Читать онлайн «Наоборот». Страница 23

Дез Эссент дрожал от упоения, чувствуя себя затерявшимся в мерзком мире торгашей, в глухом тумане, в кипучей деятельности, во всей этой системе зубчатых передач, дробившей и перемалывавшей миллионы обездоленных, тогда как филантропы в виде утешения предлагали им чтение Библии и пение псалмов.

От толчка фиакра дез Эссента подбросило на сиденье и мираж исчез. Он глянул в окошко. Было уже темно. Сквозь туман мерцали в желтоватом ореоле газовые рожки. Ленты огней плыли по лужам и, казалось, вращались вместе с колесами экипажей среди подрагивающих струек чадящего пламени. Дез Эссент попытался разглядеть, где проезжает, узнал Каррузель и вдруг неизвестно почему, быть может из чувства противоречия, стал думать о совершенно ином и от туманных видений перешел к мыслям самым обыденным: вспомнил, что слуга, собирая чемоданы, забыл положить в несессер зубную щетку. Дез Эссент пересмотрел список своих вещей. Все было на месте, но досада, что щетка забыта, не оставляла его до тех пор, пока кучер, остановившись, не положил конец его воспоминаниям и чувству дискомфорта.

Они стояли на Риволи у "Galignani's Messenger". Между двумя витринами, изобиловавшими альбомами и книгами, была видна дверь с матовыми стеклами. К ней крепилось множество табличек, вырезок из газет, обрамленных картонными рамками, голубых телеграфных бланков. Дез Эссент подошел ближе, привлеченный разнообразием книжных переплетов. Одни были из гофрированного картона, ярко-голубые и густо-зеленые, но непременно с золотым тиснением и серебряным обрезом; другие из коленкора, то светло-коричневые и светло-зеленые, то цвета гусиного помета и красной смородины, с оттиснутыми на корешке и лицевой обложке черными полосками.

Во всем этом было нечто антипарижское, весьма утилитарное и грубое, но вместе с тем позволявшее сим книгам смотреться все же лучше, чем третьесортная французская продукция.

То тут, то там лежали открытые альбомы с юмористическими сценками из Морье и Джона Лича[97] или лубками на тему несущихся через равнины кавалькад Колкотта. На этом фоне бросались в глаза несколько французских романов, в которых английская кислятина смешалась с добродушной и самодовольной пошлостью собственного производства.

В конце концов он оторвался от витрины, толкнул дверь и вошел в просторную читальню, битком набитую народом. Иностранки, сидя в креслах, рассматривали карты и, что-то бормоча на своих тарабарских языках, обсуждали увиденное. Приказчик принес ему целую кипу путеводителей. Дез Эссент тоже уселся и принялся листать их Мягкие обложки гнулись у него в руках.Просмотрев принесенное, он раскрыл Бедекера на главе о лондонских музеях. Характеристики, данные в путеводителе, были лаконичными и точными. По мере того как он увлеченно читал, его внимание переключилось со старой английской живописи на гораздо более ему ему близких новых мастеров. Он вспомнил некоторые из современных картин, виденных им прежде на международных выставках, и подумал, что, может быть, встретит их в Ловдоне, как, к примеру, работы Миллэса[98] с его лунно-серебристым "Бдением святой Агнессы", или на странный манер расцвеченные индиго и гуммигутом полотна Уатса[99], выглядевшие так, будто их затеял больной Моро, писал анемичный Микеланджело, а докончил полюбивший синеву Рафаэль. В числе прочих его холстов дез Эссенту вспомнились "Осуждение Каина", "Ида", "Евы", в которых сквозь причудливую амальгаму трех великих мастеров проступал лик британца — педанта и эстета, ученого и мечтателя, одержимого тонами то суровыми, то жестковатыми.

Воспоминания об этих картинах обступили дез Эссента. Приказчик, удивленный видом зачитавшегося покупателя, поинтересовался, какой из путеводителей тот выбрал. Дез Эссент рассеянно посмотрел на него, но, спохватившись, извинился, заплатил за Бедкера и вышел на улицу. Сырость была пронизывающей. Ветер дул сбоку и хлестал дождем по стенам.

 — Поезжайте вон туда, — бросил дез Эссент кучеру и указал ему на некое заведение в конце галереи на углу улиц Риволи и Кастильоне, которое беловатым светом своих окон в миазмах тумана и бесприютности ненастья напоминало гигантский ночник.

То был винный погреб "Bodega". Дез Эссент очутился в вытянутой, как длинный коридор, зале. Ее свод подпирался чугунными столбами, а вдоль стен шли ряды высоких винных бочек.

Их пузо было затянуто железными обручами и украшено деревянной решеткой, напоминавшей подставку для трубок. Из нее торчали ножки бокалов, похожих на тюльпаны. В подбрюшье каждой бочки находился керамический краник. Венчали же все королевский герб и цветная этикетка с указанием сорта вина и цены всей бочки, бутылки или бокала.

В проходе между бочками, освещаемом газовыми рожками безобразной серо-стальной люстры, располагались столики, на которых стояли плетенки с печеньем "Палмерс" и солеными сухариками, а также тарелки с галетами и сэндвичами, на вид пресными, но внутри полными горчицы. Столики вслед за частоколом стульев уходили в самые недра заведения. Эти недра также были уставлены бочками, а на бочках высились бочонки с выжженными каленым железом клеймами.

Дез Эссент расположился в этом хранилище крепких вин и ощутил себя порабощенным их густым запахом. Он посмотрел по сторонам: вот тут выстроилась шеренга портвейнов — на вкус терпких или мягких, на цвет бордовых или малиновых. Они отличались друг от друга хвалебным перечислением своих достоинств: "old port, light delicate", "cockburn's very fine", "magnificent old Regina"[100]. А вон там, выпятив брюхо, теснились бутылки с различными типами марочного испанского хереса, то приобретавшим цвет топаза, то становившимся бесцветным или дымчатым, сухим или сладким: "san lucar", "pasto", "pale dry", "oloroso", "amontilla".

Зал был переполнен. Дез Эссент, облокотившись на столик, дожидался стакана портвейна. Он заказал его у джентльмена, который откупоривал бутылки с содовой. Своей формой они в точности повторяли капсулы с желатином и клейковиной — веществами, которыми фармацевты смягчают горечь некоторых лекарств.

Вокруг были одни англичане: бледные и нелепые протестантские пасторы в черном с головы до ног, в мягких шляпах, шнурованных башмаках, длиннополых рединготах, застегнутых на множество мелких пуговиц, с бритыми подбородками, прилизанными сальными волосами и в круглых очках; субъекты, походившие на мясников, — с бульдожьими рожами, апоплексическими шеями, красными, как помидор, ушами, сизыми щеками и по-бычьи тупым взглядом; бородачи, смахивавшие на обезьян; еще дальше, в самом конце залы, какой-то дылда с волосами, как пакля, и белесой бороденкой, напоминавшей артишоковые волоски, разглядывая в лупу антикву английской газеты, сидевший напротив него коротышка-толстяк, с виду американский коммодор, обветренный, толстоносый, с сигарой из-под усов, сквозь дрему взирал на висевшие по стенам карты шампанских и прочих марочных вин: Перрье, Редедер, Хайдзик, Мумм, выведенное готическими буквами название с изображением головы монаха в капюшоне: "Дом Периньон, в Реймсе".

В атмосфере караульного помещения дез Эссент вдруг как-то размяк. Англичане переговаривались между собой, а он, одурев от их болтовни, погрузился в сладкие грезы. Он всматривался в стакан с пурпурным портвейном, излюбленным напитком диккенсовских персонажей, и видел перед собой седину и румянец мистера Уикфельда[101], неумолимый взгляд флегматика и хитреца мистера Талкингхорна, этого угрюмого адвоката из "Холодного дома". Нет, решительно все они сошли со страниц диккенсовских романов и предстали перед ним в "Bodega" во плоти и крови. Воспоминания, навеянные недавним чтением, были удивительно яркими. В памяти возник диккенсовский город, возник хорошо освещенный и жарко натопленный дом с добрыми хозяевами и крепкими засовами. И крошка Доррит, Дора Копперфилд, и сестра Тома Пинча неспешно разливали вино. Этот город напоминал теплый ковчег, плавающий по океану грязи и копоти. Дез Эссент разнежился в Лондоне своей мечты и был счастлив, что сидит в тепле и прислушивается к реву плывущих по Темзе (подле моста у Тюильри) буксиров. Он допил свой портвейн. Тепло от дымивших сигар и трубок в какой-то степени согревало залу, однако, очнувшись и ощутив промозглую сырость дождливого дня, дез Эссент почувствовал легкий озноб.

Он заказал стакан амонтильядо, но в этом сухом белом вине вдруг исчезла мягкая и душистая сладость Диккенса и заявила о себе мучительная, болезненная пряность Эдгара По. Кошмарный образ бочонка и замурованного подземелья возник перед Эссентом. Почудилось ему, что пошло-добродушные лица англичан и американцев за столиками таят коварство и ужасные намерения. Потом он заметил, что зала пустеет и близится время обеда. Дез Эссент расплатился, с трудом встал, в полном осоловении направился к выходу. Едва он ступил за порог, как ему влепили мокрую пощечину. Порывы ветра и дождя приводили в движение огненный веерок фонарных огней, но света от этого не добавлялось. Небо стало совсем низким и наполовину скрыло дома. Дез Эссент смотрел на утопавшие во мраке и разгуле стихий арки улицы Риволи, и ему казалось, что он находится в темном туннеле под Темзой. Но тут у него начались голодные спазмы в животе, и это вернуло дез Эссента к действительности. Он снова сел в свой фиакр, дал кучеру адрес таверны на рю д'Амстердам, у вокзала, и посмотрел на часы. Было семь вечера. Еще оставалось время поужинать. Поезд отходил только без десяти девять. Он посчитал на пальцах, прикидывая расстояние от Дьеппа до Нью-Хейвена, и сказал себе: "Если сведения в путеводителе точные, то завтра днем в двенадцать тридцать я — в Лондоне".