Читать онлайн «Вспоминать, чтобы помнить (Remember to Remember)». Страница 8

Когда Варда приобретает новый дом, он первым делом разрушает стены, чтобы внутри было больше света. Ведь он грек, и свет для него — то же, что и для физика, а именно — все.

Если бы ему позволили, не сомневаюсь, что он поступил бы так же с прославленными полотнами старых художников. «Мастера черного и белого» — так он их называет, и главные среди betes-noir* Рембрандт и да Винчи.

* Ненавистных людей (фр.).

Последние десять лет Варда практически не берет кисть в руки. Сейчас его излюбленные художественные средства — коллаж и мозаика. Сомневаюсь, что какой-нибудь другой художник до такой степени исследовал возможности коллажа, как Варда. Когда знакомишься с ним и с его теориями в области искусства и метафизики (а также их взаимодействия), то понимаешь, как основательно и убедительно эти идеи выражаются с помощью такой техники. Для него коллаж никогда не был тем, чем для Пикассо и других французских художников, — экспериментом или знаменем, с которым шли на решающее сражение. Для Варды он самодостаточен, как и прочие живописные средства. Используемые при этом материалы, будь то обрывки цветной бумаги, лоскутки или что-то другое, по словам самого Пикассо, столь же долговечны, как и краска. Поэтому нет никаких причин не относиться к коллажу — такому же продукту человеческого разума и рук — с тем же вниманием и почтением (если возможно), как и к живописи. Помимо всего прочего, в коллаже меньше возможностей смошенничать, чем в работе маслом. Есть и еще одно преимущество: пока материал окончательно не приклеен, композицию можно менять по собственному усмотрению. Всего лишь втыкай себе чертежные кнопки — и никаких лишних трудов и волнений.

Есть одна вещь, крайне ненавистная Варде, — бессмысленно пропадающие отходы. Это объясняет, почему он с таким наслаждением совершает набеги на мусорные кучи, создавая из награбленного там жилища, полные света и радости. Поселившись у него, я первым делом усвоил, что никогда не надо выбрасывать консервные банки и пустые бутылки, а также тряпки, бумагу, веревки, пуговицы, пробки и даже долларовые банкноты. И еще кухонные отбросы, потому что куда бы Варда ни шел, за ним повсюду, как за незабвенным персонажем Жионо — Боби, следуют птицы и звери. Как и в Боби, в Варде тоже есть что-то от saltimbangue*. Он все делает легко и непринужденно, все — не важно, что это: задача на сообразительность, геркулесов подвиг, демонстрирующий силу, или сложное балетное па. Я видел, как он ухаживал за больной женой и в то же время готовил еду для нескольких гостей, перед этим сбегав на берег моря за дровами, а потом — в скалы за мидиями; стряпая, он наставлял гостей и развлекал их; в промежутках между приемами пищи создавал композиции для будущих коллажей, складывал и убирал постели с балкона; когда гости поднимались, читал отрывки из любимых книг и так далее и тому подобное; и все это он делал радостно и легко.

* Скомороха (фр.).

Неудивительно, что люди любят приезжать к нему. Я не знаю другого человека, которого бы так осаждали гости. Они слетаются сюда, как саранча, — все очень разные; встречаются среди них и невыносимые зануды. Люди приезжают к нему в поисках таинственного эликсира, который не могут заменить никакие витамины, — радости творчества.

Стоит Варде спустить ноги с кровати, и его уже переполняет энергия — проснувшись, он сразу же начинает живо интересоваться происходящим. Сомневаюсь, чтобы он за всю жизнь испытал хоть мгновение скуки. Ему всегда все интересно. Устав, он, подобно зверю, быстро восстанавливает силы. (Витамины он не принимает!)

Секрет его силы, творческой энергии и изобретательности кроется в прямодушии, которое всегда сродни чистоте. Так мне, во всяком случае, кажется. Он действительно похож на переодетого святого. Преодолев многие искушения, этот человек, которому уже стукнуло пятьдесят, может теперь отдать всю энергию целиком творчеству. В своей душе, как и в красном амбаре, который Варда перестроил, желая, чтобы тот дарил людям радость (дом теперь полностью сделан из отходов: бутылок, жестяных банок, камней, свинцовых и железных труб, частей корпуса и мачт старого корабля), он оставил незаделанный ход, через который вносит внутрь то, что приобрел задень. (Он всегда весел и полон бодрости, потому что подвижен и гибок.)

Главные элементы, с помощью которых он преображает все вокруг, — огонь и вода. По его мнению, в идеальном жилище жар пылающего очага должен смешиваться с запахами дождя. Стены в домах, спроектированных Вардой, вместо деревянных панелей, создающих эффект ложного мрамора — под старину, покрыты папье-маше и пропитаны невыцветающими красками. А огромные окна позволяют любоваться видом и наслаждаться ароматом тропических растений, которые буйно разрастаются от обильных дождей.

В центре просторной комнаты на Готорн-стрит (которая на самом деле salon dessurprises*) находится круглый камин с огромными корпусом и трубой. У него нет предшественников — нечто похожее могло быть разве что в лаборатории алхимика. Когда сидишь у этого камина, пьешь или беседуешь, фейерверки искр взлетают и рассыпаются в нем, как конфетти, усиливая впечатление от бушующего огня. Дверные проемы и по цвету, и по фактуре вызывают в памяти ранние древнегреческие храмы. На антаблементах и архитравах — дерзкие в своей простоте маски, изображающие таких муз, как Мельпомена и Урания, мифических героев Атлантиды, богов и демонов ранней минойской культуры и так далее. Окна кажутся стрельчатыми из-за коньков. Декоративные эффекты достигнуты при помощи все тех же материалов — обломков железа, свинца, стекла, веревок, пьютера**, дерева и камня. На стенах — зеркала, которые я бы назвал метафизическими — ни одному фабриканту никогда не придет в голову делать такие. Они выглядят просто и элегантно в изящных, словно оправы драгоценных камней, рамах, которые, как и все в доме Варды, полностью изготовлены из отходов. Все здесь красноречиво заявляет о неразумности экономического порядка, порождающего хаос, ненужные потери, уродство и нищету.

* Кунсткамера (фр.).

** Сплав олова со свинцом.

В небольшой библиотеке, откуда по лестнице можно подняться в солярий (увенчанный четырьмя геральдическими вымпелами), я прочитал во время мартовских штормов две изумительные книги, которые мне подсунул все тот же Варда: «Тристана и Изольду» Бедье и «Гептомерон» Кирико. Холодный свинцовый цвет стен прекрасно гармонировал с простыми холщовыми шторами, которые Вирджиния расписала символическими изображениями их морских приключений. Сквозь ступени лестницы я мог видеть самый восхитительный коллаж Варды («Женщины, перестраивающие мир»), недавно завещанный им Анаис Нин, — он словно плыл в тумане из исчезающих яичных скорлупок. Какие удивительные фантазии рождала в моем воображении суровая обстановка этой кельи, когда я сидел здесь и, опершись на локти, смотрел как зачарованный на изящные фигурки, занявшиеся перестройкой нашего мира. Позже я приступил к чтению «Грозового перевала», постоянно изумляясь, как в человеческом сознании мог зародиться характер столь черный и безжалостный, как Хитклиф. Когда же из расположенного наверху солярия в комнату проникал, вызывая смутное беспокойство, лунный свет, я вставал, раздвигал расписные шторы и глядел на красный дом, к которому примыкал красный амбар, прежде предназначавшийся для сельскохозяйственных животных и их потомства. На том месте, где я сейчас стоял, ранее находился сеновал, и отсюда все выглядело необычно. Красный дом, в котором крепко почивал достойный всяческого восхищения, замечательный восьмидесятилетний старик, гость Варды, казался сейчас приютом для тронувшихся умом членов масонского ордена. Я не видел в нем следов ни одного архитектурного стиля, — такое могло привидеться только в ночном кошмаре, а воплотить в жизнь подобную задумку возможно только в период засухи или эпидемии. Петлистая береговая линия полуострова, казалось, была начерчена рукой мегаломаньяка. В темноте за нелепым красным домом скрывался небольшой парк, мрачноватый и пустынный, который не мог похвастаться даже удобным местоположением. Я чувствовал себя так, словно перенесся на Грозовой перевал и стоял там, прислушиваясь к диким завываниям ветра. Если бы не Варда, никто не вытащил бы меня в Монтерей. Я представлял себе постоянный поток посетителей, их замечания, восторг, тревогу, удивление и смущение. Я подумал о Женщинах на мысе Сур и о маяке, непрерывно отбрасывающем крутящиеся пучки света. Два поэта, живущие на самом конце Западного мира: один мрачный пророк, проницательный и мудрый, как змий; другой — веселый, мудрый, постоянно переделывающий мир. В большой комнате со стропил в свободном одеянии, окрашенном в два основные цвета, свисала в позе ныряльщицы, широко раскинув руки, как ангельские крыла, Феба, покровительница семейного очага, несущая мир и добро. Если бы не золотистые натуральные волосы, ее можно было бы принять за образ, сошедший с одного из коллажей, которыми увешаны стены. Часто ночью замурованные в цементе стеклянные фигурки покидали свое мозаичное окружение и водили причудливые хороводы с божествами, отбрасывающими отблеск, подобно рубинам в порталах храмов.