Читать онлайн «Чиновники». Страница 32

Подобно всем министрам Реставрации, и этот министр был немолод. К несчастью, хартия, дарованная Людовиком XVIII, связала руки королям, принуждая их отдавать судьбы страны во власть сорокалетних мужчин из палаты депутатов и семидесятилетних старцев из палаты пэров, и лишила их права привлекать к государственной деятельности людей, политически одаренных, хотя бы и молодых или занимающих ничтожное положение в обществе. Только Наполеон выдвигал молодых людей по своему выбору, не стесняя себя никакими побочными соображениями. Поэтому-то, после падения столь великой воли, люди, одаренные энергией, устремились в другие области. Но когда силу сменяет слабость, для Франции этот контраст более опасен, чем для какой-либо другой страны. Министры, получавшие власть в старости, оказывались обычно весьма посредственными государственными деятелями, тогда как министры, призванные к деятельности смолоду, всегда бывали гордостью европейских монархий и республик, делами которых они руководили.

Еще у всех жила в памяти борьба Питта и Наполеона, двух людей, руководивших политикой в том же возрасте, в каком Генрих Наваррский, Ришелье, Мазарини, Кольбер, Лувуа, принц Оранский, Гизы, ла Ровер, Макиавелли — словом, все прославившиеся великие люди, вышедшие из низов или родившиеся возле престола, начинали править государством. Конвент, этот образец энергии, состоял в большей своей части из людей молодых; и правители не должны забывать, что он имел силы противопоставить европейским странам четырнадцать армий и что его политика, столь роковая для Франции в глазах тех, кто держится за так называемый абсолютизм, была, по существу, подсказана подлинно монархическими принципами, ибо Конвент вел себя как великий монарх.

Министр же, о котором идет речь, был поднят на щит своей партией, видевшей в нем как бы своего управляющего делами лишь после десяти — двенадцати лет парламентской борьбы, когда его уже потрепали невзгоды политической жизни. На его счастье, ему было уже далеко за пятьдесят; если бы он сохранил в себе хоть остаток юношеской энергии, он бы долго не продержался на своем посту. Но, привыкнув в нужную минуту прерывать борьбу, отступать и вновь переходить к нападению, спокойно выдерживая удары, которые ему наносили и его партия, и оппозиция, и двор, и духовенство, он всему противопоставлял силу своей инерции, податливой и вместе с тем упругой; в этой немощности были тоже свои выгоды. Его ум, издерганный тысячью государственных забот, был подобен уму старого стряпчего, истаскавшегося по судам, и уже лишен той живой силы, которую сохраняет одинокий мыслитель, той способности к быстрым решениям, которой обладают люди, рано начавшие действовать, и молодые военные. Да и могло ли быть иначе? Вместо того чтобы судить, он занимался крючкотворством и, не зная причин, критиковал следствия; его голова была забита предложениями мелких реформ, которыми партия засыпает своего вожака, программами, которые кто-то, руководясь частными интересами, подсовывает многообещающему оратору, навязывая ему невыполнимые планы и советы. Он пришел к власти не в расцвете сил, а уже обессиленный всеми этими ходами и контрходами. Утверждаясь на вершине, составлявшей предмет его давних желаний, он вынужден был продираться сквозь колючие заросли, сталкиваться со множеством чужих противоречивых стремлений, которые надо было согласовать.

Если бы государственные деятели Реставрации имели возможность осуществлять свои собственные замыслы, вероятно, их дарования меньше подвергались бы критике; однако, хотя они и подчинялись чужой воле, все же возраст спасал их, не допуская слишком решительного сопротивления, какое они, будучи молодыми, оказали бы низким интригам высоких лиц; даже Ришелье бывал жертвой этих интриг. И вот в их сеть, хотя и ограниченную гораздо более узкой сферой, должен был попасться Рабурден. После тревог первых парламентских сражений эти люди, не столь старые, сколь преждевременно одряхлевшие, переходили к тревогам министерской борьбы. И поэтому, когда нужна была орлиная зоркость, их зрение оказывалось слабым, и когда от их ума требовалась двойная острота, он был уже истощен.

Министр, которому Рабурден хотел открыться, ежедневно выслушивал людей бесспорно выдающихся, излагавших ему остроумнейшие теории, иногда применимые к жизни Франции, иногда нет. Эти люди, не имевшие понятия о трудностях общегосударственной политики, осаждали его после парламентских схваток, в которых он участвовал, после борьбы с дурацкими происками двора, в часы, когда он готовился к бою с общественным мнением или отдыхал после бурных дебатов по поводу какого-нибудь дипломатического вопроса, разделившего Совет на три лагеря.

При таком положении дел официальное лицо, конечно, всегда держит наготове зевок для первых же слов об улучшении общественного устройства.

В те времена не проходило ни одного обеда без того, чтобы наиболее смелые спекуляторы, закулисные политиканы и финансисты не резюмировали в нескольких глубокомысленных словах мнений, высказанных биржей и банками или подслушанных у дипломатов, и планов, касающихся судеб всей Европы. Впрочем, г-н де Люпо и личный секретарь составляли при министре как бы некий малый совет, который обычно и пережевывал всю эту жвачку, контролировал и анализировал интересы, скрывавшиеся за столькими убедительнейшими предложениями. И, наконец, главная беда министра — беда всех шестидесятилетних министров — состояла в том, что он, борясь с трудностями, действовал не напрямик, а в обход: например, ежедневную прессу он старался придушить потихоньку, вместо того чтобы открыто покончить с ней; точно так же вел он себя в отношении финансов и промышленности, духовенства и национальных имуществ, либералов и палаты. Расправившись за семь лет со всеми своими противниками и добившись желанного поста, министр решил, что может так же расправляться и со всеми возникавшими перед ним вопросами. Желание удержать власть теми же способами, какими она добыта, казалось всем настолько естественным, что никто не осмеливался порицать систему поведения, изобретенную посредственностью в угоду посредственностям. Реставрация и Польская революция показали народам и государям, какое значение имеет один великий человек и какая их постигает судьба, если такого человека не находится. Последний и самый большой недостаток государственных деятелей Реставрации состоял в том, что они в своей борьбе вели себя честно, между тем как их противники пускали в ход все виды политического мошенничества, ложь и клевету, натравливая на них, с помощью самых опасных приемов, темные массы, способные понимать только беспорядок.

Рабурден все это сознавал. Однако он решил рискнуть всем, как человек, которому игра уже наскучила и который разрешает себе только один последний ход; и вот, по воле случая, его противником в этой игре оказался шулер — де Люпо! При всей своей проницательности и административном опыте правитель канцелярии не мог вообразить, сколь близоруки парламентские деятели, и не представлял себе, что его великий труд, которому он отдал свою жизнь, будет воспринят министром как пустое умствование и что этот государственный деятель неизбежно поставит его на одну доску с новаторами, ораторствующими за десертом, и с болтунами, рассуждающими у камина.

В ту минуту, когда министр, встав из-за стола, думал вовсе не о Рабурдене, а о Франсуа Келлере и задержался в столовой лишь потому, что супруга протянула ему кисть винограда, служитель доложил о приходе правителя канцелярии. Де Люпо знал заранее, в каком расположении духа окажется министр, занятый предстоящим ему выступлением; видя, что его начальником завладела супруга, он сам пошел навстречу Рабурдену и первой же фразой поразил его как громом.

— Его превосходительство и я в курсе того, что вас тревожит, и вам нечего опасаться, — тут де Люпо понизил голос, — ни со стороны Дютока, — а затем продолжал громко: — ни с чьей-либо стороны.

— Не тревожьтесь, Рабурден, — подтвердил его превосходительство ласковым тоном, однако явно намереваясь удалиться.

Рабурден почтительно приблизился, и министру пришлось остаться.

— Я прошу ваше превосходительство великодушно разрешить мне сказать вам несколько слов наедине... — обратился он к министру, бросив ему многозначительный взгляд.

Его превосходительство посмотрел на часы и отошел с бедным Рабурденом к окну.

— Когда я буду иметь честь изложить вашему превосходительству план административного преобразования, разработанный в докладе, который намереваются опорочить?

— План преобразования? — нахмурившись, прервал его министр. — Если хотите мне сообщить что-нибудь в этом роде, подождите, пока мы начнем работать вместе. У меня сегодня Совет, потом я должен выступать в палате по поводу инцидента, который произошел вчера в конце заседания в связи с выступлением оппозиции. Приходите ко мне с докладом в следующую среду, вчера я не мог принять вас и заняться делами министерства. Политические задачи оттеснили задачи чисто административные.