Читать онлайн «Дикие пальмы». Страница 12

Потом дорога исчезла. Не было заметно никакого уклона, и тем не менее она вдруг без какого-либо всплеска, без перепада уровней погрузилась под темную поверхность, – так плоское тонкое лезвие ножа, направляемое умелой рукой, входит наклонно в плоть, – пропала под водой, словно такой и была долгие годы, так и была построена. Грузовик остановился. Бригадир вышел из машины, обошел грузовик и вытащил из-под их ног две лопаты, задев змеей завившуюся цепь, висевшую на их коленях. «Что такое? – спросил один из них. – Что ты собираешься делать?» Бригадир не ответил. Он вернулся к кабине, из которой вышел один из охранников, дробовик его остался в кабине. Он и бригадир, оба в высоких сапогах и с лопатами в руках осторожно зашли в воду, ощупывая перед собой дорогу черенками лопат. Тот же заключенный заговорил снова. Это был человек средних лет с непокорной копной пепельных волос и немного сумасшедшим лицом. «Что они делают, черт их дери?» – сказал он. И снова никто ему не ответил. Грузовик тронулся следом за бригадиром и охранником, направляясь в воду и нагнетая перед собой широкий медленный тягучий бурун шоколадного цвета. И тогда пепельноволосый заключенный завопил: «Черт вас подери, снимите цепь!» Он начал безумно метаться, протискиваться вперед, колотя стоявших у него на пути, и наконец добрался до кабины и принялся молотить кулаками по ее крыше и стучать: «Черт вас подери! Снимите цепь! Снимите цепь! Сволочи! – Он кричал, не обращаясь ни к кому: – Они хотят утопить нас! Снимите цепь!» Но, судя по ответу, который он получил, можно было подумать, что все, кто мог бы услышать его голос, мертвы. Грузовик продолжал ползти вперед, охранник и бригадир перевернутыми лопатами ощупывали перед собой дорогу, второй охранник сидел за рулем, а двадцать два заключенных оставались в кузове грузовика, прикованные к нему цепью и набитые туда, как сардины в банку. Они пересекли еще один мост – две хрупкие и странные железные решетки, которые под углом выходили из-под воды, потом на коротком участке шли параллельно поверхности, а затем снова под углом уходили под воду с каким-то пугающим видом, почти имеющим какой-то скрытый смысл и в то же время явно бессмысленным, как видение во сне, еще не ставшем кошмаром. Грузовик полз все дальше и дальше.

К полудню они прибыли в городок, на место их назначения. Улицы были вымощены, и теперь колеса грузовика производили звук, похожий на звук рвущегося шелка. Теперь грузовик двигался быстрее, охранник и бригадир снова сидели в кабине, а вслед за грузовиком даже образовывался небольшой пенистый гребень, волны от грузовика перехлестывали через затопленные тротуары и примыкающие к ним газоны и плескались на открытых террасах и крыльцах домов, где среди вытащенной из комнат мебели стояли люди. Они проехали деловой квартал; из магазина появился человек в высоких сапогах, шагая по колено в воде, он тащил за собой плоскодонку, в которой стоял стальной сейф.

Наконец они добрались до железной дороги. Она перпендикулярно пересекала улицу, разделяя город на две части. Дорога тоже шла по насыпи, на восемь-десять футов возвышавшейся над городом; улица уперлась в насыпь и повернула на девяносто градусов у хлопковязалки и погрузочной платформы, поднятой на сваи до высоты пола вагона. На платформе была разбита армейская палатка защитного цвета, а рядом с ней стоял часовой в форме национальной гвардии с винтовкой и патронташем. Грузовик повернул и выполз из воды, поднявшись по пандусу, построенному для въезда хлопковозов, по которому теперь, чтобы разгрузиться, заезжали грузовики и легковые машины с домашним скарбом. Их отстегнули от цепи, прикованной к грузовику, и они, скованные нога к ноге попарно, поднялись на платформу в совершенно непроходимый развал кроватей и сундуков, газовых и электрических плиток, радиоприемников, и столов, и стульев, и картин в рамах, которые под присмотром небритого белого человека в заляпанных грязью бриджах и высоких сапогах вещь за вещью цепочка негров заносила в здание хлопковязалки, у дверей которой стоял еще один охранник с ружьем, они (заключенные) не задержались здесь, двое охранников с дробовиками сразу же погнали их в темноватое и гулкое здание, где среди груд разнородной мебели одинаково безмолвными и нерассеивающимися пучками мертвенно-бледного света поблескивали кромки хлопковых тюков и зеркала туалетных столиков и сервантов.

Они прошли через здание и вышли на погрузочную платформу, где находились армейская палатка и первый часовой. Там их и оставили ждать. Никто не удосужился сказать им, чего они ждут и зачем. Пока двое охранников беседовали у палатки с часовым, заключенные сидели в линейку вдоль края платформы, как канюки на заборе, их скованные ноги болтались над коричневым неподвижным потоком, из которого поднималась железнодорожная насыпь, цельная и нерушимая, словно в каком-то парадоксальном отрицании и отвержении перемен и предзнаменований; они сидели молча и тихо смотрели туда, где за железнодорожными путями, казалось, плыла вторая часть рассеченного надвое города – дома, кустарники, деревья в строгом порядке и словно в карнавальном шествии и бездвижные на бескрайней водной долине под густым серым небом.

Вскоре прибыли еще четыре грузовика с фермы. Они подъехали след в след один за другим, издавая четыре раздельных звука рвущегося шелка, и исчезли за хлопковязалкой. И сразу же находившиеся на платформе услышали звук шагов, глухое бряцание цепей, из хлопковязалки появились пассажиры первого грузовика, потом второго, третьего; теперь на платформе находилось более сотни заключенных в робах из мешковины и куртках и пятнадцать или двадцать охранников с ружьями и дробовиками. Первая партия поднялась, и они смешались друг с другом, спаренные, сдвоенные позвякивающими и побрякивающими пуповинами; потом начался дождь, мелкий настырный серый дождь, словно стоял ноябрь, а не май. И все же никто даже не попытался сделать хоть шаг к открытым дверям хлопковязалки. Они даже не смотрели в ту сторону, с ожиданием ли, с надеждой ли или без нее. Если они и думали об этом, то, без сомнения, понимали, что место под крышей предназначено для мебели, даже если оно еще и не занято. Или, может быть, они знали, что даже если бы там и было свободное место, к ним оно не имеет никакого отношения, и не потому, что охранники хотели, чтобы они промокли, просто охранники и не думали, как укрыть их от дождя. И поэтому они просто оставались там и разговаривали, подняв воротники курток, связанные, как собаки в своре во время охоты, стояли они, неподвижные, терпеливые, словно жвачные животные, подставив дождю спины, как это делает скот.

Прошло еще какое-то время, и они заметили, что число солдат увеличилось до дюжины или больше, им было тепло и сухо под прорезиненными накидками; появился и офицер с пистолетом на ремне, а потом они почувствовали запах еды, но даже и шага не сделали в направлении этого запаха, они повернулись и увидели армейскую полевую кухню, установленную за самыми дверями хлопковязалки. Но они так и не сделали ни шага, они дождались, пока их построили, потом, опустив головы, терпеливо потянулись под дождем один за другим, и каждый получил свою миску тушенки, кружку кофе, два куска хлеба. Они съели это под дождем. Они не садились, потому что платформа была мокрой, они опустились на корточки, как это делают фермеры, и ели, наклонившись вперед, пытаясь прикрыть от дождя миски и кружки, в которые, словно в маленькие прудики, все равно непрерывно капал дождь, невидимый и беззвучный, он пропитывал хлеб.

Они провели на платформе три часа, когда за ними пришел поезд. Те, кто был ближе к краю платформы, увидели его, рассмотрели – пассажирский вагон, который, казалось, двигался сам по себе, выпуская из невидимой трубы облачко дыма, оно не поднималось вверх, а медленно и тяжело уплывало в сторону и оседало на поверхности покрытой водой земли, оно казалось невесомым и совершенно растратившим себя. Поезд подошел и остановился, он состоял из единственного старого деревянного с открытым входом вагона, который толкал маневровый паровоз размером значительно меньше вагона. Их загнали внутрь, и они протиснулись вперед в другой конец, где стояла маленькая чугунная печка. Печка не топилась, но они все равно сгрудились вокруг нее – холодного и безмолвного куска чугуна, пропитанного отлетевшим табачным дымом и помнящего тысячи воскресных поездок в Мемфис или Мурхед и возвращений – земляные орехи, бананы, испачканные детские пеленки; они грудились вокруг него, ища места поближе. «Давай, давай, – крикнул один из охранников. – Рассаживайтесь поскорее». Наконец три охранника, отложив в сторону ружья, направились к ним и разогнали по местам.

Всем мест не хватило. Часть заключенных, по-прежнему скованных, осталась стоять в проходе; они услышали, как воздух вырвался из отпущенных тормозов, машинист дал четыре свистка, вагон тронулся резким рывком, платформа, хлопковязалка понеслись прочь, когда поезд, казалось, перешел вдруг из состояния неподвижности к бешеной скорости, и эта картина выглядела столь же нереально, как и картина появления поезда, который шел теперь назад, хотя и с паровозом спереди, тогда как раньше он шел вперед, но с паровозом сзади.