Читать онлайн «Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро». Страница 6

Роман сложен, но точно выверен в композиционном отношении. Он состоит из семи частей, дробящихся на сто сорок три главы-миниатюры, пролога и эпилога.

Специфика идейного содержания романа требовала соответствующих формальных способов ее отражения. К ним относится и острогротескная форма произведения, и идеологически нагруженная гипербола, и прием «дегуманизации» отрицательных персонажей, и нервный синтаксис, и самое неожиданное использование эпитетов-характеристик. Образованный испанский читатель, несомненно, замечал обилие «американизмов» в романе, то есть слов и выражений, свойственных испанскому языку Америки. Однако только весьма эрудированный читатель мог знать, что лексические «американизмы» не соотносятся со словарем какой-нибудь одной страны, а берутся из различных национальных лексиконов. Вряд ли этот прием «американизации» можно объяснить только целями камуфляжа. Скорее следует предполагать, что выход за пределы чисто испанской («полуостровной») лексики вызван желанием представить тиранию как эпидемию, легко преодолевающую национальные границы. В этом как раз и состоит «предупреждающая» сила романа «Тиран Бандерас» и его непреходящая актуальность.

Когда Валье-Инклан выпустил в свет свой роман, он был уже знаменитым писателем, настолько знаменитым, что достаточно было произнести его имя — дон Рамон, чтобы испанец понял, о ком идет речь. Такой «фамильярности», такого общенародного признания удостаивались немногие: среди них в XVI–XVII веках — дон Мигель, то есть Сервантес, а в XX — дон Мигель — Унамуно.

Начало творческой деятельности Валье-Инклана и достижение им успеха у читателей хронологически совпадают, что случается не так уж часто, особенно в такой «литературной» стране, как Испания. Однако по первым произведениям («Вавилон», 1888; «Femininas» 1895; «Пепел», 1899, и др.) можно было лишь догадываться о его будущей писательской славе. Настоящая слава пришла с публикацией цикла романов, известных под названием «Сонаты» («Осенняя», 1902; «Летняя», 1903; «Весенняя», 1904; «Зимняя», 1905). Они объединены общим замыслом и одним героем. Последующие произведения внешне непохожи на «Сонаты», но в идейном и эстетическом отношении тесно с ними связаны: это непримиримая борьба с мещанством, острая критика буржуазной морали, развенчивание карлистского варианта «сказки о родине». Этой проблематике посвящены «Варварские комедии» (трилогия: «Орел с герба», 1907; «Волчий романс», 1908; «Серебряное лицо», переработанное издание, 1923), «Карлистская война» (также трилогия: «Крестоносцы правого дела», 1908; «Отблеск костра», 1909; «Коршуны былых дней», 4909). В годы, предшествующие первой мировой войне, Валье-Инклан создает свои первые произведения жанра «эсперпентос» («Маркиза Розалинда», 1913, и др.).

Первая мировая война и Великая Октябрьская революция в России активизировали не только рабочий класс и крестьянство, но и передовую испанскую интеллигенцию. В пьесах, памфлетах и романах этого периода Валье-Инклан отразил рост оппозиционных настроений и пришел к пониманию единственно правильного выхода из ужаса испанской действительности — необходимости революционных преобразований. Эти идеи в той или иной форме нашли отражение в таких крупных произведениях, как цикл «эсперпентос» «Вторник карнавала» (1923–1927), цикл исторических романов под общим названием «Арена Иберийского цирка» («Двор чудес», 1927; «Да здравствует мой властелин», 1929), в памфлете «Тиран Бандерас» (1926) и в двух неоконченных романах — «Пики-козыри» (1932) и «Золотой гром» (1936).

Валье-Инклан был горячим поклонником и другом Советского Союза и оставался им до самой смерти. Он явился инициатором или активным участником многих начинаний, предпринятых прогрессивной испанской интеллигенцией, испытавшей на себе благотворное влияние идей русской революции и деятельности испанской компартии.

В одном из мемуарных произведений Пио Бароха писал о себе: «В литературе я — реалист и немного романтик; в философии — агностик, в политике — индивидуалист и либерал, то есть аполитичен. Таким я был в двадцать лет, таким остался и в семьдесят».

Бароха с полным основанием причисляет себя к реалистам. «Я сформировался в XIX веке», — говорит он и называет среди своих учителей Бальзака, Диккенса, Стендаля, Ибсена, Толстого и Достоевского. Особенно восхищался Достоевским: «В жанре романа никто не может с ним соперничать. Он как солнце, пронизывающее своим светом пещеру, заселенную летучими мышами. Какая личность! Какой восхитительный писатель!» Писательский метод Барохи основывается на трех принципах, которые он старался неукоснительно реализовать: наблюдение, изучение, объяснение. Поэтому он предпочитает черпать сюжеты для своих произведений прямо «на улице», а не из книг. Это не значит, конечно, что он отрицал всякий вымысел (invenciόn), Более того, все его главные герои в основном созданы «по способу вымысла», тогда как второстепенные в большинстве случаев переносятся в книгу из жизни.

Романтическая окраска его произведений ярче проступает в ранний период (например, в публикуемом в настоящем томе романе «Салакаин Отважный») и совсем тускнеет в позднем творчестве. Однако любовь и пристрастие к таким поэтам-романтикам, как Байрон, Леопарди и Бекер, не покидали его всю жизнь. Вероятно, и ранний Горький привлекал его главным образом романтичностью своих персонажей. Впрочем, эта тема еще почти не исследована. Склонностью к романтизму можно объяснить и некоторые особенности философского мировоззрения Барохи.

Самохарактеристика Барохи как философа («агностик») и политика («аполитичен») не отличается ни полнотой, ни точностью.

В отличие от Унамуно, Бароха не имел оригинальной философской позиции. В философии он прежде всего искал ответа на мучившие его этические проблемы и обратился к теориям Канта, Шопенгауэра и Ницше, то есть философов, которые готовили или завершили полный разрыв с «оптимистической» буржуазной философией классического периода. Не обладая даром самостоятельного мыслителя, он отбирал из наличного инвентаря идей те положения, которые, по его мнению, наилучшим образом могли объяснить «феномен человека» как существа чувствующего, «желающего» (выражение Канта) и действующего. Кант привлекал Бароху своей «этикой долга», основные положения которой сводились к тому, что разум, не будучи способным познать предметы чисто априорно, может, однако, определить волю человека и его практическое поведение, что как личность человек стоит ниже законов природы, находится под влиянием внешней среды и поэтому не свободен, что моральность поступка определяется только уважением к моральному закону и следованием долгу.

«Структура» воли и «техника» ее проявления заимствованы Баро-хой у Шопенгауэра: миром управляет не дух, а воля, которая составляет часть всеобщей природной воли, действующей без интеллекта и сознания, как слепая, не знающая усталости воля к жизни.

Желая снять мрачный, пессимистический тон («пессимистический романтизм») шопенгауэровской философии, Бароха пускается в поиски идеала нового человека, призванного уничтожить все лживое, болезненное и враждебное жизни. Ему кажется, что такую модель нового человека («сверхчеловека») дал Ницше. Он полагал также, что понятие «воли к власти», выдвинутое немецким философом в качестве основного импульса деятельности индивида, поможет ему уловить смысл действий людей, которых он делает героями своих произведений, и избавит его самого от пассивной созерцательности. Это последнее было тем более желаемо и необходимо, что Бароха-писатель был «человеком действия», Бароха-человек — созерцателем, признающим действие только в литературе. «Я никогда не был сильным и решительным человеком, — писал он, — никогда не обладал ни волей, ни энергией, скорее наоборот: я всегда был слабым и чахлым, подобно последним отпрыскам расы, а не ее родоначальникам».

Бароха аполитичен в том смысле, что никогда не выступал на общественном поприще в качестве политического деятеля. Более того, он постоянно подчеркивал свое пренебрежение к политическим проблемам. Однако у него была своя политическая позиция: «Я всегда был радикальным либералом, индивидуалистом и анархистом. Сначала — врагом церкви, потом — и государства; пока оба этих могущественных института ведут между собой борьбу, я принимаю сторону государства против церкви, в тот самый день, когда победит государство, я стану врагом государства». Либерализм Барохи питается скорее интуитивным, чем сознательным стремлением к оппозиции, индивидуализм и анархизм базируются на чистом отрицании. Таким образом, политический идеал у Барохи отсутствует. Разоблачая политические институты буржуазного общества, он проявляет себя великолепным знатоком буржуазной политической кухни; отсутствие положительной политической программы делает его политически близоруким и беспомощным. Эта близорукость проявилась в оценке событий 1936–1939 годов: он недоброжелательно отнесся к республике, занял позицию стороннего наблюдателя-скептика. Однако он не высказывал особых симпатий к мятежникам и, возвратившись из короткой эмиграции на родину после падения республики, имел смелость не принять «новый порядок». Все эти сильные и слабые стороны Барохи — писателя, мыслителя и человека отразились во всем его творчестве, как раннего, так и последнего, завершающего, периода.