Читать онлайн «Шкловцы». Страница 38

— Коли б ты-ы ховав, як я-a хова-ав…

Собравшееся вокруг хамье так и покатывается со смеху.

Их здоровый беззаботный хохот раззадоривает Файвку, заражает его. Он аж трясется от смеха и хохочет до колик. Но вдруг приходит в себя, вытирает набежавшие слезы и с некоторым удивлением оглядывается по сторонам: это и есть ярмарка? Пьют, дерутся, убиваются, крадут, насмехаются и вообще…

Он вглядывается в лица мясницких подмастерьев с подозрением: ему кажется, что они прекрасно знают, кто обокрал мужиков. Симха-насмешник в надвинутой на глаза барашковой шапке, который для вида спросил: «В чем дело?», наверняка все знает… Сам все подстроил, а теперь насмехается над жертвой собственной злой выходки…

Устыдившись, Файвка протиснулся сквозь веселящийся кружок и пошел прочь. Он представил себе, как протрезвевшие мужики поздно ночью ввалятся в свои темные деревенские хаты без коров и без денег, и от этой мысли у него защемило сердце. Но тут среди столпотворения людей и телег перед Файвкой появились деревянные будки и натянутые палатки, установленные в честь ярмарки во всю длину рыночной площади. На душе стало легче. Их-то он и искал! Вся соль ярмарки, вся суть Троицы, которую он так жаждал увидеть… Ох, нет! Он не обманулся.

Перед его жадными глазами вся Белоруссия расцвела шерстяными хустками — бледными маками на черном фоне. Словно собранная в складки радуга, пестрели полосатые крестьянские платья из грубого полотна; кацавейки из бумазеи с вышитыми на них синими, желтыми и зелеными звездочками и крестиками; расшитые мужские и женские косоворотки; кушаки — синие, как васильки, и красные, как малина; черные сарафаны с перламутровыми пуговицами; янтарные бусы, нитки кораллов, огромные можжевеловые трубки с медными крышками в дырочку и длинными чубуками; разноцветные шелковые ленты… Поблескивали поливные горшки и горшочки, обожженные снаружи, а изнутри покрытые коричневой глазурью, словно растопленным и охлажденным медом. Серебристо-серые глиняные глечики звенели благородными девичьими голосами… Большие миски из красной глины с зеленой поливой приветливо улыбались. Хмурые груды железного товара щерили начищенные острия и лезвия навстречу кучам розовых яиц, охапкам зелени, ситцам в цветочек и печеночного цвета овчинам. Из полумрака, из глубины палаток, таинственно выглядывали мрачные иконы. Узкие восковые, словно закопченные лица выныривали в блеске острых лучей из позолоченных окладов. Каждая икона — как маленький закат с чужой хмурой святостью посредине, немного пугающей и вовсе непонятной… Рядом с их воинственной праздничностью были веерами разложены обыденные и простые, напечатанные кричащими деревенскими красками лубки, изображающие Илью Муромца, Иванушку-дурачка, войну с турками, басни Крылова, Петра Великого и Царя-самодержца со всей семьей, разодетой в пух и прах… Сразу за лубками — новые, вкусно пахнущие сапоги с широкими носами, длинными голенищами и оттопыренными ременными ушками; связки лаптей и мочалок из лыка; плетеные короба, укрепленные железными прутьями; связки плоских сушеных грибных шляпок; тяжелые дубовые сундуки, обитые серебристой жестью… И рядом с этими чудесами широкие деревянные столы завалены шкловскими фабрикатами: красивыми, точно покрытыми коричневым лаком буханками, посыпанными сверху тмином, а снизу припудренными желтовато-белой мукой; длинными деревенскими булками; сдобными лепешками, обмазанными толченой коноплей с кусочками запеченного лука посредине; красиво и ровно нарезанными маковницами[163]; медовыми пирожками, шариками вареного изюма в сахаре; длинными конфетами в ярких бумажных обертках с золотыми ниточками — на вид они намного лучше, чем на вкус… Все любимые лакомства деревенского люда. А прямо напротив еврейских вкусностей с ними конкурируют нееврейские: разукрашенные пряники с красными и зелеными сахарными точечками, разноцветные леденцы, жирные пирожные с запахом трефного сала, орехи в глазури, пузатые крендели, засахаренные фрукты… И над всем этим товаром парят беззаботное желание все попробовать на зубок и звуки гармошек…

У Файвки глаза разбежались. Его зазывал наперебой хор разных красок и запахов. От радужных вспышек даже голова закружилась, застучало в висках. И… Тихо! Вот и игрушки! Груды сокровищ. Настоящая ярмарка для детей. Игрушки лежали кучами, стояли рядами, как солдаты. Разве можно сравнить эти игрушки с теми свинцовыми петушками, которые мама когда-то приносила Файвке с ярмарки, чтобы обмануть его любопытство!.. Здесь были деревянные козлики: потянешь снизу за два рычажка, и они бодают друг друга рогами; и жестяные уточки, которые раскрашены прямо как настоящие и умеют качать головой. Здесь и солдатики: повернешь в них проволочную ручку, и они забарабанят обеими руками, как живые; здесь и куклы: нажмешь им на животик, они пищат; и бурые медведи, желтые львы и белые голубки; и всевозможные жуки: потянешь за ниточку, и они несутся как угорелые… А ведь мама откупалась от него за все прошлые ярмарки лишь картонной лошадкой! Только теперь он увидел, что такое всамделишная ярмарка.

Файвка почувствовал острую жажду. Из-за жары, толкотни и частого сердцебиения у него пересохло в горле. Файвка оглядывается, ища, где бы попить, и видит целую армию знакомых евреек, рыночных торговок, которые сидят у огромных медных сифонов, втиснутых в ушаты со льдом, рядом со столиками, уставленными всевозможными сиропами и кружками из толстого стекла, — и бегом к ним. Вдруг он замечает: стоит в стороне, за столиком с запотевшими бутылками, незнакомый кацап. Вырос перед Файвкой будто из-под земли, сам в красной рубахе и белом фартуке… Начинает кацап вытаскивать пробку из бутылки, а она уже выпрыгивает сама, словно выстрелили из пистолета. Из бутылки лезет густая, вкусная коричневатая пена, и только затем льется в стакан холодный темный напиток. Смотреть — одно удовольствие! Может, это такое пиво? Вроде пиво, а вроде и нет… Нет! Вот кацап вытирает руки чистейшим расшитым рушником, переминается с ноги на ногу и начинает очень задорно воспевать свой товар:

Файвка смеется, ему нравятся и песенка, и квас. Еврейские торговки сельтерской и их мутные стеклянные кружки ему привычны. А вот гойский квас, о котором папа так часто рассказывал, когда говорил о Расее, это, должно быть, что-то необыкновенное. Файвка направляется к мужику.

Но разве шкловские еврейки — торговки сельтерской дадут человеку насладиться гойским квасом? Одна тащит Файвку за рукав, другая за полу:

— Мальчик, стакан сельтерской, холодной, как лед!

— А у меня с сиропом, мальчик! За копейку!

— Мальчик, зачем тебе к гою?

— Живот заболит…

— Дрянь продает!

— Лучше дай заработать еврейке.

— Мальчик, поди сюда!

— Мальчик!..

Файвка даже чувствует себя важным человеком: за его паршивую копеечку сражается столько взрослых теток. Но соблазн велик. Ему хочется именно квасу… И вообще, что эти чужие тетки вмешиваются в его дела? Новые тетушки с наставлениями на его голову! Чего ему пить, чего не пить…

Отстаньте!

Файвка вырывается из их хищных пальцев и подходит к столику кацапа.

Файвкин чуткий нос ощущает новый непривычный запах перебродившего хлеба и свежего сладковатого солода. Кисло-сладкое перемешано в этом запахе с резкими ароматами сельтерской и пива… Ох, вкус, должно быть, чудо из чудес. Одним словом, райский!

Файвка колеблется с минуту. Смущается, потом собирается с духом и спрашивает дрожащим голосом, сколько стоит кружка.

— Копеечку! Маладой человек-с, — отвечает кацап громко, с настоящим русским произношением, с открытым «а», почти как учитель Гершка-умник.

Этот «маладой человек-с» окончательно очаровывает Файвку. Какая свежесть, какое веселье, как с ним могут сравниться заморенные еврейки со своей сельтерской?

— Давай! — еле выговаривает Файвка и от предвкушения сглатывает слюну.

Пробка стреляет, и в высокой кружке с ручкой пенится коричневый напиток. Файвке не терпится поднести ее к пересохшим губам. Он даже забывает произнести благословение и сразу чувствует густой хлебный вкус и бурлящую прохладу. Кисло-сладко и щиплет язык. В нос ударяет приятная крепость.

Но торговки сельтерской затаили на Файвку злобу: кваса они ему не простят. Желчь кипит в них из-за потерянного копеечного заработка.

Файвка еще не выпил и трети кружки, а на его вспотевшую голову уже льется целое помойное ведро злословия и колкостей: