Читать онлайн «Чужак». Страница 22

— Я слышу, — ответила Эдже и опустила глаза, застыдившись сама не зная чего.

Только выходя из больницы, уже в дверях, она опомнилась и второпях спросила об оставленном муже:

— Как он? Это не опасно?

Человек из больницы поморщил нос.

— Это долгая история, — проворчал он, — он полностью парализован.

С прежней энергией Мориц усадил свою хозяйку на дрожки и отвез ее домой по грубо мощенным ночным улицам. Он молча проводил ее по лестнице, отпер дверь и вместе с ней вошел в квартиру. На улице уже светало.

— Приготовь чай, — «тыкнул» он ей неожиданно.

Она сделала, как он приказал.

Мориц вынул из серванта бутылку коньяка и подлил его в чай сперва себе, потом своей хозяйке.

— Я не люблю, — сказала Эдже.

— Это полезно, это согревает, — ответил Мориц, — пей.

Она выпила.

После нескольких рюмок коньяка Мориц подошел к своей хозяйке и крепко обхватил ее руками.

— Что вы делаете? Нет… — пробормотала Эдже.

Мориц ничего не ответил. Он взял ее, как муж — жену.

Она не сопротивлялась.

Мориц проснулся поздним утром. Он надел халат Сендера, висевший у кровати, его тапки, стоявшие под кроватью, и стал бриться бритвой своего хозяина.

— Эджеле, — позвал он, намыливая себе щеки, — по утрам я люблю чай с молоком и яичницу.

Затем он взял ключи и вместе с Эдже отправился открывать ресторан.

Ресторанные поварихи шумели, обсуждая несчастье. Русая Манька плакала навзрыд. Мориц сбросил с себя пальто и навел порядок.

— Что это за столпотворение? — разозлился он. — Ступайте на кухню работать!

Девушки переглянулись, но подчинились.

Мориц нашел свой фартук, надел его на своего помощника, который до сих пор убирал со столиков. Сам он занял место в буфете, рядом с пивом и спиртным, где обычно стоял Сендер. Эдже он посадил за кассу и стал учить ее обращаться с аппаратом.

— Видишь, здесь надо нажать, когда принимаешь деньги, — показывал он ей, — услышишь звонок.

У порога сидел Бритон с открытой пастью, из которой текли вонючие слюни. Он печально выл.

Откуда взялись у Джорджи Веврика эти рыжие, цвета меди, волосы и эта долговязость, никто из домашних не понимал. И его мать, сутулая женщина, не вылезавшая из готовки и уборки, и его отец, возившийся со своим металлоломом с утра до поздней ночи, никогда не были рыжими, да и роста были не выше среднего.

Точно так же не понимали этого и женщины, которые постоянно заглядывали в сторку[50] мистера Веврика — подвал, выходивший прямо на улицу, в самом сердце Ист-сайда[51]. Сколько бы раз они ни наведывались к торговавшему металлоломом мистеру Веврику, чтобы починить детскую коляску, купить старый байсикл[52] для мальчика или отыскать пару роликов в куче хлама, они всегда таращились на рыжеволосого долговязого Джорджи.

— Мистер Веврик, — с ухмылкой спрашивали любопытные женщины, — откуда это к вам затесался рыжий? А, мистер Веврик?..

Мистер Веврик на мгновение переставал стучать молотком по железу. Он вытирал грязной от ржавчины рукой пыль с лица и указывал рукояткой молотка в угол сторки, где его жена копошилась над примусом и кастрюлями:

— Может, это рыжие дед или бабка моей жены оставили парню наследство? В моей родне никогда не было рыжих…

— А я тебе говорю, что Джорджи мог пойти только в твою родню, — из угла перебивала своего мужа сутулая женщина. — Недаром у тебя такая фамилия. Твоих предков прозвали Вевриками, потому что они наверняка были рыжими, как белки[53]…

Самого Джорджи, из-за рыжих волос которого у родителей шла война, совершенно не волновало, откуда у него эти волосы цвета меди, со стороны отца или со стороны матери. Он сидел, улыбаясь, на груде металлолома, среди колес, гаек, никелированных деталей, пружин, всевозможных моторов и настенных часов, которыми была завалена отцовская сторка, с большим аппетитом ел яблоко, вгрызаясь в него всеми своими белыми здоровыми зубами, сверкавшими между красивыми, по-девичьи красными губами, и всякий раз резко взмахивал головой, когда длинные медные патлы падали ему на глаза цвета морской волны.

Джорджи вообще не заботила его рыжая масть. Хоть он и был еще мальчиком, едва достигшим бар-мицвы, соседские девочки-ровесницы, и еврейки, и итальянки, уже провожали его горящими глазами и даже посылали ему измятые любовные записочки, приглашая пойти в муви[54], где их никто не увидит. Джорджи записочки выбрасывал, а девочек прогонял. Он в свои тринадцать был крупным, высоким, с длинными костлявыми руками, которые торчали из коротких рукавов его зеленого свитера. И он не водился с глупыми девчонками, которые все время хихикали, сами не зная отчего. Сколько бы они ни окликали его из укромных уголков «Джорджи, Джорджи!», он их отшивал.

— Shut up, foolish girls![55] — затыкал он их, передразнивая тонкие, писклявые голоса.

— Red Georgy, red Georgy![56] — кричали они ему вслед и показывали язык.

Джорджи не отвечал им. Еще не хватало бегать за глупыми гусынями. Он гордо уходил от них. Но все-таки ему льстило, что девочки не сводят с него глаз. А то, что они кричат ему вслед «рыжий», так это, ясное дело, не потому, что его волосы им не нравятся. Наоборот, волосы его очень нравились девочкам. В восторге они дергали его за пряди и говорили, что будут краситься в такой же рыжий цвет, когда подрастут.

Мальчишки на улице тоже попробовали кричать ему вслед «red Georgy», но Джорджи наподдал им за это так, что они с тех пор не отваживались и слова сказать в его адрес. Не зря же он был самым высоким и самым сильным на всей улице. Он легко перетаскивал тяжеленные железяки, когда отец доставлял в сторку очередную порцию металлолома.

Высокий, стройный как хворостинка, с не по-еврейски нахально вздернутым носом, с ослепительным рядом зубов и красными девичьими губами, всегда в маловатом ему зеленом свитере с вышитым белыми нитками на спине и на груди именем «Джорджи», он совсем не походил на сына литваков[57] из Ист-Сайда. Его принимали за ирландца. Было что-то ирландское и в его рыжеватой коже, и в открытом взгляде зеленых глаз, полном презрения и бесстрашия, но больше всего — в зубах, крупных, сильных и хищных, которые всегда что-нибудь жевали. Зачастую во время уличных драк между мальчишками ирландцы, которых было много в округе, принимали Джорджи за своего и звали на подмогу против еврейских или итальянских бойз[58], которые вели с ними войну.

— Georgy! — звали они его по имени, вышитому на его свитере. — Come on, Georgy, smash ’em! Die hymies and the wops![59]

Отец Джорджи, измученный работой, вечно возившийся с металлоломом, возлагал большие надежды на своего Джорджи. Как большинство родителей на его улице, он хотел видеть сына врачом.

Напротив его подвальной сторки стоял выкрашенный в красный цвет двухэтажный дом с плотными гардинами на окнах. На нескольких ступеньках, которые вели к зеленой двери, постоянно рядком сидели женщины, в основном молодые и оживленные. Они часами ждали, пока их пригласят войти в зеленую дверь, к доктору Мирону Яффе. Разное толковали на тесной улице об этом докторе Яффе, этом старом холостяке. Поговаривали, что он крутит любовь с дамочками, которые у него лечатся, что за плотными гардинами на его окнах творятся бесстыдные дела. Иногда какой-нибудь потерявший терпение работяга, прямо в оверолс[60], стучал обоими кулаками в зеленую закрытую дверь и отчаянно вопил, чтоб его впустили увидеть жену, которая что-то слишком долго задерживается.

Знали на улице и то, что у этого доктора Мирона Яффе, старого холостяка, денег куры не клюют. Что он, мол, и сам не знает, сколько у него денег, что живет он по-свински. На этой тесно застроенной, пыльной и грязной улице замученных трудом бедняков дом доктора Яффе стоял особняком, запертый, с белыми занавесками на окнах и цветами на балконе, единственными цветами на всей улице. Доктор жил в этом красном двухэтажном доме один-одинешенек, только с черной служанкой. Так же как его дом, старый, но свежевыкрашенный и чистый, доктор Яффе резко выделялся своей внешностью. Сильно в летах, с набухшими мешками под красноватыми глазами, с редкими усами, он был всегда нарядно одет, будто собрался на свадьбу. Его лакированные туфли блестели как зеркало; манишка по будням сияла крахмальной чистотой; черные, без единой складочки костюмы — будто только что отутюжены; белый атласный галстук был повязан как на бал. Кроме того, этот доктор Яффе носил множество украшений: кольца с бриллиантами на пальцах, жемчужную булавку в галстуке, всевозможные золотые цепочки и брелоки в карманах жилетки, и в довершение всего — золотая монограмма на черной трости. Среди окружающей бедности и обыденности доктор Яффе и его дом сияли еще ярче, точно праздник посреди будней. Улица смотрела на этот дом во все глаза, а пристальнее всех — мистер Веврик из сторки, которая находилась в подвале как раз напротив докторского дома.