Читать онлайн «Сизифов труд». Страница 34

Репетитор главным образом стремился расшевелить его память, вбить ему в голову по крайней мере условия и порядок решения задачи. Все послеобеденное время Владзя учил с репетитором арифметические задачи, попросту зубрил их наизусть. То же происходило и с географией. Предмет этот начинался в клериковской гимназии с элементарных сведений из области физической географии. Даже способные и сообразительные ученики первого класса мало что выносят из этих уроков, что же говорить о Владзе?… Восьмилетний швейцарский ребенок легко и радостно усваивает географические сведения, ибо ему сперва рассказывают о школьном дворе, о родной деревне или городке, о соседней деревне, потом об окрестных лесах и речке, о близлежащих холмах, наконец о кантоне и всей стране. Разумеется, из рассказов о движении земли, луны, о параллелях, меридианах и т. д. Владзя ровно ничего не понимал. Радек проводил с ним ужасные часы, стоял над ним, как черт над грешной душой, тысячу раз рисовал земной шар, объяснял по-польски русские названия и формулы – все напрасно. После целодневного труда мальчуган так и не усваивал, лишь зазубривал все эти мертвые сведения и ложился спать совершенно измученным. По вечерам происходили уроки латыни. Ввиду того, что Владзя не мог похвастаться памятью, Радек был принужден зубрить вместе с ним латинские слова и переводы до тех пор, пока насильно вдалбливал их в спящий мозг. Сидя за столом, заваленным книжками и тетрадями, репетитор и ученик предавались душеспасительному делу убивания разума. Радек, мерно раскачиваясь, однообразным голосом спрашивал:

– Соловей?

– Luscinia.

– Поет?

– Cantat.

– Ночью?

– Noctu.

– Noctu?

Владзя таращил глаза и начинал ехидно усмехаться.

– Что значит noctu?

Молчание, долгое бесконечное молчание.

И снова.

– Соловей?

– Luscinia.

– Поет?

– Cantat.

– Ночью?

– Noctu.

– Что значит noctu?

Опять молчание.

После десятка подобных упражнений, напоминавших терпеливые удары молота по камню, вдруг вспыхивала, наконец, искра сознания. Владзя гневно сжимал губы, хмурил лоб и на вопрос, что значит noctu, недовольным голосом отвечал: ночью.

Только тогда эти два необходимых слова укладывались в его сознании, и можно было рассчитывать, что они там некоторое время продержатся. Таким же образом Радеку приходилось поступать, обучая Владзю убийственным грамматическим разборам, русским и латинским, арифметическим действиям с многозначными цифрами, мерам и весам, русским стихам и формулам катехизиса. За короткое время он, определив способности маленького Плоневича, выработал единственно действенный педагогический метод и изо дня в день совершенствовал его.

Он работал с Владзей охотно, con amore[30] и с непоколебимой верой в конечную победу. Того, что мальчик обременен занятиями сверх сил, что ум его не может развиваться из-за полного отсутствия отдыха, он не понимал. Наоборот, еще подбавлял мальчугану работы. С семи до восьми утра оба они быстро повторяли уроки, которые Владзя выучил накануне, затем завтракали, надевали на плечи ранцы и шагали в школу, по дороге продолжая упражняться в весах и мерах, русских и латинских словах, стихах, вообще во всем, что нужно было знать на память. Уроки в гимназии продолжались до половины третьего. С четырех начиналась зубрежка математики к следующему дню и продолжалась, с коротким перерывом на ужин, до двенадцати часов ночи. Пока Владзя переписывал начисто черновики, Ендрек готовил уроки с панной Мицей, ученицей второго класса женской гимназии. Там проходили ту же арифметику, русский язык, так называемый польский, а кроме того, французский, немецкий и т. д. Однако с Мицей ему было много легче; эта сама решала задачи, хотя они у нее часто «не выходили», неплохо заучивала наизусть, а при случае умела провести «мужика».

В гимназии, задавая уроки, спрашивая их и ставя отметки, не давали репетитору решительно никаких указаний. Изучение гимназического курса вопреки достижениям педагогики, применяемым, например, в Швейцарии, происходило не в школьных стенах, а дома, и весь труд обучения целиком ложился на плечи репетитора. Он-то, собственно говоря, формировал и развивал ум ребенка. Не знакомый ни с каким методом, вслепую, наугад пуская в ход свои средства, пробуждал он характер, упражнял память, вырабатывал в нем наблюдательность и способность соображать. За собственные уроки Радек принимался ночью, обычно уже после двенадцати. Когда Владзя уже, наконец, отходил ко сну, его родитель запирал на ключ все двери и удалялся, а прислуга укладывалась спать, репетитор зажигал в своем апартаменте хромоногую лампу и хватался за Салюстия, за геометрию и алгебру. Тогда же он вытаскивал из кармана маленькую коробочку с плохим табаком, свертывал папироски и вволю затягивался. Бывало также, что в этот поздний час он доставал из тайника старые, засохшие ломти хлеба, стащенные из буфета или наскоро отрезанные от буханки, когда в столовой никого не было. Господа Плоневич не слишком пеклись о своей челяди. Кормили скупо и скудно. На завтрак Радек получал стакан жиденького чая с двумя тонкими кусочками пиленого сахара, на ужин изо дня в день подавали полтарелки пахтанья с картошкой и полтарелки простокваши или свекольного борща. Обеды были никуда не годные. Горничная то и дело меняла салатницы, приносила изящные тарелочки, ложечки, роговые ножики, но сын плебея после всего этого церемониала вставал из-за стола такой же голодный, как и садился.

Господин Плоневич в прошлом был помещиком. Когда пришло время учить детей, он продал фольварк и купил в предместье Клерикова обширное владение со строениями, лачугами, старым сараем и клочком земли. В лачугах ютилась клериковская беднота: сапожники без сапог, старые богомолки, чиновники с нищенским жалованием, рабочие, какие-то личности без определенных занятий и каких бы то ни было признаков собственности. Самый большой из этих домишек занимал сам господин Плоневич. Фасад этого дома выходил как раз в тот пустынный парк, где Борович с товарищами упражнялись в стрельбе из пистолета.

Мало сказать, что Радек сразу же привык к этим местам, он страстно полюбил их. Они его радушно приняли. Здесь ему дали комнату, постель, возможность учиться по ночам… Во всем этом порядке вещей он не мог найти ничего дурного: все было хорошо. Если бы взамен того, что он готовил уроки с Владзей и Мицей, его заставили спать в конюшне, он согласился бы и на это. И все же не раз во время большой перемены, когда все его одноклассники покупали у сторожихи по пять, восемь, по десять булок, по четыре, по шесть сарделек, а он сидел голодный и слушал, как бурчит у него в животе, ему хотелось послать к чертям скудные обеды Плоневичей, экономивших на картошке и крупах. Однако все это возмещала собственная комната. Она доставляла ему величайшее удовольствие; сидя там по ночам, он все время испытывал такую радость, что даже сам отдавал себе в ней отчет. Комнатенка находилась по соседству с кладовой, поэтому подполье было битком набито крысами. Стоило Радеку погасить свет, как со всех сторон раздавался шорох, шелест, писк, хруст, и огромные крысы начинали гулять не только по полу, но и вдоль и поперек дивана.

За окном, нижняя рама которого была на одном уровне с землей, рос дикий розовый куст, и его высокие ветки, вооруженные кривыми шипами, заглядывали в Радекову комнатенку. Когда Радек первый раз проснулся в своем новом жилище, глаза его остановились на шиповнике как на побратиме, на товарище, напоминавшем ему о лугах и хатах. Ему померещилось, что тот заглядывает к нему в комнату и шлет привет его печали. С тех пор бедный шиповник был так близок Радеку, словно уходил корнями в его сердце. И то сказать, он был его единственным другом в Клерикове.

Первые месяцы по приезде Радек чувствовал себя очень одиноко. Раз только он зашел по делу к двум товарищам по классу, жившим поблизости у родственников. Это были сыновья провинциального нотариуса, человека богатого. У них была своя комнатка с отдельным ходом. Радек попал к ним на… бал. К ввинченному в потолок крюку сыновья нотариуса прикрепили на веревке жестяной таз, дном вверх. Края его были облеплены горящими сальными свечками, и все в целом изображало люстру. Воткнутые кое-где вербные веточки представляли собой декоративные растения, украшающие зал. Кто-то невидимый играл в углу на гребенке; Вильчковицкий, второгодник пятого класса, – на губной гармонике. Несколько гимназистов со страстью и увлечением вальсировали, за полным отсутствием барышень грациозно сжимая в объятиях стулья. Какой-то верзила самозабвенно кружился, прижимая к груди валик дивана, специально отодранный для этой цели. Радек, войдя, не мог понять, что это – впрямь ли барские «танцы» или просто школярское шутовство. Он стал в сторонке и набожно уставился на развлекающихся товарищей. Его, разумеется, немедленно подняли на смех.