Читать онлайн «Иствикские вдовы». Страница 31

— Ты хочешь сказать, что я могла сотворить заговор, потому что?.. Но я никогда не умела делать того, что мне приписывали люди. Я была обыкновенной домохозяйкой. Притом несчастной, пока мы с Оззи не развелись.

Джина снова прищурила глаз от солнца; приопущенное верхнее веко задрожало от напряжения, но она все же предоставила возможность собеседнице, отравившей ее брак, закончить. В этом была ее месть.

— Сделаю, что смогу, — пообещала Александра. — Я ничего не имею ни против Вероники, ни против тебя. Как я уже сказала, Джо любил вас обеих.

Вероятно, этого говорить не следовало, слишком близко подошли они к взаимному саморазоблачению. Словно опасаясь, что дальнейший разговор может завести их еще дальше, Джина в своем мешковатом темном платье с короткими рукавами развернулась и растаяла в яростном солнечном свете, предоставив Александре в ее легком летнем наряде справляться с дрожью на пахнущей цветами полоске тени перед магазином «Стоп энд шоп».

Когда все они жили здесь, только дом Сьюки находился в центре города, она работала репортером иствикского «Слова», обедала в «Немо», заглядывала в парикмахерскую Поля ля Рю с жизнерадостным вопросом: «Ну, что новенького, ребята?» (там ее не могли дождаться, чтобы выложить новости), и ходила своей гибкой изящной походкой в коричнево-желтых непринужденных туалетах, немного слишком нарядных для Иствика, мимо витрины «Голодной овцы» с практичными кашемировыми свитерами и прямыми шерстяными юбками; мимо «Тявкающей лисы», предлагавшей нечто более современное для старшеклассниц; мимо темной скобяной лавки с широкими окнами, которую держали армяне; мимо супермаркета «Бэй-сьюперетт», кишевшего угреватыми мальчишками-старшеклассниками и набитого продававшимися по завышенным ценам местными продуктами питания, такими как молоко, клюквенный сок и пухлые пакетики со всякой засоряющей желудок ерундой; мимо кондитерской «Укромный уголок» и читальни общины «Христианской науки», мимо иствикского отделения «Олд-Стоун бэнк» и агентства недвижимости «Перли», витрина которого пестрела выцветшими, с загнутыми углами, моментальными снимками непроданных домов. Она вдыхала в себя этот город с его соленым воздухом, просевшими на один бок тротуарами и обшитыми требующим покраски деревом фасадами магазинов, попутно впитывая слухи и впечатления для еженедельного «Слова», редактор которого, усталый, озабоченный, жилистый Клайд Гейбриел был обречен влюбиться в нее. Теперь, более трех десятилетий спустя, она шла по тому же тротуару, смакуя воспоминания. Вообще-то не совсем по тому же — трещины в тротуаре были залиты гудроном, края выровнены, а росшие вдоль него тенистые деревья оплетены круглогодично-рождественскими гирляндами. Док-стрит была расширена и спрямлена, а на том месте, где прежде цементные тротуары переходили в асфальтированную проезжую часть почти без всякого перепада, установлены высокие гранитные бордюры; хулиганистые мальчишки бывало, виляя колесами, перескакивали с проезжей части на тротуар и обратно, с восторгом терроризируя пешеходов. Голубая мраморная лошадь на строго перпендикулярном пересечении Док- и Оук-стрит была на месте, но взамен соответствовавших времени года цветов, которые прежде окаймляли ее, была обсажена можжевельником и голубыми карликовыми канадскими елями, которые разрослись так густо и так высоко, что водители ничего вокруг не видели.

Впрочем, город, ведущий свое начало от тех дней, когда в соответствии с парламентской грамотой о пожаловании земли здесь в 1644 году основали колонию, названную «Провиденс плантейшнз», был вообще полон потерь: элегантные дома начала восемнадцатого века едва ли не полностью заросли болиголовом, чьи поникшие плети никто никогда не подрезал; в разбросанных там и сям викторианских усадьбах крутые потайные лестницы, открывающиеся за библиотечными стеллажами, подвалы, переходящие в тоннели, пробитые в скале и ведущие прямо к освещенной лунным светом воде, и гниющие причалы, которыми некогда пользовались бутлегеры, ждали своего часа на мощеном берегу, скрытом от главной гавани выходящими на поверхность скалами. Род-Айленд, как говорят в Массачусетсе и Коннектикуте, был создан, чтобы стать пристанищем вероотступничества и пиратства. Роджер Уильямс[33] привечал квакеров, иудеев и аморалистов не потому, что верил, будто спасения заслуживают все, а потому, что не было достаточного количества истинно верующих, чтобы населить общину. В разные стороны от Оук-стрит, там, где она выходила за пределы деревни, длинные дороги круто поднимались к невидимым снизу жилищам. Странно, но из центра Иствика расположенное на высоком холме старое поместье Леноксов не было видно, хотя, судя по картам местности, расстояние между ними было ничтожным. Даже фасады магазинов в центре города служили прикрытием: прямо за ними, сверкая и вихрясь, прокладывали себе путь к заливу Наррагансетт и дальше к морю воды дельты. Их мерцание вспыхивало кое-где в узких просветах между обшитыми гонтом торговыми зданиями. Соленая вода насыщала воздух так, как этого никогда не бывало в разросшемся, непомерно дорогом Стэмфорде, и Сьюки вдыхала его своими узкими ноздрями, чувствуя, как к ней возвращается, просачиваясь из прошлого, ее похотливое былое «я».

— Миссис Ружмонт! — окликнул ее голос сзади.

Она обернулась, словно получила удар ножом в спину: кто мог назвать ее по давно не существующей фамилии? К ней приближался человек, которого она, как ей казалось, не знала, мускулистый, грудь колесом, бородатый мужчина средних лет с седеющими волосами, схваченными на затылке ленточкой в грязный конский хвост; его щеки и нос навсегда приобрели огненно-красный оттенок от постоянного, в любое время года, пребывания на открытом воздухе. Видя, что она озадачена и насторожена, он растянул губы в улыбке, продемонстрировав отсутствие верхнего зуба и тем вызвав у нее антипатию.

— Том Гортон, мэм. Вы брали у меня интервью, когда я стал самым молодым начальником порта, помните?

— Томми! Ну конечно. — В то время он произвел на нее впечатление напыщенного и инфантильного человека, но это не помешало ей спать с ним позже, летом, за год до того, как она наколдовала себе мужа и уехала из города последней из трех колдуний. В правой руке у нее была сумка с продуктами из «Бэй-сьюперетта», которую пришлось переложить, чтобы протянуть руку для невинного рукопожатия. — Как поживаешь? — поинтересовалась она, быть может, чуточку слишком сердечно и отважно улыбнулась, обнажив десны.

С улыбкой, более печальной, чем ее, он взял ее правую руку своей левой. На миг она приняла это за бесцеремонную демонстрацию нежности со стороны бывшего любовника, но потом увидела, что его правая рука, согнутая и прижатая к груди, жестоко искалечена, на ней не хватало пальца, и она была исковеркана так, что напоминала узловатую лапу. Он заметил, как метнулся ее взгляд, и объяснил с мальчишески-застенчивой улыбкой, напомнившей ей о том, как этот самоуверенный человек смутился и оробел, когда она предложила ему себя:

— Несчастный случай: помогал разгружать траулер с треской на берег по зимнему льду. Поскользнулся в чужих сапогах, и правая рука оказалась между канатом и воротом, работавшим под полной нагрузкой. Сначала хотели ампутировать, потом решили оставить хоть что-то. Впрочем, она мало на что годится. — Он отвел руку от груди на несколько дюймов, чтобы продемонстрировать.

— О, Том! — воскликнула Сьюки, называя его именем, которое он теперь наверняка предпочитал. — Бедный ты, бедный. И как же ты смог работать?

— С трудом, как говорится.

Робость в улыбке постепенно уступала место другому его качеству, которое она приняла за высокомерие во время их первой встречи; потом, когда они стали любовниками, она поняла, что это лишь адекватная самооценка красавца мужчины и основанное на ней ощущение собственного достоинства, которое еще поколение или даже полпоколения назад юноше его социального класса и не приснилось бы. Чтобы узаконить мужское сексуальное тщеславие, потребовались шестидесятые, «люди-цветы», битлы и порнография, выведенная на большой экран. Когда шестидесятые перешли в семидесятые, Сьюки было тридцать три, и ее любовниками были мужчины старше ее, некоторые — такие, как Клайд Гейбриел и Артур Холлибред, — значительно старше, густо усеянные морщинами и страдающие нестабильностью эрекции; так было, пока она не начала спать с Тоби Бергманом, новым, молодым редактором «Слова», сменившим трагически окончившего свою жизнь Клайда.

Вскоре Тоби покинул город, сломав ногу в аварии, тоже связанной с зимним льдом. Но он успел представить Сьюки телу молодого человека, который ввел ее в мир новых властных отношений между полами: она теперь исполняла роль зачинщика, кавалера, хищника и идолопоклонника. Ей, обнаженной, предстояло, припадая, словно голодная волчица, к телу сначала Тоби, потом Томми, восхищаться великолепной кожей, чистым запахом, гладким сплетением лоснящихся мышц, красивыми, покрытыми молодой порослью, безотказно функционирующими гениталиями. Они были столь исполински-прекрасны, эти глянцевитые восставшие столбы, — у Тоби обрезанный, у Томми нет, — что невольно хотелось обхватить их губами. Она повелевала этим молодым людям лежать смирно и с дразнящей, мучительной медлительностью между шквалами беглых поцелуев и неразборчивого бормотания, левой рукой у основания сжимая бившийся в ее руке, как пойманная птица, упругий член, правой быстро отбрасывая с лица свои длинные волосы, глотала их семя, когда Тоби или Томми толчками извергали густую, липкую полупрозрачно-белую субстанцию, восхитительную, на вкус похожую на яйцо пишу дикарской богини, так, что юноши почти со смущением смотрели на потное, застывшее лицо женщины, жадно припадавшей к их телам, словно в страстном желании брать еще и еще.