Читать онлайн «Ада, или Эротиада». Страница 41

Дик после того случая «мерцал» недолго. Лет через пять-шесть в Монте-Карло, когда Ван шел мимо уличного кафе, кто-то внезапно подхватил его под руку: сияющая, румяная, в достаточной мере представительная физиономия Дика К. тянулась к нему поверх увитой петуниями решетчатой балюстрады.

— Ван! — воскликнул Дик. — Поздравь меня, я полностью отказался от этих говенных зеркал! Слушай! Самое надежное — крапить! Погоди, это еще не все, представляешь, изобретена такая микроскопическая — да-да, микроскопическая — пупочка из эйфориона, одного драгоценного металла, помещается под ноготь большого пальца, невооруженным глазом не видно, в то время как в монокль вставляется малюсенькая деталька, которая увеличивает метку, делаемую этой пупочкой, — как блошку к ногтю! — на каждой карте, по мере выброса в игру, и вся прелесть в том, что никаких приготовлений, никаких приспособлений, ничего не надо! Крапить надо, крапить! — кричал милейший Дик уже вдогонку уходящему Вану.

В середине июля 1886 года, когда Ван выигрывал состязания по настольному теннису на борту парохода-«люкс» (которому теперь целая неделя требовалась, чтоб доплыть из Дувра до белоснежного в своем величии Манхэттена!), Марина, обе ее дочери вместе с гувернанткой и обеими горничными, на разных остановках поезда, везущего их из Лос-Анджелеса в Ладору, более или менее одновременно перестрадали лихорадку русской инфлюэнцы. В ожидавшей Вана по прибытии в отцовский дом 21 июля (благословенный день ее рождения) гидрограмме из Чикаго сообщалось следующее: «Баламутная больная дадаистка приезжает между двадцать четвертым и седьмым звонить Дорис можно свидеться почтение Окрестность».

— Как это до боли напоминает голубянки (petits blues[180]), которые присылала мне Аква! — со вздохом заметил Демон (автоматически вскрыв послание). — Скажи, не знаком ли я с сей нежной Окрестностью? Ты можешь сколько угодно изображать недоумение, но это явно не обмен медицинской информацией.

Воздев глаза к плафону, расписанному в стиле Буше, в столовой, где они завтракали, и качая головой в шутливом восхищении, Ван удовлетворил проницательное любопытство Демона. Да, он угадал. Вану необходимо тотчас отправиться в Ченетипо (анаграмма слова «почтение», ясно?), в некое селение, если наоборот, то в Лениесе (ясно?) навестить юную полоумную художницу по имени то ли Дорис, то ли Одрис, которая рисует исключительно лошадок и, да-да, сластолюбчиков.

Ван поселился в номере под вымышленным именем (Буше) в единственной гостинице на всю Малагарь, убогую деревушку на берегу Ладоры в двадцати милях от Ардиса. Всю ночь он провел в схватке со знаменитым комаром или его сородичем, возлюбившим его еще больше, чем ардисский кровопийца. Туалет на лестничной площадке представлял собой черную дыру со следами фекальных взрывов между двумя гигантскими пятами, на которых надлежало, скорчившись, примоститься. 25 июля в 7 утра он позвонил в Ардис-Холл с малагарьской почты и напал на Бута, который в тот момент напал на Бланш и, не разобрав, принял голос Вана за голос дворецкого.

— Шли бы вы, папаша, — буркнул Бут в дорофон при кровати. — Занят я!

— Бланш позови, идиот! — рявкнул Ван.

— Oh, pardon! Un moment, Monsieur![181]

В трубке прозвучал хлопок откупориваемой бутылки. (Ну и ну, рейнвейн в семь утра!), и трубку подхватила Бланш, но едва Ван приготовился излагать хитроумно составленное послание для Ады, как Ада, которая всю ночь провела qui vive[182], сама взяла трубку в детской, где дрожащим журчанием отозвался самый совершенный в доме аппарат под немым барометром.

— Лесная Развилка через сорок пять! Слова плюются, прости!

— Башня! — прозвучал ее милый, звонкий голос, как в наушниках «Вас понял!» пилота из голубой выси.

Взяв напрокат мотоцикл — допотопный агрегат с сиденьем, обтянутым бильярдным сукном, и претенциозными ручками из искусственного перламутра, — Ван покатил по узкой «лесной аллее», подскакивая на выступавших корнях. Первое, что он заметил — звездочкой сверкнувший брошенный ею велосипед: она стояла рядом, руки в бока, бледный, чернокудрый ангел в махровом халате и домашних шлепанцах, оцепенело глядя куда-то в сторону… Неся ее на руках в ближайшую чащу, он чувствовал, что она вся горит, но осознал, что и впрямь больна, лишь когда после двух исполненных страсти конвульсий Ада поднялась, вся в крошечных рыжих муравьях, шатаясь, едва не теряя сознание, бормоча что-то про цыган с цигарками.

То было грубоживотное, но упоительное свидание. Он даже не помнит…

(Не страдай, и я не помню. Ада.)

…ни единого произнесенного ими тогда слова, ни единого вопроса или ответа; он помчал ее домой, подъехав, насколько смел, поближе (ее велосипед пихнул в заросли папоротника) — и когда в тот вечер позвонил Бланш, та трагическим шепотом сообщила, что мол, у Mademoiselle une belle pneumonie, mon pauvre Monsieur[183].

Через три дня Аде стало гораздо лучше, однако Вану уже надо было возвращаться в Ман, чтобы на том же самом судне снова отплыть в Англию — и там предпринять цирковое турне с теми, кого подвести не мог.

Его провожал отец. Демон выкрасил волосы в жгуче-черный цвет. Алмазный перстень на пальце сверкал, как Кавказский хребет. Длинные, черные, в синеватую крапинку, крылья развевались за спиной, подрагивая на ветру. Люди оглядывались (people turned to look). Его нынешняя Тамара, сама сурьма, горя багрянцем Казбека, во фламинговом боа, — никак не могла решить, что ненаглядному демону приятней: ее ли нытье, приправленное равнодушием к красавцу сынку, или признание ею синебородского мужского начала, угадывавшегося в мрачном Ване, с трудом переносящем едкий запах ее кавказских духов «Граньал Маза», семь долларов за флакон.

(Знаешь, Ван, теперь это моя любимая глава, даже не пойму, почему она мне так нравится. Тебе удается продержать Бланш в объятиях ее милого, пусть даже не в этом суть. Влюбленно приписано Адой.)

5 февраля 1887 года «Пустомеля» (обычно крайне ехидная и въедливая еженедельная чузская газета) в редакционной статье без подписи назвала выступление Маскодагамы «самым ярким и исключительно виртуозным действом, когда-либо виденным пресыщенными завсегдатаями мюзик-холла». Подобная оценка неоднократно высказывалась и членами клуба «Пустомельница», однако ни в программке, ни в афишах, кроме краткого определения «заморский эксцентрик», не говорилось ничего ни о самом характере «виртуозного действа», ни о личности самого исполнителя. Слухи, старательно и мудро распространяемые друзьями Маскодагамы, наводили на мысль, что он — таинственный гость из-за Золотого Занавеса, — версию весьма правдоподобную, усиленную тем обстоятельством, что чуть ли не шестеро из состава только что (а именно: накануне Крымской войны) прибывшей из Татарии труппы «Цирк Доброй Воли» — три танцорки, старый больной клоун со своим старым говорящим козлом, а также муж одной из танцорок, гример (вне сомнения, агент разнообразных служб), — уже успели переметнуться на сторону противника куда-то между Францией и Англией в район только что проложенного «Канала». Головокружительный успех Маскодагамы в клубе театралов, интерес которых до сих пор ограничивался пьесками елизаветинской эпохи, где смазливые мальчики исполняют роли королев и эльфов, прежде всего в высшей степени возбудил карикатуристов. Борзые юмористы принялись изображать маскодагамами глав университетов, местных политиков, государственных деятелей, а также, разумеется, нынешнего правителя Золотой Орды. Один переусердствовавший имитатор (кстати, Маскодагама собственной персоной, выступивший с излишне изысканной пародией на самого себя) был освистан местными скандалистами в Оксфорде (ближайшем женском колледже). Один проныра репортер, услышав, как Маскодагама ругнулся, наткнувшись на складку в ковровом покрытии, сообщил своим читателям, что уловил «гнусавый выговор янки». Уважаемый г-н «Васкодагама» получил приглашение посетить Виндзорский дворец от его владельца, по двум линиям происходившего от Вановых предков, однако предложение не было Ваном принято из опасения (как потом окажется напрасного), что ошибка в написании имени означает раскрытие его инкогнито каким-нибудь частным детективом Чуза — например, одним из тех, кто недавно уберег психиатра П.О. Темкина от кинжала юного, сбившегося с праведного пути князя Потемкина, уроженца Севастополя, что в штате Айдахо.

Во время первых своих летних каникул Ван трудился в знаменитой клинике Чуза под руководством Темкина над диссертацией с громким названием «Терра: реальность затворничества или коллективная мечта?», которую так и не завершил. Он общался с множеством невротиков, среди которых оказались артисты мюзик-холла, литераторы и даже трое яснейше мыслящих, но в духовном смысле «пропащих» космологов, находившихся то ли в тайном телепатическом сговоре (при том, что меж собой никогда не встречались и даже не подозревали о существовании друг друга), то ли действительно открывших, непонятно как и где, может быть, посредством неких запретных «волн», вращающийся в пространстве и спирально развивающийся во времени зеленый мир, который с позиций материи и разума сходен с нашим и который они описали так, как если бы одновременно трое людей из разных окон наблюдали движущееся по одной и той же улице карнавальное шествие.