорите с хозяйкой, — отвечает Ханна и, отворив дверь в гостиную, низко приседая, говорит: — К вам джентльмен насчет комнат, мэм.

— Пять спален, — повторяет тот, входя, — шесть постель, две или три гостиной. Мы от доктора Бальзама.

— Это для вас, сэр? — спрашивает маленькая герцогиня, взглянув на рослого джентльмена.

— Нет, для мой госпожа, — отвечает тот.

— Может быть, вы изволите снять шляпу? — замечает герцогиня, указывая маленькой ручкой в митенке на касторовую шляпу, которую этот "кажись, иностранец" не потрудился снять.

Лакей с улыбкой подчиняется.

— Просим прощения, сударыня, — говорит он. — Так найдется у вас пять спален, — и он еще раз повторяет весь свой перечень. Доктор Бальзам, лечивший хозяев герра Куна, пользовал также и его самого и настоятельно рекомендовал ему заведение мисс Ханимен.

— Да, я располагаю нужным вам числом комнат. Вам их покажет служанка. — И мисс Ханимен величественно отходит к окну, опускается в кресло и опять берется за рукоделие.

Мистер Кун передал этот ответ своей госпоже, и та, выйдя из кареты, отправилась в сопровождении Ханны осматривать помещение. Комнаты были признаны безукоризненно чистыми, приятными и вполне подходящими, и тут же было велено втаскивать вещи. Маленького больного, завернутого в шаль, внес наверх преданный мистер Кун — так бережно, словно всю жизнь только тому и обучался, что нянчить малюток. Из кухни вынырнула сияющая Салли (в то время в доме служила прехорошенькая, розовощекая и свеженькая Салли) и развела по комнатам барышень, гувернантку и горничных. Старшая барышня, тоненькая темноволосая девочка лет тринадцати, принялась бегать по всему дому; она выскакивала на террасу, разглядывала картины, пробовала фортепьяно и смеялась его дребезжащему звуку: фортепьяно принадлежало еще бедняжке Эмме и было ей подарено к семнадцатилетию, за три недели до ее побега с прапорщиком, — на этажерке рядом по сей день лежат ее ноты; преподобный Чарльз Ханимен нередко, сидя за ним, распевал церковные гимны, и мисс Ханимен считала его прекрасным инструментом. Потом девочка кинулась целовать своего больного братца, лежавшего на диване, и продолжала резвиться с неугомонностью, свойственной ее возрасту.

— Ну и фортепьяно! У него такой же надтреснутый голос, как у мисс Куигли!

— Фи, душенька! — замечает укоризненно ее мать, а больной мальчик весело смеется.

— А какие смешные картины, мама! "Битва с графом де Грассом", "Смерть генерала Вольфа", а вот портрет какого-то старенького офицера в синем мундире, как у нашего дедушки, а это "Брейзноуз колледж, Оксфорд" — колледж медноносых. Вот смех-то!

Название этого колледжа снова рассмешило больного.

— Верно, у них там у всех медные носы! — сказал он и еще пуще засмеялся собственной шутке. Смех бедняжки перешел в кашель, и появилась мамина дорожная корзина, набитая всякой всячиной, откуда была извлечена бутылка сиропа с ярлыком: "Ребенку Э. Ньюкому. Принимать по чайной ложке при тяжелых приступах кашля".

— О голубой простор! Ты веселишь и пленяешь мой взор!.. — выводила девочка своим звонким голоском (эта песенка, кажется, тогда только появилась). — Жить здесь куда приятней, чем сидеть дома и любоваться мерзкими фабричными трубами! Какой душечка этот доктор Бальзам, что послал нас сюда. До чего милый домик! Здесь у всех хорошее настроение, даже у мисс Куигли, мамочка. И комнатка такая хорошенькая, и обивка, и… диван такой мягкий!.. — И она повалилась на диван. По правде сказать, это роскошное ложе принадлежало преподобному Чарльзу Ханимену еще в бытность его студентом Оксфорда; оно досталось ему от юного Дауни из Крайстчерч-колледжа, когда этого джентльмена выгнали из университета.

— Внешность нашей хозяйки совсем не отвечает описанию доктора Бальзама, — заметила мать. — Он говорил, что помнит ее хорошенькой и миниатюрной, еще с тех дней, когда учился у ее батюшки.

— Просто она выросла, — предположила девочка, и с дивана снова раздался веселый смех: мальчик готов был смеяться любой шутке, удачной или неудачной, сам ли он ее выдумал или услышал от домашних и знакомых. Доктор Бальзам говорил, что в чувстве юмора — его спасение.

— Она больше походит на служанку, — продолжает приезжая дама. — У нее грубые руки, и она все время величает меня "мэм". Я страшно разочарована в ней. — И она погрузилась в чтение одного из романов, которые проворный Кун успел разложить на столах вместе со всякими рабочими шкатулками, резными чернильницами, альбомами, календарями, флакончиками, футлярами для ножниц, семейными портретами в позолоченных рамках и прочими безделушками.

Тут в комнату вошла особа, которую принимали за хозяйку дома, и леди поднялась ей навстречу. Маленький шутник на диване, обхватив сестренку за шею, шепнул ей на ухо: