Читать онлайн «Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6.». Страница 71

Хотя этот типологический ряд назван именем гончаровского героя, сам Обломов «вышел наименее интересным и глубоким из всех многочисленных разновидностей обломовского типа».3

Е. А. Ляцкий, чья научная деятельность была связана с традицией культурно-исторической школы, выпустил в 1912 г. свою книгу «Гончаров. Жизнь, личность, творчество» (это было второе переработанное и дополненное издание; первое издание под другим названием появилось в 1904 г.4). Главная цель Ляцкого заключалась в том, чтобы разгадать «характер» Гончарова, ибо в характере писателя,

362

«в нем единственно», исследователь видит «ключ к разгадке его творчества».1 Автор стремится выявить «биографический элемент» в романах писателя. Основная методологическая посылка Ляцкого такова: «Процесс художественного изображения жизни неизменно совершается по одному из двух путей, совпадающих с теми путями, которые известны в психологии под именем объективного или субъективного методов»; этот «психологический-прин цип» признается единственно верным, отвечающим научным требованиям (Ляцкий 1912. С. 51-52).

Объективный художник – тот, кто «наблюдает ‹…› явления жизни вовне», стремится дать «яркое и выпуклое изображение предмета в его сущности», для субъективного же художника главное – выразить свое «я», для него внешний мир лишь «сумма внешних условий, среди которых с возможною полнотой и определенностью выражается его „я”» (Там же. С. 52-53).

Гончаров для Ляцкого – «один из наиболее субъективных писателей, для которого раскрытие своего „я” было важнее изображения самых животрепещущих и интересных моментов современной ему общественной жизни» (Там же. С. 53-54).

Очевидно, что объективность и субъективность Ляцкий понимает иначе, чем критики XIX в., писавшие о Гончарове. Для них объективность – это беспристрастие, умение показать различные стороны явления, отсутствие прямых авторских оценок. Книга Ляцкого полемична по отношению к традиционной точке зрения, формирование которой начали еще Белинский и Добролюбов и согласно которой автор «Обломова» – один из самых объективных писателей. И если, например, И. Анненский писал, что «лиризм был совсем чужд Гончарову», что в его произведениях «minimum личности Гончарова» («Обломов» в критике. С. 211), то Ляцкий утверждает обратное.

Отправной точкой своих размышлений Ляцкий сделал признание самого писателя: «…я писал только то, что переживал, что мыслил, что чувствовал, что любил, что близко видел и знал» («Лучше поздно, чем никогда»). Весь богатейший запас биографических сведений служит автору прежде всего для подтверждения его главного тезиса

363

о субъективности Гончарова-романиста. По Ляцкому, Александр Адуев, Петр Иванович Адуев, Обломов, Райский – не объективно нарисованные герои, которые интересны «сами по себе», а лишь маски автора. Романы Гончарова имеют для исследователя интерес сугубо психологический и прикладной, как материал для понимания личности писателя. Ляцкий тщательно выискивает и обычно находит какие-то факты личной биографии писателя, которые позволяют ему связать героя и автора. В одной из своих работ Ляцкий писал: «Обломовщина и гончаровщина до такой степени близко срослись между собой, то дополняя, то объясняя друг друга, что порознь их понимание едва ли возможно».1

По мнению Ляцкого, мемуарный характер романов Гончарова не предполагает их общественного значения. Точнее, оно «сложилось само собой, помимо воли автора» (Ляцкий 1912. С. 210). Обнаружив многочисленные параллели между биографией романиста и сюжетами его произведений, Ляцкий сделал прямолинейный вывод о субъективности, не учтя умения автора «Обломова» «объективировать субъективный по своему происхождению материал».2

Идеи и выводы Ляцкого показались убедительными многим его современникам. «В последнее время, – писал Л. Н. Войтоловский, имея в виду влияние книги Ляцкого, – от абсолютной объективности большинство переходит к не менее абсолютной субъективности».3 Так, А. А. Измайлов резко изменил свою точку зрения относительно Гончарова: в заметке, посвященной десятилетию со дня смерти писателя, критик писал об объективности романиста,4 а в 1912 г. – нечто прямо противоположное: «Кто станет поддерживать убеждение о Гончарове как об объективнейшем из писателей?».5

364

Вместе с тем методологическая уязвимость труда Ляцкого была отмечена еще в 1904 г., после выхода первого издания книги. «Единственная мысль, которую можно выискать в книге Евг. Ляцкого, – писал В. Я. Брюсов, – это то, что Гончаров в своих романах пользовался как материалом виденным, так и пережитым. И это-то чудовищное общее место Евг. Ляцкий не устает повторять на каждой странице, с уверенностью, что устанавливает особый взгляд на Гончарова как „субъективного” писателя».1

Идея Ляцкого о субъективности творчества Гончарова была близка и Д. Н. Овсянико-Куликовскому. Тем не менее, отметив его книгу как «ценный вклад в литературу о Гончарове», он полагал, что Ляцкий «слишком расширяет субъективную сторону в творчестве Гончарова» (см.: Овсянико-Куликовский 1912а; Овсянико-Куликовский 1912б).

Свое понимание творчества Гончарова Овсянико-Куликовский высказал еще в 1904 г., когда в «Вестнике воспитания» под общим названием «Итоги русской художественной литературы XIX века» были опубликованы очерки «Илья Ильич Обломов» и «Обломовщина и Штольц», позднее в переработанном виде вошедшие как главы X и XI в его «Историю русской интеллигенции» (1906. Ч. 1). И наконец, в сокращенном варианте его концепция была представлена в двух статьях юбилейного 1912 г.2

Овсянико-Куликовский не стремился оценить все творчество Гончарова. Он обращался главным образом к роману «Обломов», поскольку, как считал исследователь, «изображение обломовщины было главным, можно сказать даже единственным, делом его ‹Гончарова› жизни как писателя» (Овсянико-Куликовский 1912а. С. 1817).

Как известно, для «Истории русской интеллигенции» и ряда других работ Овсянико-Куликовского характерно «совмещение ‹…› принципов психологизма с методикой культурно-исторического исследования явлений литературы и общества».3

365

Деление на объективных и субъективных писателей Овсянико-Куликовский проводил не в зависимости от характера отражения реальной действительности, а в плане психологии творчества. Субъективное творчество направлено «на воспроизведение типов, натур, характеров, умов и т. д., более или менее близких, родственных или даже тождественных личности самого художника» (Овсянико-Куликовский 1989. Т. 1. С. 435). В отличие от Ляцкого Овсянико-Куликовский не сводит все к личному опыту писателя, акцент делается на совпадении или несовпадении психических типов – автора и героя: Гончаров – «субъективный писатель», ибо он «художественно открыл и постиг обломовщину путем не объективных, а субъективных наблюдений, – он открыл ее в себе и в своих присных, родных по духу, в своей психологии» (Овсянико-Куликовский 1912б. С. 195).

В истории России и в русской литературе Овсянико-Куликовского прежде всего интересовали общественно-психологические типы; на выявление родовых черт того или иного типа и направлены его основные усилия.

Обломов, по мысли исследователя, один из самых значительных и самых «широких» в нашей художественной литературе типов (Овсянико-Куликовский 1989. Т. 2. С. 230). Определение «широкий» имеет для Овсянико-Куликовского глубокий смысл: он видит в Обломове образ конкретно-исторический и вместе с тем вневременной, не связанный с определенным периодом жизни русского общества.

Обломова и Штольца как представителей своей эпохи исследователь рассматривает в связи с проблемой «людей 40-х годов». Каково же место героев Гончарова в ряду близких им общественно-психологических типов? Какие родовые черты они сохраняют, какие утрачивают и какие обретают?

С людьми 1840-х гг. Илью Ильича связывают «известные умственные интересы», «вкус к поэзии», «дар мечты», «гуманность», «душевная воспитанность» (Там же. С. 233). А в чем отличие? «Чацкий, Онегин, Печорин, Бельтов, Рудин, Лаврецкий ‹…› – пишет Овсянико-Куликовский, – „вечные странники” в прямом и переносном психологическом смысле, вечно ищущие и не находящие „душевного пристанища”, одинокие скитальцы в юдоли дореформенной русской жизни» (Там же. С. 215-216).

366

В гоголевском Тентетникове, а потом и в Обломове, – персонажах «примыкающих, в общественно-психологическом смысле, к тому же ряду типов», эта черта впервые устраняется: «…их отщепенство, их душевное одиночество получило иное выражение – „покоя”, физической и психической бездеятельности, застыло в неподвижности, притаилось и замерло в однообразии будней, в какой-то восточной косности» (Там же. С. 216). Далее: в отличие от «ораторов» и «пропагандистов» 1840-х гг. Илья Ильич «не только не может и не умеет, но и не хочет „действовать”» (Там же. С. 234). И наконец, самое резкое отличие Обломова от идеалистов 1840-х гг. – он «крепостник», «типичный крепостник», из тех, что «не могли пережить день 19 февраля 1861 года и либо сходили с ума от изумления, либо умирали от огорчения» (Там же. С. 240). Но Обломова, замечает ученый, нельзя отнести к «крепостникам-политикам» (Там же. С. 242). В этой части своих рассуждений Овсянико-Куликовский предлагает очень интересную параллель. Убеждения Обломова-крепостника, который «пропекает» Захара и сомневается, надо ли заводить школу для крестьян, «весьма близки к тем, которые возвестил миру Гоголь в „Выбранных местах из переписки с друзьями”» (Там же. С. 240).1