Читать онлайн «Без дна». Страница 29

Эти проходы, такие узкие, что двоим не разойтись, отлого спускались вниз, разветвлялись и приводили в настоящие темницы, стены которых при свете фонарей отливали стальным блеском, словно усеянные кристалликами сахара. И в верхних камерах, и в подвальных темницах нога то и дело натыкалась на груды затвердевшей земли, где посередине или сбоку зияли отверстия «каменных мешков» или колодцев.

По верху одной из башен, той, что высилась слева от входа, проходила галерея с расписанным потолком, она шла по кругу, как скамья, выдолбленная в скале. Оттуда вооруженные защитники крепости через широкие, причудливо прорезанные внизу, под их ногами, бойницы стреляли в осаждавших. Слова, даже произнесенные шепотом, отражались от стен и разносились по всей галерее.

В целом замок скорее походил на крепость, рассчитанную на длительную осаду, а его внутреннее строение, бывшее теперь на виду, наводило на мысль о застенке, в сырости которого человеческая плоть должна была истлевать за несколько месяцев. Выбравшись на свежий воздух, в огород, испытываешь радость и облегчение, но тревога снова берет в тиски, если, пересекая капустные грядки, выходишь к расположенным в стороне развалинам замковой часовни и через подвальную дверь спускаешься в склеп.

Часовню относили к одиннадцатому веку. Маленькая, приземистая, она устремляла вверх свои массивные колонны с высеченными на капителях ромбами и епископскими жезлами. Сохранился каменный алтарь. Тонкие полоски тусклого света, пробиваясь через отверстия, едва освещали темные стены и угольную черноту земли с зияющими в ней дырами, которые вели не то в темницу, не то в колодец.

Вечером после ужина Дюрталь нередко забирался на косогор и шел вдоль потрескавшихся, полуразвалившихся стен. Светлыми ночами во мглу погружалась лишь часть замка, другая же, серебристо-голубая, словно освещенная ртутными лампами, как бы выступала вперед, нависая над Севрой, в водах которой переливались, подобно рыбам, блики лунного света.

Обычно стояла гробовая тишина. После девяти не услышишь даже лая собак. Дюрталь возвращался в убогую комнатенку на постоялом дворе, где старуха в черном чепце, какие носили в Средние века, поджидала его при свете свечей, чтобы запереть за ним дверь на засов.

«Все это, — думал Дюрталь, — как бы скелет мертвого замка. Теперь, чтобы его оживить, надо нарастить на этих каменных костях пышную плоть.

Документы красноречиво свидетельствуют: каменный каркас покрывали великолепные одеяния, и, помещая Жиля в привычную обстановку, следует держать в уме всю роскошь внутреннего убранства замка в пятнадцатом веке».

Нужно было обшить стены ирландским деревом или покрыть их искусно вытканными коврами из золотистой аррасской нити, столь редкими в ту пору, выстелить черный гранит пола зелеными и желтыми изразцами или белыми и черными плитками, расписать своды, украсить их по лазурному фону золотыми звездами или арбалетами и поместить тут же герб маршала — желтый крест на сверкающем золотом щите.

Сами собой наполнялись мебелью покои Жиля и его друзей: величественные кресла с высокими готическими спинками, скамьи и стулья, у стен — массивные серванты из резного дерева, украшенные сценами Благовещенья и поклонения волхвов; под сенью их коричневых узорчатых карнизов стояли раскрашенные золоченые статуи святой Анны, святой Маргариты и святой Екатерины, которых так часто воспроизводили средневековые резчики. Нужно было расставить обтянутые свиной кожей, подбитые гвоздями и окованные железом сундуки для белья и туник и лари с металлическими петлями, зачехленные в кожу и украшенные чеканкой — белокурыми ангелами, такими, как на золоченом фоне старинных молитвенников. И наконец, на возвышении, к которому ведут убранные коврами ступени, надо поместить кровати с полотняными покрывалами, надушенными подушками в наволочках, стегаными одеялами, увенчать все это балдахинами, натянутыми на рамы, и окружить пологами с вышитыми на них гербами или звездами.

Следовало также воссоздать обстановку других комнат, от которых сохранились только стены да высокие камины с вытяжными колпаками, просторные очаги без таганов, прокалившиеся еще в давние времена, представить себе трапезные залы и эти роскошные пиры, которых так не хватало Жилю во время Нантского процесса. Со слезами на глазах он признавался, что разжигал пыл своих страстей возбуждающими яствами; нетрудно вообразить себе его в высокой зале за столом вместе с Евстахием Бланше, Прелати, Жилем де Силле и всеми своими верными соратниками, рядом, на приставных столиках, располагались тазы и кувшины с водой для омовения рук, настоянной на мушмуле, лепестках роз, доннике. В замке подавали на обед кулебяки с мясом, семгой и лещом, кушанья из крольчатины и птицы, отбивные под горячим соусом, пизанские пироги, жареных цапель, аистов, журавлей, павлинов, выпей, лебедей, кабанье мясо под кислым соусом, нантских миног, салаты из кнотника, хмеля и мальвы, кушанья, приправленные майораном и мускатным орехом, кориандром и шалфеем, пионом и розмарином, базиликом и иссопом, райским семенем и имбирем, сытные пирожные, пироги с бузиной и репой, рис в ореховом молоке, посыпанный корицей. После такой трапезы возникала нужда в обильных возлияниях, в пиве, настойке на тутовых ягодах, сухих или коричнево-красных крепленых винах с корицей, миндалем и мускусом, злых золотистых наливках, крепчайших напитках, которые подстегивают сладострастные речи и заставляют пировавших в этом лишенном хозяйки замке предаваться самым чудовищным грезам.

«Остается только представить себе их облачение», — подумал Дюрталь и увидел Жиля и его друзей не в золоченых ратных доспехах, а в домашней одежде, нарядах для отдыха, которые, однако, хорошо вписывались в пышное убранство замка. Они были в ослепительных одеяниях, в камзолах с бесчисленными складками — камзолы расширялись внизу, переходя как бы в юбку, присборенную на животе. Узкие темные панталоны плотно обтягивали ноги, на голове же они носили что-то вроде беретов, похожих на слоеный пирог или лист артишока — такой головной убор у Карла VII на портрете в Лувре, — а торс был затянут в сукно с золотыми ромбами или в камчатую ткань с серебристой ниткой, обшитую куньим мехом.

Он вспомнил и о женских туалетах, платьях из дорогих узорчатых тканей, с узкими рукавами и облегающим бюстом, с отворотами до плеч, юбках, перехваченных на животе и переходящих сзади в длинный шлейф, отороченный белым мехом. А под этой одеждой, которую он мысленно себе нарисовал, как на идеальном манекене, — корсажи с вырезами, которые сверкают тяжелыми каменьями ожерелий, фиолетовыми или молочными бусинами, мутными кабошонами, робко мерцающими геммами. Воображаемая женщина скользнула в платье, затянула корсаж, надела головной убор в виде двойного рога и улыбнулась, обретая вдруг поразительное сходство с незнакомкой и госпожой Шантелув. И Дюрталь уставился на нее восхищенным взглядом, но тут кот, прыгнув ему на колени, вернул его к действительности. Дюрталь посмотрел по сторонам: он находился в своей комнате.

— Надо же! — Дюрталь невольно засмеялся: незнакомка, оказывается, добралась до Тиффожского замка.

«Глупо вот так скитаться мыслью, — подумал он, потягиваясь, — однако это самое приятное занятие в жизни, все остальное — пошлость и суета.

Средневековье, без сомнения, эпоха необычная, — сказал он про себя, закуривая, — для одних оно окрашено в сплошной белый цвет, для других — чернее сажи. Никакой середины. “Эпоха невежества и мрака”, — твердят светские умники и атеисты. “Золотой век искусства и религии”, — утверждают богословы и художники.

Не приходится сомневаться, что все сословия тогдашнего общества — аристократия, духовенство, мещанство, народ — были движимы куда более благородными побуждениями, чем в наш просвещенный век. За те четыре столетия, что отделяют нас от той сложной и противоречивой поры, человечество явно пришло в упадок.

Правда, сеньор в ту эпоху зачастую вел себя как настоящее чудовище. Это был насильник и пьяница, буйный кровожадный тиран, неразвитый и тупой. Но Церкви удавалось обуздывать его, и, чтобы освободить Гроб Господень, эти люди жертвовали своими богатствами, покидали родной дом, детей, жен, выносили ни с чем не сравнимые тяготы, жестокие мучения и подвергали себя неслыханным опасностям.

Своей благочестивой отвагой они искупили грубость нравов. С тех пор знать измельчала. Она подавила, а то и вырвала с корнем инстинкт насилия и убийства, на смену которому, однако, пришло навязчивое стремление к деловой активности и страсть к наживе. Хуже того, аристократия настолько выродилась, что ее теперь привлекают самые низкие занятия. Потомки древних родов переодеваются в баядерок, напяливают на себя балетные пачки и трико клоунов, прилюдно раскачиваются на трапеции, прыгают через обручи, поднимают тяжести на утоптанной арене цирка.